ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
БЮРГЕРСКАЯ И НАРОДНАЯ ЛИТЕРАТУРА
1
Рядом с латинской литературой гуманистов, научной и художественной, и немецкой агитационно-полемической литературой на религиозные и политические темы, порожденной революционными бурями Реформации, в Германии продолжала развиваться художественная бюргерская литература на немецком языке. Однако по сравнению с порожденным Ренессансом блестящим расцветом национальных литератур в других странах Западной Европы литературное творчество Германии XVI в. не создало сколько-нибудь выдающихся художественных памятников, имевших общеевропейский резонанс. Бедное яркими дарованиями, отсталое в идейном и художественном отношении, оно еще целиком коренится в традициях средневековой городской культуры. В соответствии с общим уровнем развития немецкого бюргерства его литература окрашена чертами провинциализма и филистерства, характерными для узкого идейного горизонта немецкого «вольного города». По-прежнему в ней господствуют морализм и дидактика, ее художественным методом остается наивный реализм бытовых мелочей, грубоватых и сочных анекдотов и поучительных примеров из повседневной частной жизни, лишь в редких случаях возвышающихся до сколько-нибудь широких обобщений. Напряженная идейная борьба эпохи отражается в бюргерской литературе преобладанием сатирических и поучительных жанров. В то же время ее старомодный, патриархально-демократический характер сближает ее с литературой народной, позволяя лучшим из бюргерских писателей черпать отсюда мотивы и образцы и обогащать свой язык из сокровищниц народной речи. [307]
Родоначальником этого демократического направления немецкой бюргерской сатиры был Себастьян Брант (Sebastian Brant, 1457-1521), уроженец г. Страсбурга, доктор прав и профессор Базельского университета, впоследствии — городской секретарь в своем родном городе. Брант был близок к кружку страсбургских гуманистов, хорошо знал латинских авторов, но остался в стороне от гуманистического свободомыслия. Широкой популярностью пользовалась его стихотворная сатира «Корабль дураков» (1494), положившая начало «литературе о глупцах», к которой примыкает и «Похвала Глупости» Эразма Роттердамского. Как и Эразм, Брант под видом «глупцов» высмеивает пороков своего времени. Толпа глупцов наполняет корабль, отплывающий в Наррагонию («страну глупцов»). Среди них выступают ученые-педанты, астрологи, шарлатаны-врачи, модники и модницы, пьяницы и обжоры, игроки, прелюбодеи, хвастуны и грубияны, богохульники и многие другие. Каждому из них автор читает проповедь, пересыпая ее моральными примерами и сентенциями из библии и античных писателей. Религиозно-моральное мировоззрение автора еще ограничено средневековыми представлениями. Он сетует на упадок благочестия и осуждает танцы и любовные серенады. Нападая на схоластическую ученость, он в то же время жалуется на чрезмерное распространение книг, предостерегает от увлечения языческими поэтами и вместе с алхимией и астрологией отвергает математику, смеясь над суетными попытками «циркулем» измерить поверхность земли. Моральная проповедь еще заслоняет мотивы политические и социальные. Осуждая корыстолюбие и эгоизм богатых и знатных, Брант противопоставляет им евангельскую бедность как основу всех христианских добродетелей. Он предчувствует грядущие социальные потрясения и говорит о них образами апокалипсиса: «Час близится! Близится час! Боюсь, что антихрист уже недалеко». Сатира Бранта, написанная простым и ярким народным языком, имела огромный успех, которому немало содействовали гравюры на дереве, наглядно иллюстрирующие галерею изображенных им «глупцов». Книга неоднократно переиздавалась в течение XVI в. и была переведена на многие европейские языки. [308]
Последователем Бранта в области сатиры был Томас Мурнер (Thomas Murner, 1475—1537), францисканский монах и проповедник, доктор богословия и права, знаток древних языков, одно время, как и Брант, близкий гуманистическим кругам Страсбурга. Из многочисленных стихотворных сатир Мурнера наибольшей известностью пользовались «Заклятие глупцов» и «Цех плутов» (1512). В первом произведении Мурнер непосредственно примыкает к жанру, созданному Брантом, выступая в роли «заклинателя дураков»; во втором — он пользуется вариантом той же сатирической формы, изображая вереницу «плутов», пришедших записываться в свой «цех».
Сатира Мурнера, по сравнению с Брантом, отличается гораздо большей социальной остротой и резкостью. Он осуждает тираническое правление князей, окруженных льстецами и паразитами, рыцарей, промышляющих грабежом, ростовщиков, обирающих народ. Особенно жестоким нападкам подвергается духовенство, корыстолюбивое, невежественное и испорченное: священники, которые бессмысленно бормочут молитвы, думая только о наживе; монахи, занимающиеся любовными делами и по ночам перелезающие через стены монастыря; князья церкви, ведущие роскошный образ жизни и выезжающие травить зайцев на полях своих крестьян. С глубоким сочувствием говорит Мурнер о тяжелом положении этих последних: «Как может существовать злополучный крестьянин, когда каждый обирает беднягу?»
Однако, хотя сатира Мурнера и отражает социальные неустройства предреформационной эпохи, он сам не был сторонником революционной ломки церковных и политических отношений, оставаясь по преимуществу проповедником морального возрождения. Как и Брант, он не примкнул к реформационному движению; в ряде обличительных памфлетов, направленных против Лютера, он обвиняет этого реформатора в разрушении церкви и возлагает на него ответственность за крестьянские восстания. Не менее резкие нападки на Мурнера последовали из лагеря сторонников реформации. Мурнер отвечал в стихотворной сатире «О великом лютеровском глупце, как заклинал его доктор Мурнер» (1522), в которой, возвращаясь к своему излюбленному жанру «литературы о глупцах», он делает его орудием острой полемики с реформаторами по религиозным и политическим вопросам. Несмотря на личный и крайне Грубый характер, сатира эта справедливо считается одним из наиболее ярких литературных памфлетов против Реформации, вышедших из католического лагеря.
Особое место в сатирической поэзии немецкого бюргерства занимает так называемая «грубиянская литература». Ее родоначальником явился Себастьян Брант, который в «Корабле глупцов» выводит нового святого — Грубияна, являющегося, по его словам, предметом поклонения его современников. [309] [310 ― илл.]
«Гробианус» гуманиста Фридриха Дедекинда, которая вскоре появилась и в немецкой стихотворной переработке страсбургского педагога Каспара Шейта (1551), пользовавшейся в течение XVI в. огромной популярностью. «Гробианус» под видом морального поучения дает подробное и самодовольное описание грубостей и непристойностей своего героя в одежде и пище, дома и на улице, в обществе и в особенности при ухаживании за дамами. Дидактические намерения автора, выраженные в сентенции: «Читай эту книжечку почаще и побольше и поступай всегда наоборот», служат мотивировкой для исключительной вульгарности содержания. Раскрепощение естественной природы человека и жизнерадостное свободомыслие Ренессанса, породившие здоровую и задорную чувственность Рабле или Рубенса, принимают в атмосфере филистерской ограниченности и провинциализма немецкой бюргерской литературы XVI в. черты педантизма и примитивной грубости. Маркс, характеризуя «грубиянскую литературу», отмечает в ней смехотворное сплетение пафоса с вульгарностью, «мещанское содержание», облеченное в «плебейскую форму»1. Черты «гробианизма» получили широкое распространение в бюргерской сатире и дидактике и за пределами собственно «грубиянской» литературы — обстоятельство, ярко характеризующее подчас очень низкий моральный и художественный уровень бюргерской литературы.
2
—1576). Ганс Сакс родился в Нюрнберге, в семье портного, получил некоторое образование в «латинской школе» своего родного города, затем поступил учеником к сапожнику. В качестве странствующего подмастерья путешествовал несколько лет по западной и южной Германии, занимаясь своим ремеслом и одновременно «благородным искусством мейстерзанга». Затем он вернулся снова в Нюрнберг, сделался зажиточным мастером сапожного цеха, женился и в качестве прославленного члена нюрнбергской «школы» мейстерзингеров одновременно со своим ремеслом занимался поэзией.
Вольный город Нюрнберг был в XVI в. одним из крупнейших центров цеховой промышленности и торговли в южной Германии. Через Нюрнберг шли торговые пути из Италии на Рейн, в Нидерланды и северную Германию. Большое развитие получили в Нюрнберге художественные ремесла — зодчество, ваянье, литье из драгоценных металлов, гравюра на дереве. Здесь существовала своя художественная школа, из которой вышел Альбрехт Дюрер (1471 — 1528), друг Ганса Сакса, величайший художник немецкого Возрождения. [311]
Нюрнберг был одним из очагов гуманизма в Германии. Во главе кружка гуманистов стоял нюрнбергский патриций Вилибальд Пиркгеймер (Wilibald Pirckheimer, 1470-1530), друг Дюрера и Ганса Сакса, человек разносторонних знаний, филолог и историк, не чуждый интереса к математике и естественным наукам, переводивший греческих классиков на латинский язык и сам прославленный в свое время неолатинский писатель. Ганс Сакс посвятил своему родному городу «Похвальное слово», в котором с восхищением описывает его улицы и площади, церкви и мосты, его рынки, переполненные местными и заморскими товарами, трудолюбие и искусство его ремесленников, богатство и благоустройство «вольного города» и его «мудрое» правление, основанное на справедливости, «без всякой тирании». Эта социальная идиллия бюргерского благополучия определяет кругозор поэтического искусства Ганса Сакса, простого, наивно-правдивого, демократического по своим темам и исполнению, полного бодрого оптимизма, но в то же время лишенного острой социальной критики и сколько-нибудь широкой мировоззренческой перспективы.
и приветствовал этого последнего в 1523 г. в стихотворном памфлете как «виттенбергского соловья», пение которого предвещает наступление дня. В прозаическом диалоге «Спор между священником и сапожником» (1524) он выводит на сцену невежественного церковника, негодующего против вмешательства светских людей в богословские вопросы, и сапожника-лютеранина, побивающего своего противника цитатами из библии, той «большой, старой книги», в которую церковник никогда не заглядывает. Резкие нападки молодого Ганса Сакса на католическое духовенство и папскую власть вызвали вмешательство осторожных городских властей, которые запретили поэту продолжать полемику, рекомендовав ему «заниматься своим ремеслом и сапожным делом и воздержаться в дальнейшем от печатания каких-либо книжек или стихов». Хотя Ганс Сакс и не прекратил после этого своей поэтической деятельности, однако после революционного кризиса крестьянской войны вопросы политические совершенно исчезают из его репертуара, и он становится целиком поэтом частной жизни. [312] [313 ― илл.]
«Прощание» (1567), он сам насчитывает 34 тома в своем рукописном собрании сочинений, в том числе 4275 мейстерзингерских песен, 1700 «шпрухов», включающих шванки, басни, легенды и т. п., и 208 пьес. Ганс Сакс не был литературным новатором. Он культивировал основные жанры, сложившиеся в средневековой бюргерской литературе, религиозную и морально-дидактическую лирику, комические басни и шванки, «масленичные фарсы» («фастнахтшпили»). Будучи членом «школы» нюрнбергских мейстерзингеров, он содействовал ее развитию и укреплению, сочинял для нее песни и «шпрухи» и предназначал свои драматические произведения для ее самодеятельной сцены. Наиболее связаны с традицией его «мейстерзингерские песни», хотя и здесь он рекомендует мейстерзингерам не ограничиваться религиозными гимнами, но посвящать свои песни также светским сюжетам, рассказывая рыцарям о битвах и турнирах, крестьянам — о землепашестве, женщинам — о скромности и целомудрии. Сюжеты своих повествовательных и драматических произведений Ганс Сакс заимствовал из сборников шванков и басен, из немецких народных книг, из хроник и описаний путешествий, не пренебрегая и устной народной традицией; он был знаком в немецких переводах с итальянскими новеллами и с античными авторами. [314]
Эта широкая начитанность, которой Ганс Сакс гордился перед своими современниками, была новым явлением в бюргерской литературе и характерна для писателя, выросшего в окружении гуманистических интересов. Однако новые темы Ганса Сакса укладываются в традиционные рамки его бюргерского мировоззрения и стиля. В этом смысле особенно характерны его «трагедии» и «комедии», которыми он расширил репертуар театра мейстерзингеров. Так, «Комедия о терпеливой и послушной маркграфине Гризельде» (по новелле Боккаччо) дает моральный образец патриархальной женcкой кротости и послушания. В трагедии «Роговой Зигфрид» (на тему народной книги) герой средневекового сказания превращен в непослушного сына, который получает заслуженное возмездие за свое буйное поведение, в назидание легкомысленной молодежи, «необдуманно и без страха бросающейся навстречу опасностям». По своей драматической технике эти «трагедии» и «комедии» представляют драматизованные эпические повествования, цепь коротких диалогических сцен в традиционной манере средневекового народного театра. В «Трагедии о злосчастной царице Иокасте» поэту достаточно 800 стихов, чтобы инсценировать всю последовательность событий античного сказания — от беременности Иокасты и рождения Эдипа до гибели его сыновей под стенами Фив.
Но вершины своего мастерства Ганс Сакс достигает в реалистических шванках и фастнахтшпилях. Оставаясь в рамках жанровой традиции с ее постоянными сюжетами и характерами, он создает целую галерею современных бытовых типов и жанровых сцен, изображенных с живой наблюдательностью и добродушным юмором. Круг житейских наблюдений Ганса Сакса очень широк, хотя преобладает демократический типаж, характерный для городской литературы. Это старый ревнивый муж и коварная или сварливая жена, выступающие как обычные герои семейных столкновений, ленивая служанка, расчетливый купец и трудолюбивый ремесленник, сластолюбивый и жадный поп со своею «домоправительницей», хитрый и находчивый школяр, простоватый и грубый крестьянин, постоянный предмет насмешек бюргерской сатиры. При этом традиционный комический сюжет в живой и яркой обработке Ганса Сакса непосредственно служит нравоучительной цели: проповеди добродетели, житейского благоразумия, трудолюбия и честности. Демократический реализм Ганса Сакса был причиной его широкой популярности у современников, о которой свидетельствуют многочисленные переиздания его сочинений. Забытый в период господства классических вкусов, Ганс Сакс был заново открыт во второй половине XVIII в. молодым Гёте, который восторгался его правдивостью, наивной непосредственностью и народным характером его искусства. Гёте подражал Гансу Саксу в бытовых сценах первой части «Фауста» и посвятил его памяти стихотворение «Поэтическое призвание Ганса Сакса» (1776). Рихард Вагнер сделал Ганса Сакса героем своей музыкальной драмы «Нюрнбергские мейстерзингеры» (1862). [315]
3
Развитие реформационного движения в Германии не было благоприятно для гуманизма и светской бюргерской литературы. Конфессиональные и политические прения отодвинули интерес к литературе и искусству, а с превращением лютеранства в государственную церковь протестантских стран рядом с католическим догматизмом и нетерпимостью все более развиваются догматизм и нетерпимость лютеранские. Сам Лютер и другие реформаторы, исполненные религиозного фанатизма, относятся враждебно к светским гуманистическим идеалам своего времени. Еще более враждебную позицию занимает в этом вопросе контрреформация. Реорганизация католической церкви на Тридентском соборе (1545 — 1563) и основание ордена иезуитов (1540) дают папству мощное оружие для борьбы не только против протестантской «ереси», но и против всех видов светского «вольномыслия» и индивидуализма. Экономическая деградация Германии с середины XVI в. и начинающийся культурный упадок открывают широкий простор для торжества реакции.
—1590), последнего крупного представителя немецкой бюргерской литературы XVI в. Фишарт родился в Страсбурге и был учеником Каспара Шейта, автора «Гробиануса». Он получил широкое гуманистическое образование, несколько лет путешествовал по Европе, был доктором прав и филологом, знатоком классических и современных языков. Ревностный сторонник протестантизма, он начал свою литературную деятельность острыми памфлетами против католической церкви, в особенности против монашества. В прозаических сатирах «Спор босоногих монахов» (1570) и «Житие св. Доминика и Франциска» (1571) он воспользовался раздорами между францисканцами и доминиканцами для обличения и дискредитации всей монашеской братии. Против иезуитов направлена «Легенда о происхождении четырехрогой иезуитской шапочки» (1580), лучшая из сатир Фишарта, в которой он объявляет всю католическую иерархию созданием сатаны, но самые страшные преступления против христианства приписывает ордену иезуитов, последнему и наиболее губительному изобретению врага человеческого рода. Сатиры Фишарта богаты жанровыми мотивами, преувеличенными и карикатурными подробностями, отличаются гротескным и часто грубым юмором и неистощимым словесным изобретательством.
Лучшее произведение Фишарта — вольный перевод первой книги сатирического романа французского писателя Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль» (1575). Благодаря многочисленным вставкам, эпизодам, намекам на современные политические события и оригинальной стилистической обработке Фишарт переносит роман Рабле в бытовую обстановку Германии XVI в. [316]
Он усиливает элементы антиклерикальной сатиры, здоровую чувственность и сочный смех Рабле перерабатывает в духе немецкого «гробианизма» и, состязаясь со своим оригиналом в гротескном словотворчестве, нагромождает причудливые новообразования, омонимы, эпитеты, перечисления всякого рода, словесные каламбуры, народные поговорки и присловия. Это отсутствие уравновешенности и гармонии, любовь к контрастам, перегруженность гротескными деталями, патетическими и вульгарными, отличают Фишарта от таких классиков литературы XVI в., как Ганс Сакс, и делают его предшественником немецкого барокко XVII в.
4
Развитие книгопечатания и распространение грамотности в эпоху Реформации впервые создают предпосылки для массовой демократической литературы. Эта литература, возникшая с конца XV—XVI вв., получила название «народных книг».
«народных книг» очень различны. Значительная часть является прозаическим переложением средневековых эпических поэм, рыцарских романов, христианских легенд. Многие произведения этого рода восходят прямо или косвенно к французским средневековым источникам («Прекрасная Магелона», «Мелюзина», «Тристан», «Святая Генофефа» и др.) и первоначально служили предметом занимательного чтения для рыцарского общества. По образцу таких переводных рыцарских романов французского происхождения в дальнейшем появляются прозаические переложения немецкого героического и шпильманского эпоса («Герцог Эрнст», «Роговой Зигфрид», «Соломон и Морольф» и др.), комических шванков («Поп из Каленберга») и т. д.
на ярмарках, разносится по деревням бродячими торговцами и становится на ряд столетий единственным (кроме Библии) предметом чтения широких народных масс.
Особое место в ряду этих книг занимают оригинальные народные романы — «Тиль Эйленшпигель», «Доктор Фауст», «Шильдбюргеры» и др.
«Тиль Эйленшпигель» (первое издание — около 1480 г. на нижненемецком языке) представляет собрание шванков о хитром крестьянине, его странствованиях и проделках, жертвами которых становятся князья и рыцари, духовенство, купцы и ремесленники. Это народный авантюрный роман, выросший из собрания бродячих анекдотов и шванков, с острой социальной направленностью, которой объясняется его огромная популярность, в особенности среди широких народных масс. Несмотря на внешнюю грубость выражений, характерную для эпохи, в нем чувствуется глубокий социальный протест, направленный против феодального общества. В проделках Эйленшпигеля проявляется классовая ненависть крестьянина к своим угнетателям, которая указывает на грядущие социальные бури Крестьянской войны. [317] [318 ― илл.]
В известном бельгийском романе Шарля де Костера «Легенда об Уленшпигеле и Ламме Гудзаке» (1867) Уленшпигель выступает как народный герой и участник нидерландской революции.
«Докторе Фаусте» (1587) рассказывает легенду о чернокнижнике, продавшем свою душу дьяволу ради запретного знания, богатства и чувственных наслаждений. Исторический Фауст жил в Германии в начале XVI в. и был известен как странствующий маг и шарлатан. Вокруг имени популярного кудесника еще при его жизни сложилась народная легенда, и на него были перенесены многочисленные в средневековой устной и письменной литературе рассказы о чудесах и приключениях подобных чернокнижников, которых народное суеверие обвиняло в союзе с дьяволом. Автор книги относится к своему герою отрицательно, осуждая его с точки зрения господствующего церковного мировоззрения. Но сквозь моралистическое осуждение, характерное для узкого кругозора немецкого бюргера XVI в., в образе Фауста проглядывают черты больших и прогрессивных явлений той исторической эпохи, когда возникла легенда. Эмансипация личности от догматического церковного мировоззрения, самостоятельные поиски запретного научного знания, основанного на разуме и опыте, за дозволенными пределами схоластического богословия, отказ от монашеского аскетизма и стремление к всестороннему развитию личности и наслаждению чувственными радостями жизни — все эти новые явления, характерные для Ренессанса, находят свое отражение в образе Фауста, созданном народной легендой, и объясняют дальнейшую судьбу этого образа в мировой поэзии.
Немецкая народная книга послужила источником для трагедии английского драматурга Марло, наиболее талантливого из предшественников Шекспира, и, вернувшись в Германию в репертуаре бродячих английских комедиантов, была обработана в XVII в. в форме народной кукольной комедии, которая впоследствии подсказала Гёте сюжет его знаменитой трагедии.
«Шильдбюргеры» (1597) представляют собрание комических шванков, героями которых являются глупые горожане города Шильды в Саксонии. Рассказы эти почерпнуты частью из немецких фольклорных источников, частью из международного книжного и устного предания (известны аналогичные рассказы об «абдеритах», жителях древнегреческого города Абдеры, русские — о «пошехонцах» и т. п.).
Примененные к условиям немецкой жизни XVI в., они дают остроумную сатиру на филистерскую ограниченность и провинциальную узость горизонтов немецкого вольного имперского города в период начинающегося упадка городской культуры.
Интерес к народным книгам возрождается в немецкой литературе в эпоху романтизма. Романтики (Людвиг Тик, Геррес и другие) искали в них живую национальную старину. [319] [320 ― илл.]
являются продуктом средневековой немецкой или романской придворной поэзии. В то же время он дает высокую оценку художественных особенностей жанра. «Эти старые народные книги, с их старинной речью, с их опечатками и плохими гравюрами, обладают для меня исключительной поэтической прелестью». Особенно выдвигает Энгельс группу «народных книг» «шутливого рода»: «Эйленшпигеля», «Шильдбюргеров», «Попа из Каленберга» и др.
«Это остроумие, эта естественность замысла и исполнения, добродушный юмор, сопровождающий всегда едкую насмешку, чтобы она не стала слишком злой, поразительная комичность положений — все это, по правде сказать, способно заткнуть за пояс значительную часть нашей литературы». 2
Примечания.
1 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Изд. 2, т. 4, с. 291
2. Маркс К. и Энгельс Ф. Из ранних произведений. М., 1956, с. 348.