ГЛАВА
ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
ЛИТЕРАТУРА ПОСЛЕДНЕЙ ЧЕТВЕРТИ XVI ВЕКА.
ОТРАЖЕНИЕ РЕЛИГИОЗНЫХ ВОЙН В ПОЭЗИИ.
УЧЕНАЯ ЛИТЕРАТУРА И МЕМУАРЫ. МОНТЕНЬ
1
Религиозные войны, длившиеся с некоторыми перерывами от начала 1560-х годов до 1594 г., когда ценой отречения от протестантизма Генрих Наваррский взошел на престол под именем Генриха IV и принес стране умиротворение, породили богатую литературу политических памфлетов, религиозно-философских трактатов, поэм, полных гражданского пафоса, и всякого рода сатир, исходиших из обоих лагерей. Особенно широко развивается эта литература после страшного избиения католиками гугенотов, известного под именем Варфоломеевской ночи (1572), когда борьба достигла высшего напряжения и жестокости.
Наиболее крупными и художественно ценными памятниками этого рода поэзии являются произведения двух протестантских поэтов, соратников Генриха Наваррского, дю Бартаса и д'Обинье. Оба они были людьми большой литературной культуры, усвоившими поэтическую технику «Плеяды» — ясность и легкость стиха, конкретность образов, благородство общего тона. Но поэтика их существенно иная. [364]
Вместо материалистически-чувственного восприятия жизни, гедонизма и аппарата античной мифологии мы находим в их поэмах суровый пафос борьбы и величавые, героические образы, вдохновленные библией. Как во всей реформационной поэзии Европы (например, в позднейшей пуританской английской поэзии XVII в.), здесь господствуют идеология и фразеология Евангелия и еще более ― Ветхого Завета.
Дю Бартас (Du Bartas, 1544—1594), ревностный гугенот, военный и дипломат на службе Генриха Наваррского, выпустил через год после Варфоломеевской ночи поэму «Юдифь», в которой современники могли усмотреть призыв к наказанию нечестивого тирана. Вслед за тем дю Бартас приступил к работе над огромной поэмой «Неделя», первая часть которой развивала библейское сказание о сотворении богом мира в течение семи дней.
Во второй части, оставшейся незаконченной, и озаглавленной автором «Вторая неделя», должна была быть изложена история мира и человечества от их создания до «страшного суда».
Поэму характеризует большая выразительность и пылкая искренность.
Дю Бартас является создателем того жанра библейской по форме и революционно-гражданской по своему замыслу поэмы, высшим образцом которого считается «Потерянный рай» Мильтона.
Значительно более непосредственный и прямой отклик религиозная распря эпохи нашла в творчестве Агриппы д'Обинье (Agrippa d'Aubigné, 1552—1630). Этот пламенный борец за кальвинизм, поэт и воин, в молодости писавший любовные стихи, был выдающимся гуманистом и одним из ученейших людей своего времени. Еще в детстве он овладел латинским, греческим и еврейским языками; позже он изучил математику, астрономию, естествознание, итальянский и испанский языки. Шестнадцати лет поступив простым солдатом в армию протестантов, в которой он прослужил затем ровно четверть столетия, фанатически преданный овладевшей им религиозной идее, д'Обинье вместе с тем никогда не порывал с античной традицией и не изменял гуманистическим идеалам, усвоенным им в дни юности. Его религиозная поэзия, при всей ее суровости, отнюдь не является отказом от земных радостей, от ощущения красоты и прелести жизни. [365]
Но в годы крушения утопических мечтаний Рабле и идеала гармонической жизни, выдвинутого «Плеядой», гуманистические устремления естественно принимали форму героической борьбы с извращением человеческой природы, гневного протеста против торжествующей злобы и жестокости. Требование нравственной правды, принимающее в поэзии д'Обинье религиозную форму идеалов кальвинизма, имеет глубоко гуманистическую основу.
Главное произведение д'Обинье ― «Трагические поэмы», написанное в конце 1570-х годов, изображает страдания Франции, истерзанной гражданскими войнами, дурным управлением королей, интригами хищных агентов Рима. Лишенное единого связного сюжета, оно представляет собой чередование размышлений, сатирических выпадов против угнетателей родины, картин отдельных эпизодов борьбы, воспоминаний и т. д., причем к конкретным, остро схваченным образам действительности в ней примешиваются аллегорические фигуры, христианские мифы и апокалиптические видения. Поэма состоит из семи частей, носящих выразительные заглавия.
В первой («Бедствия») изображается разорение крестьян, нищета деревень, голод, шествующий по стопам войны.
Во второй («Монархи») даются портреты «адских чудовищ» ― Карла IX, Генриха III и их матери, «плотоядной и нечестивой» Екатерины Медичи.
В третьей («Золотая палата») обличаются разврат придворных, продажность судей и т. п.
В других частях «Огонь», «Клинки», «Мщения», «Суд» излагается история многовековой борьбы папства с представителями «истинной веры», к которым причисляются альбигойцы, гуситы и т. п. Все завершается образом «страшного суда», несущего возмездие насильникам и райскую награду их жертвам.
Особенно выделяется в поэме описание Варфоломеевской ночи — жуткая картина ночных убийств из-за угла, груды трупов, сбрасываемых в Сену при зловещем свете факелов, стрельба из дворца по беззащитным горожанам, страшные крики, оглашающие ночной мрак, матери, дико мечущиеся в поисках разбежавшихся или зарезанных детей.
В других местах поэмы встает образ «черного рейтара» (солдата-наемника), прошедшего по Франции тяжелой поступью и оставившего после себя лишь павший скот да сожженные дома с их искалеченными владельцами. Отображена фигура вдохновителя инквизиции Бельмонта, который в своем подземелье, «любуясь пыткою, пред жертвой ел и пил». Изображен епископ Шателен, ― «гордец с лицом тихони, ... пытал огнем без гнева и десять тысяч жертв бесстрастно умертвил». В этих образах, близких к дантовским, жалость к страдающему человечеству и ненависть к его палачам выражены с одинаковой силой.
«книгу такс», устанавливающую, сколько стоит доброму католику отпущение того или другого греха: обесчестивший женщину должен заплатить за индульгенцию столько-то, убийство друга стоит дороже. [366]
Недовольный тем, что Генрих Наваррский принял католичество, д'Обинье несколько отдалился от него, а после его смерти покинул Париж и поселился в своем имении. Там он написал свою «Всемирную историю», проникнутую кальвинистскими идеями, за которую подвергся гонениям, должен был бежать из Франции и умер в Женеве.
В старости д'Обинье написал небольшой сатирический роман «Приключения барона де Фенеста». В романе главному герою, де Фенесту (от греческого слова fainesthai — «казаться»), пустому щеголю и бездельнику, хвастающемуся своей знатностью и связями при дворе, но как выясняется ― жалкому трусу, невежде и бездельнику, противопоставлен господин д'Эне (от греческого слова einai — «быть»), честный дворянин, домосед и хороший хозяин, любимый своими крестьянами.
По разнообразию и размаху своего творчества, по насыщенности его подлинным человеколюбием и свободолюбием, д'Обинье является крупнейшим французским поэтом конца Возрождения и последним из тех «титанов» мысли, страстности и учености, о которых говорит Энгельс применительно к этой эпохе.
2
Разруха, вызванная гражданскими войнами, нисколько не затормозила развития научно-философской мысли во Франции. Напротив, пережитые испытания и зрелище волнующих событий еще более заострили внимание на сложных и многообразных формах действительности. Вместе с оптимизмом первой стадии Возрождения отпал прежний упрощенный подход к разрешению основных проблем личной и общественной жизни, и критическая мысль становится более широкой и зрелой.
Этот углубленный интерес к жизни и ее актуальным проблемам, в частности к человеческой личности, ее конфликтам и формам ее проявления, выразился прежде всего в расцвете историографии и мемуаров. Особенно выделяются в этом отношении сочинения Брантома (Brantome, 1540-1614), содержащие богатейший материал для изучения нравов, понятий, общественных типов эпохи.
Военный, придворный, затем «светский аббат», с жадным интересом наблюдавший окружающую его действительность, Брантом уже в старости, в конце века, занялся писанием своих мемуаров, разделенных им на отдельные сборники, по темам: «Жизнь знамнитых людей», «Жизнь знаменитых воинов», «Жизнь галантных дам» и т. п. В его книгах нет никаких руководящих идей, никаких глубоких характеристик, — лишь бесстрастные зарисовки всего виденного и слышанного, картины жизненной практики эпохи, нередко очень острые и циничные.
Наряду с этим во второй половине века возникает ряд выдающихся трудов по гуманитарным наукам. Здесь и первые исследования о развитии политических учреждений Франции, и трактаты о происхождении и строе французского языка. Здесь и образцовые и лучшие для той эпохи словари греческого и латинского языков, основанные на критическом изучении сохранившихся античных текстов. [367]
Необычайных высот на последнем этапе французского Возрождения достигает философская мысль в творчестве Монтеня.
Бордо, затем мэром этого города. Стремясь расширить свои знания и наблюдения, Монтень предпринял большое путешествие: он побывал в Германии, Швейцарии, Италии, причем несколько месяцев прожил в Риме.
Бурные события эпохи заставили его несколько раз принимать против воли участие в политической борьбе — вести переговоры с враждующими партиями, отстаивать город Бордо от посягательств Католической лиги и т. п.
Однако Монтень старался держаться в стороне от религиозной распри, к которой, будучи, подобно Деперье и Рабле, свободомыслящим, он внутренне оставался вполне равнодушен. И от гугенотов и от католиков его одинаково отталкивали их фанатизм, жестокость и ограниченность. Вот почему, несмотря на свои дружеские отношения с Генрихом Наваррским, Монтень оставался нейтральным и сохранял лояльность по отношению к династии Валуа. Охотнее всего он жил в уединении, в своем поместье, занимаясь хозяйством и проводя все свободное время в обширной, собранной им библиотеке.
Плодом его чтений и размышлений явилась книга «Опыты» — выдающийся памятник в истории человеческой мысли и вместе с тем выдающийся образец богатой и выразительной прозы французского Возрождения.
«Опыты» Монтеня, опубликованные полностью в 1588 г., но начавшие накопляться в записях значительно раньше, представляют собой собрание наблюдений, анекдотов, мыслей, комментированных выписок из древних и новых авторов, записанных Монтенем без всякого порядка, по мере того как они приходили ему в голову. Однако эта книга обладает глубоким внутренним единством — единством темы и единством мировоззрения. Предмет изучения Монтеня — это человек, природу которого он понимает иначе, чем его предшественники, гуманисты начала или середины XVI в. (Рабле, Ронсар и другие). Для них человек есть существо определенное и устойчивое, которое должно только правильно действовать, чтобы обеспечить себе счастье, а миру — лучший порядок. [368]
— существо вечно меняющееся, приспособляющееся ко всем климатам, режимам, условиям существования. Ни один человек не бывает в разные мгновения тождественным самому себе. В зависимости от обстоятельств человек может быть смелым или робким, гордым или скромным, благоразумным или безрассудным. Нет предела изменению человека, и история есть не что иное, как повествование о тех изменениях, которые претерпевал человеческий род. Высшая наука для Монтеня — это наука о человеке, изучающая не христианских писателей новых времен, а античных мыслителей и ученых.
Из этой изменчивости человеческой природы вытекает двоякое следствие: возможность для человека бесконечно высоко вознестись и бесконечно низко пасть, способность человеческого ума к неограниченному развитию и в то же время постоянная возможность для него заблуждаться. Отсюда — совмещение в философии Монтеня элементов оптимизма и пессимизма.
В основе всей системы Монтеня лежит жажда полноты жизни, стремление к счастью. Задача мудреца заключается в том, чтобы преодолеть страдание. Его орудия в этой борьбе — разум и воля. Мудрец должен противопоставить свою «добродетель» (в ренессансном смысле ― доблесть, нравственную силу) тому, что Монтень называет «жалким человеческим состоянием». Мудрец должен стать владыкой своей судьбы. Монтень говорит: «Разумный человек не потерял ничего, если сохранил самого себя... Самая великая вещь в мире — уметь принадлежать себе».
Однако в этой борьбе за свою личность или за свое счастье (что для Монтеня — примерно одно и то же) человек испытывает огромное препятствие в виде шаткости своего разума, столь же изменчивого, как он сам. Отсюда — скептицизм Монтеня, находящий выражение в его знаменитой формуле: «Что знаю я?» Эта формула, однако, вовсе не означает полнейшего агностицизма и отказа от возможности всякого разумного преобразования действительности. Она прежде всего является предостережением и протестом против всякого догматизма и фанатизма, притязающих на обладание абсолютной истиной.
В основном скептицизм Монтеня направлен против средневекового обскурантизма, схоластики и католической мистики. На самом же деле, чуждый мысли о невозможности какого бы то ни было знания, он утверждал только личную и историческую ограниченность тех или иных определенных знаний и допускал возможность безграничного развития человеческих знаний. Об этом собственно и говорит его «что знаю я?».
Его мысли в таких случаях выражены нарочито туманно, противоречиво, он даже пытается уверить читателя в своей католической ортодоксии и политической лояльности, но на самом деле красной нитью через всю его книгу проходит скептическое свободомыслие, неверие в бога и загробную жизнь, убеждение в полнейшей зависимости человеческого сознания от изменений, которым подвергается тело, и в незыблемости законов природы. Для Монтеня единственная база познания и единственный критерий человеческого поведения — опыт, разум, природа.
«простых земледельцев» он видит ту естественность и свободу, которые являются идеалами всякого мудреца. Так объединяются в его оценке философы и народ, противопоставленные всем остальным сословиям и состояниям. Он говорит: «Простые крестьяне — честные люди; честные люди также философы, натуры глубокие и просвещенные, обогащенные обширными познаниями в области полезных наук. Но метисы, презревшие состояние первоначального неведения всех наук и не сумевшие достигнуть второго, высшего состояния, опасны, глупы и вредны». Для демократических взглядов Монтеня характерно его замечание, что «король и крестьянин отличаются друг от друга только штанами!». Монтень приглашает обратиться к народной поэзии с ее наивностью и грацией, «к гасконской песне и поэтическим произведениям народов, не ведающих никаких наук и даже не знающих письменности. Поэзия посредственная, занимающая место между народною и тою, которая достигла высшего совершенства, заслуживает пренебрежения, не достойна того, чтобы цениться и почитаться».
В связи с этим в «Опытах» Монтеня гораздо отчетливее, чем у Ронсара, намечено то представление о «золотом веке», о первобытном состоянии человечества, не знающем ни законов, ни неравенства состояний, которое было потом развито Руссо. «Говорят,― пишет Монтень,— что жители Бразилии умирают только от старости, и их долголетие приписывают благоприятному климату, но я склонен скорее объяснять это их душевным спокойствием, так как они живут в восхитительной простоте, в полном неведении, без наук, без законов, без религии».
Можно обнаружить глубокие соответствия между идеями Монтеня и идеями мыслителя зари французского Возрождения ― Рабле; многое роднит его также с другим вольнодумцем той поры — Деперье. Но гораздо важнее та линия развития свободной человеческой мысли, которая идет от него в будущие времена.
идеи и его мироощущение, оказались Гассенди, Мольер, Пьер Бейль, Вольтер, Дидро и иные энциклопедисты, а в недавнее уже время — А. Франс. У нас Монтеня необычайно высоко ценили Пушкин, Герцен, Лев Толстой, Горький. [370]