ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ
КРУЖОК МАРГАРИТЫ НАВАРРСКОЙ
Одним из крупных гуманистических и литературных центров Франции в первую половину XVI в. был двор сестры Франциска I Маргариты Ангулемской или, как она стала называться после своего второго брака с королем Наварры (северной части старого испанского королевства Наварры), Маргариты Наваррской (Marguerite de Navarre, 1492—1549).
Маргарита сочувствовала протестантизму и возможно была сама тайной гугеноткой. При ее дворе находили приют гуманисты, подвергавшиеся преследованиям за свое вольномыслие, и ее прямому вмешательству многие «еретики» были обязаны спасением от костра.
форме, которую они принимали в сознании передовой части французской аристократии эпохи. Она стремится к освобождению человеческой мысли и чувств от гнета средневекового аскетизма и схоластики, но вместе с тем не может отрешиться от религиозного мировоззрения и известного морализма.
Маргарите принадлежит большое число стихотворений и поэм, в которых преобладает религиозно-моральная тематика, лишенная, однако, какого бы то ни было религиозного догматизма. Чаще всего они посвящены неоплатоническим идеалам возвышенной любви и бесконечного нравственного самосовершенствования. В одной поэме Маргариты содержится диалог двух молодых девушек, из которых одна говорит: «Вся отрада и наслаждение, которые может получить благородное честное сердце, это — свобода тела и мысли, делающая счастливыми всякого человека, птицу или зверя». Задушевность и мягкий лиризм типичны для поэзии Маргариты.
Наиболее значительное ее произведение — сборник новелл «Гептамерон», написанный ею в подражание Боккаччо. Подобно последнему, она намеревалась дать 100 новелл, но успела написать из них лишь 72. Отсюда происходит и название ее книги («Гептамерон» — «Семидневник»). Как и «Декамерон», сборник Маргариты имеет рамку, однако иную по своему характеру. [335]
Вместо яркой картины флорентийской чумы и рядом с ней радостной молодой жизни, отстаивающей свои права. Маргарита рисует совсем нейтральную и обыденную ситуацию. Пять господ и пять дам из хорошего общества, возвращаясь из Котре, где они лечились водами, были задержаны в пути ливнями, размывшими дорогу. Чтобы скоротать время, они придумали рассказывать друг другу занимательные истории, подвергая их затем пространному обсуждению. Под условными именами путешественников в качестве рассказчиков выступают сама Маргарита, король Франциск, их мать и другие.
В отличие от новелл Боккаччо рассказы «Гептамерона» редко имеют своим источником готовый странствующий сюжет; обычно они передают действительные происшествия из придворной жизни, которые Маргарита наблюдала непосредственно или знала понаслышке. Видное место среди них занимают любовные похождения, героем которых иногда выступает, под каким-нибудь псевдонимом, Франциск I, славившийся своим волокитством. Значительно реже попадаются новеллы из жизни средних или низших слоев общества. В некоторых из них разоблачается корыстолюбие и разврат монахов.
«Гептамерон» представляет собой ценный документ для изучения нравов, чувств, идейных противоречий французского Возрождения. Его рамка дает верную картину салона XVI в., а новеллы, кроме богатого бытового материала, отражают разнообразные идейные и моральные устремления эпохи. Однако кругозор Маргариты ограничен, и ей недостает подлинной смелости мысли. Это особенно проявляется в длиннейших педантических послесловиях к новеллам, сбивающихся на церковную проповедь и не имеющих ничего общего с веселыми и острыми замечаниями слушателей новелл в «Декамероне».
Рассказав какую-нибудь игривую историю, Маргарита извиняется за смелость своих выражений и спешит противопоставить нарисованной ею нескромной картинке идеал «честной» и «совершенной» любви. Такой же смешанный и компромиссный характер имеет и стиль «Гептамерона», в котором свойственная эпохе грубая откровенность языка чередуется с изысканностью отдельных выражений, стихийная чувственность ― с деликатностью мыслей и ощущений. [336]
Маргарита Наваррская поддерживала дружеские отношения со многими гуманистами и писателями. К лицам, состоявшим непосредственно на службе у Маргариты, относится прежде всего поэт Клеман Маро (Clement Marot, 1496-1544). Двадцати двух лет Маро получил должность камер-юнкера при Маргарите, а затем перешел на службу к Франциску I. Принадлежность к протестантизму и, в частности, сделанный Маро без контроля католической церкви перевод на французский язык псалмов навлекли на него преследования вплоть до заключения его в тюрьму. Позже, не чувствуя себя в безопасности, Маро бежал во владения Маргариты, а затем в Италию. Амнистированный, он вернулся в Париж, но вскоре был вынужден снова бежать в Женеву, откуда затем перебрался в Турин, где и умер.
Маро прежде всего — придворный поэт, отражающий в своих легких, изящных стихах нравы и чувства передовых кругов дворянства. Он замечательный мастер малых форм.
Кроме двух поэм — юношеского риторического произведения «Храм Купидона» и сатирической поэмы «Ад», где Маро описывает свое пребывание в тюрьме Шатле, — ему принадлежит несколько сот эпиграмм, рондо, посланий, элегий и т. п.
— живые, непосредственные отклики на все то, что происходило в придворном кругу и в личной жизни поэта: мелкие происшествия, любовные увлечения, интриги, празднества, ходатайства о какой-нибудь милости, интимные признания и сатирические картинки. Маро в основном — эпикуреец, больше всего любящий досуг, удовольствия, умственные развлечения. Но к жизнерадостным картинам иногда у него примешивается мягкая меланхолия, и поэта посещает мысль о смерти, которая, однако, рисуется ему не в виде величайшего ужаса, а как «великая успокоительница».
высмеивает взяточников-судейских, обскурантов-схоластов из Сорбонны, развратных священников. Знаменита его эпиграмма «Судья и Самблансе», полная страстного негодования по поводу казни королевского казначея Самблансе, павшего жертвой католических интриг. Другой жанр, которым Маро владел в совершенстве,— стихотворные послания, часто принимающие у него характер задушевной беседы с адресатом. Маро рассказывает королю о том, как его обокрал лакей, просит прислать ему денег, оправдывается в разных обвинениях и т. п. Он проявляет в этих посланиях большое разнообразие интонаций, бывает весел, нежен, печален, насмешлив.
Маро не был воинствующим гугенотом, гак как вопросы религии вообще представляли для него второстепенное значение. [337] Но, неспособный отбросить всякие религиозные догмы и вынужденный поэтому избрать для себя какое-нибудь вероисповедание, Маро склонился к протестантизму, потому что ранний французский протестантизм был окрашен в более жизнерадостные и гуманистические тона по сравнению с проникнутым средневековой догматикой католицизмом. Однако религиозные мотивы в подлинном смысле слова чужды Маро, и его псалмы, распевавшиеся на мотивы народных песен, далеки от сурового пафоса их библейских оригиналов.
Лирика Маро представляет в развитии французской поэзии значительный шаг вперед. Субъективизм и чувственно-материальное восприятие мира, намеченные у Вийона, находят в творчестве Маро свое законченное выражение. Это — торжество ренессансного мировоззрения, с силой сказавшееся в поэзии Маро. Новой является также его поэтическая техника — большая музыкальность стиха, ритмичность фразы, гибкость и непринужденность выражения.
Другим крупным писателем кружка Маргариты Наваррской был Бонавентура Деперье (Bonaventure Despériers, род. между 1510 и 1515 г., умер, вероятно, в 1544 г.). Обстоятельства его недолгой и трагической жизни малоизвестны. Происходя из скромной буржуазной семьи, Деперье хорошо изучил древние языки, смолоду писал стихи, работал переписчиком, участвовал в переводе на французский язык библии, затем поступил на службу к Маргарите Наваррской — сначала в качестве переписчика, потом секретаря. Когда его вышедшая в 1538 г. книга «Кимвал мира» подверглась осуждению, Деперье, находившийся в это время в Париже, бежал к Маргарите Наваррской; но вскоре и она отступилась от него, и, проведя несколько лет, полных лишений, в Лионе, Деперье покончил с собой, бросившись грудью на острие шпаги.
«Кимвал мира», написанное в манере «Разговоров богов» Лукиана, состоит из четырех диалогов.
В первых двух диалогах изображаются приключения Меркурия. По приказу Юпитера он спустился на землю, чтобы отдать в переплет истрепавшуюся «Книгу судеб»; но два плута, встретившиеся с ним в харчевне, выкрадывают у него эту книгу и подменивают ее другой, в которой рассказывается о любовных похождениях Юпитера. [338]
«философский камень» (фантастический состав, будто бы излечивавший от всех болезней, а также обладавший способностью превращать все металлы в золото), растолок этот камень и разбросал крупицы его; с тех пор люди, копошась в пыли, разыскивают частицы «философского камня», оспаривают их друг у друга, ссорятся, и каждый утверждает, что чудесный камень раздобыл именно он. В третьем и четвертом диалогах выступают говорящие животные — сначала лошадь, чудесным образом получившая дар речи и обличающая своего конюха, который жестоко с ней обращается и крадет деньги, отпускаемые на ее корм, затем две владеющие человеческим языком собаки. Они решают скрыть свою способность от людей, чтобы те как-нибудь ее не использовали; ведь «молчать всегда лучше, чем говорить». Другой вывод их — что все же лучше жить по-собачьи, чем влачить существование несчастного рода человеческого.
Книга Деперье полна намеков, которые полностью до сих пор не удалось расшифровать. Но некоторые из них очень прозрачны. Имена людей, разыскивающих крупицы «философского камня» — Retulus, Cubercus, Drarig, — являются анаграммами имен Лютера, его соратника Буцера и католического богослова Герарда. Пользуясь мотивом, сходным с тем, который лег в основу новеллы Боккаччо о трех кольцах и затем был использован Лессингом в «Натане Мудром», Деперье хочет сказать, что все религии стоят одна другой и что сущее безумие — пытаться в вопросах веры установить истину. Под видом Меркурия Деперье, без сомнения, изображает Иисуса Христа, посланного согласно христианской легенде на землю для того, чтобы «обновить» старую книгу Библию, дав людям «Евангелие». Предисловие к сборнику имеет форму иронического послания некоего Фомы дю Клевье к Петру Триокану — имена, которые расшифровываются как Фома Неверующий и Петр Верующий. «Кимвал мира» свидетельствует о крайнем вольномыслии автора и даже, быть может, о полном его атеизме. К этому надо присоединить резкие социально-сатирические выпады, содержащиеся главным образом в речах говорящих собак и лошади. Аллегорическая форма изложения, внешне маскируя замысел автора, придавала ему еще более заостренное выражение, которое усиливалось общим тоном сарказма.
«Новые забавы и веселые разговоры». По своему построению и сюжетам эти очень коротенькие, несложные истории чрезвычайно похожи на средневековые повестушки-анекдоты. Но способ изображения происшествий, обстановка действия, характеристика персонажей, все мироощущение, которое в них выражается, вполне ренессансные. В отношении реализма этот сборник значительно превосходит «Гептамерон». Всякая морализация в нем отсутствует. На материале мелких, занимательных случаев, по большей части из жизни горожан или крестьян, здесь показана сила человеческого ума, торжество здоровых, природных чувств, радость жизни. [339]
и пересыпанного пословицами и выражениями из народных песен.