Андреев М.Л. Никколо Макьявелли в культуре Возрождения.
Часть 1

1

Никколо Макьявелли родился 3 мая 1469 г. во Флоренции, в семье доктора прав Бернардо Макьявелли и Бартоломеи Нелли. По отцу род был из мелкого дворянства, но давно смешавшегося с пополанской сре­дой. Мать писала духовные и моралистические стихи, еще в XVIII в. об­разчики ее творчества хранились в семье. От отца осталась книга памят­ных заметок — все, что мы знаем о детстве Никколо, мы знаем из нее. Знаем, в частности, имена трех его учителей и можем представить ха­рактер образования, им полученного. Оно было довольно скромным: в основном то, что тогда называлось грамматикой, т. е. навыки чтения ла­тинских текстов. Навыки Никколо получил, но не более: совершенным его владение латынью назвать никак нельзя, это принципиально другой уровень языковой культуры и по сравнению с блестящими латинистами из гуманистической среды, и даже по сравнению с любым выпускником университета, получившим традиционное, но полноформатное образо­вание. Греческого Никколо не знал вовсе.

Впервые нам удается приглядеться к Макьявелли в канун Великого поста 1498 г., когда он с нескрываемой иронией наблюдает за пропове­дующим Савонаролой. Меньше чем за месяц до этого Макьявелли пы­тался баллотироваться на пост секретаря второй флорентийской кан­целярии, которая ведала внутренней политикой, и был сторонниками Савонаролы провален. Но вряд ли дело в личной обиде: иронию вызы­вает политический инструментарий «брата», в котором Библия служит универсальным объяснительным ключом. Между тем время Савонаро­лы подходило к концу: 23 мая Савонаролу казнили, а 19 июня Макья­велли был утвержден на тот пост, на который он тщетно претендовал в феврале. Еще через месяц его назначили секретарем комиссии Десяти, пожалуй, самой важной флорентийской магистратуры — в ее ведении находилась внешняя и военная политика республики.

А в республике к тому времени, когда Макьявелли стал заниматься ее делами, было неспокойно. Период относительной политической ста­бильности, когда Флоренцией на протяжении шестидесяти лет правили Медичи, завершился в 1494 г. В Италию явились французы: Карл VIII решил предъявить права на Неаполитанское королевство, которым с 1442 г. владел Арагонский дом. Его марш на юг привел к смене прави­тельства во Флоренции: Пьеро Медичи сдал Карлу без боя и без всякой необходимости крепости, державшие под надежной охраной всю Тоска­ну, и уступил Пизу и Ливорно (Пизу потом пришлось пятнадцать лет от­воевывать). Флоренция, узнав об этом, восстала, Пьеро бежал, к власти пришла народная партия во главе с Савонаролой. Три с половиной года во Флоренции ставился невиданный политический эксперимент — на­родоправство под знаменем религиозного обновления. Форумом стал со­бор, а политическая линия вырабатывалась в келье монастыря св. Марка. Наконец монах, раздразнивший своими обличениями Рим, а реформами и налогами — крупнейших денежных тузов, пал, и Флоренция на вре­мя вернулась к домедицейской форме государственного устройства, к правлению немногих — олигархии. В 1502 г. «немногие» доверили власть одному, пожизненному гонфалоньеру Пьеро Содерини, но на сущность власти это мало повлияло.

­менилось: за четырнадцать лет, до 1512 г., когда медицейская реставрация оставила его без работы, он не сделал ни одного шага вверх по служеб­ной лестнице. В олигархической республике, где действовали жесткие имущественные цензы, человеку с таким скромным состоянием, как у Макьявелли, сделать карьеру было невозможно. Сделать карьеру — т. е. быть выбранным в ту же самую комиссию Десяти, где Никколо сек­ретарствовал, или хотя бы получить полномочия официального посла («оратора», как они тогда назывались). Ораторами, какправило, отправ­лялись другие — например, Никколо Валори, которого Макьявелли со­провождал во Францию в 1504 г., или Франческо Веттори, с которым он в 1508 г. ездил ко двору императора Максимилиана. Макьявелли в таких случаях доставалась роль второго плана: он не вручал веритель­ных грамот, не вел официальных переговоров, не обладал правом под­писи — он собирал информацию и оценивал положение дел. Эти его эк­спертизы чем дальше, тем больше ценились, хотя и не всеми — многих членов комиссии «умствования» Макьявелли раздражали. Но не раздра­жали Содерини: гонфалоньер к мнениям Макьявелли прислушивался и давал ему поручения, все более ответственные. Всего за время службы Макьявелли совершил около двадцати дипломатических поездок, среди которых особенно значительными были пять посольств к французско­му королю (впервые в 1500 г., последний раз в 1511 г.), два к императо­ру (1508 г. и 1509 г.), а также к Чезаре Борджа (в июне 1502 г. и с октября 1502 г. по январь 1503 г.), на конклав, избравший Юлия II (1503 г.), и к самому Юлию II (1506 г.).

«не проспал и не проиграл в бирюльки те пятнадцать лет, ко­торые были посвящены изучению государственного искусства». На его глазах все в Италии изменилось. Поход Карла VIII словно выбил какую-то подпорку из-под здания итальянской политической стабильности, и оно тут же зашаталось и рассыпалось в прах. Самые сильные итальян­ские государства, Неаполитанское королевство и Миланское герцогст­во, оказались и самой легкой добычей. У Венеции в два счета отобрали все ее материковые владения. Удержаться можно было, только сделав ставку на иностранную военную силу и не ошибившись в выборе. Фло­ренция ставила на Францию ив 1512 г., а потом в 1527 г. горько об этом пожалела. Франция проиграла в Италии все: сначала Неаполь, а за ним и Милан.

­ские государства не могут в принципе, а по отдельности ни одно из них не способно противостоять внешнему врагу, и не столько из-за слабо­сти, сколько из-за давно укоренившегося недоверия к своим собствен­ным гражданам. Вооруженный и обученный военному ремеслу народ казался им источником постоянной опасности, питательной средой для внутренних смут и переворотов. Милан, Венеция, Флоренция уже давно, весь прошлый век воевали чужими руками и против иностранного вой­ска могли выставить только другое такое же. А наемные войска воевать не за страх, а за совесть не будут никогда: в этом Макьявелли убеждало множество примеров, и ближайший из них — безуспешные многолет­ние попытки Флоренции вернуть Пизу либо руками французов, либо руками кондотьров. Значит, нужно было забыть о страхах и набирать войско из своих граждан — об этом Макьявелли не уставал твердить и нашел, наконец, человека, готового его слушать, в лице Пьеро Содери­ни. После очередного позорного провала под Пизой в сентябре 1505 г., когда наемники отказались входить в город через уже сделанный про­лом, Содерини в обход всех комиссий и коллегий поручил Макьявелли набирать первые милицейские роты.

Именно тогда о Макьявелли — задолго до «Государя» — впервые, пожа­луй, заговорили, вернее, зашептались как о наставнике тиранов: готовит, дескать, для будущего переворота гвардию. Содерини его противники, соперники и даже сторонники все время подозревали в намерении ус­тановить режим единоличной власти. После того, как он настоял в де­кабре 1506 г. на формировании новой магистратуры, комиссии Девяти по делам флорентийского ополчения, и провел туда секретарем Макья­велли, они в своем подозрении еще более утвердились, а Макьявелли заработал себе репутацию человека, опасно и тайно близкого Содери­ни — этого Макьявелли не простили и Медичи после своего возвраще­ния, и республиканцы в совсем пока еще далеком 1527 г. А с новым по­ручением Макьявелли справился более чем удовлетворительно: именно набранное им из сограждан, не наемное, не иностранное войско взяло наконец в июне 1509 г. Пизу. Правда, его милиция позорно провали­лась в Прато в 1512 г., не выдержав удара регулярных испанских войск, но это не значит, что сама военная реформа, им выдвинутая, была не­жизнеспособна — просто во Флоренции было еще слишком мало лю­дей, готовых драться не только за своей малый дом, но и за большой, за отечество. Их было мало везде, когда же они начали появляться, а в Италии это случилось не скоро, ближе к XIX в., то именно в Макьявел­ли они увидели своего пророка и духовного вождя, и именно тогда ему стали ставить памятники.