4
Диалог «О военном искусстве» (Dell'arte dellaguerra) - одно из немногих произведений Макьявелли, опубликованных при его жизни (1521 г.). Начат он, видимо, в 1519 г. и к лету следующего года закончен. В нем семь книг: в первой знаменитый кондотьер Фабрицио Колонна толкует о превосходстве войска, набранного из сограждан, над наемным и о выборе рекрутов, во второй — о вооружении солдат и о составе подразделений, в третьей — о тактическом порядке сражения, в четвертой — о военных хитростях, применявшихся в войнах древности, в пятой — о действиях на марше при нахождении на неприятельской территории, в шестой — об устройстве лагеря, в седьмой — об осадах. Источники у Макьявелли в основном античные — «Краткое изложение военного дела» Вегеция, «Военные хитрости» Фронтина и «Всеобщая история» Полибия. «Военное искусство» в наибольшей степени и в самой прямой форме из всех произведений, созданных Макьявелли после отставки, представляет собой автоапологию: подводя теоретическую базу под идею народного ополчения, Макьявелли отстаивает правильность одного из главных направлений своей деятельности на государственной службе. Он спорит и с новыми своими оппонентами, которые именно на организованное Макьявелли ополчение возлагали вину за роковое поражение при Прато («обвинители рассуждают так: порядок этот или негоден и может привести к гибели республики...»), и с прежними, которые в организации ополчения видели первый шаг к установлению режима единоличной власти («... или он целесообразен, но последствием его легко может быть захват власти военачальником»). Что касается собственно военного искусства, то Макьявелли, и это одна из главных его идей, убежден в превосходстве пехоты над кавалерией — идея, имеющая историческую перспективу, но и перспектива слишком отдаленная, и идея не слишком оригинальная. Макьявелли в данном случае исходил не столько из «опыта в делах настоящих», сколько из «изучения дел минувших» (два главных, согласно посвящению «Государя», источника исторического познания) — а именно, из Вегеция. Современный опыт доказывал, скорее, противоположное: ни швейцарцы, ни ландскнехты не выдерживали удара тяжелой кавалерии (драгуны и рейтары будут оставаться решающей в бою силой еще очень продолжительное время). Истинное значение диалога «О военном искусстве», помимо его незаурядных литературных достоинств (достаточно указать, скажем, на картину полевого сражения, развернутую в третьей книге), заключается в утверждении неразрывной связи войны и политики — задолго до Клаузевица Макьявелли мог бы сказать, что война есть продолжение политики другими средствами.
Странное поручение, приведшее Макьявелли в 1520 г. в Лукку, привело к созданию, пожалуй, самого странного его произведения. Скрупулезностью и педантичностью Макьявелли не отличался, его сочинения изобилуют самыми разнообразными ошибками и неточностями, но то, что мы наблюдаем в «Жизни Каструччо Кастракани из Луки» (La vita di Castruccio Castracani da Lucca), вообще не вмещается ни в какие рамки. Под пером Макьявелли биография знаменитого кондотьера предстала причудливой смесью исторических фактов и вымысла, причем вымысла оказалось чуть ли не больше: Каструччо не был найденышем и имел законных родителей, был женат и имел девятерых детей (у Макьявелли он — убежденный холостяк), умер не сорока семи, а сорока четырех лет. Несколько сражений Макьявелли объединяет в одно, сдвигает их на карте, приписывает им вымышленную тактическую картину и обогащает фантастическими подробностями; выводит никогда не существовавших исторических персонажей или перемещает существовавших во времени. Наконец, он награждает своего героя изречениями, заимствованными без зазрения совести у Диогена Лаэртского.
Трудно сказать, сознательно ли Макьявелли дал полную волю своему воображению или опирался на какой-нибудь недостоверный источник. Очевидно лишь то, что в этом сочинении литературные и идеологические задачи полностью оттеснили собственно исторические. История присутствует в этом сочинении Макьявелли на тех же правах и в той пропорции, в которых она присутствует в историческом романе. По своему пафосу, по своему идейному строю «Жизнь Каструччо Кастракани» принадлежит эпохе «Государя» — биография рассказывает о том же идеальном правителе, о котором рассказывал трактат, только зовут его на этот раз не Чезаре Борджа. Герцог Лукки, также как гонфалоньер церкви, соединяет в себе силу льва с хитростью лисицы; ведет политическую игру, не заботясь о спасении души; умеет быть великим во зле; никогда не упускает из виду главной цели, выбирая самый прямой к ней путь, хотя бы и обильнее всего политый кровью; яростным напором воли подчиняет себе государство, превращая его в послушный и пассивный материал, которым распоряжается с артистическим своеволием. И с неуклонной верностью собирает под свою руку разрозненные земли Италии. Так же, как у герцога Валентино, у Каструччо один достойный противник — судьба, которую он бьет и гонит, не давая передышки, покоряя ее своей молодой силой, а она, отступая, огрызается, наносит удары исподтишка и в конце концов берет его врасплох. Так же как у Чезаре Борджа, судьба отняла у Каструччо главное — время, чтобы окончательно ее подчинить, и победила его единственным оружием, против которого у него не было защиты, — смертью.
претензии у них вызывает не только «Жизнь Каструччо Кастракани», но и главный опыт Макьявелли в этом жанре — «История Флоренции» (Istorie fiorentine), заказ на составление которой он получил от кардинала Джулио Медичи 8 ноября 1520 г. (завершена в 1523 г., поднесена заказчику, ставшему тем временем папой под именем Климента VII, в мае 1525 г, впервые издана в 1532 г.). Дело в том, что даже здесь он не обращается к документам и пользуется исключительно вторичными источниками, иногда ограничиваясь единственным: скажем, «Декадами» Флавио Бьондо для первой книги, «Историями» Джованни Кавальканти для четвертой или «Книгами о своем времени» доминиканца Джованни ди Карло для седьмой и восьмой, — ни один из предшественников Макьявелли на ниве гуманистической историографии уже не позволял себя так работать. Да и структурирована «История Флоренции» не слишком удачно. Первая книга — история Италии от падения Западной Римской империи до 1434 г. (года возвращения из изгнания Козимо Медичи и начала его правления). Книги со второй по четветую — история Флоренции от ее основания до того же 1434 г. — без повторов и некоторых противоречий автор обойтись не смог. Как он сам указывал в предисловии, по первоначальному замыслу его труд должен был начинаться именно с триумфального возвращения на родину Козимо, поскольку предшествующие события описали, и описали «обстоятельно», Леонардо Бруни и Поджо Браччолини. Но потом Макьявелли обнаружил, что «обстоятельность» эта распространяется только на рассказ о внешнеполитических событиях, тогда как «гражданские раздоры и внутренние несогласия» оставлены без должного внимания. Именно на них Макьявелли и решил сосредоточиться, «ибо если в истории что-либо может понравиться или оказаться поучительным, так это подроб-ное изложение событий, а если какой-либо урок полезен гражданам, управляющим республикой, так это познание обстоятельств, порождающих внутренние раздоры и вражду».
«Государе» и «Рассуждениях». Но именно здесь он предельно четко формулирует причины того, что «гражданские раздоры и внутренние несогласия» в Древнем Риме служили источником силы государства, а во Флоренции — источником слабости. «Ибо народ римский стремился пользоваться той же полнотой власти вместе с нобилитетом, флорентийский же народ хотел править государством один, без участия нобилей». В итоге гражданское основание государства в Риме расширялось, во Флоренции — неуклонно уменьшалось с каждой новой смутой. «Такое положение вещей приводило еще и к тому, что победы римского народа укрепляли в нем гражданский дух, ибо, получая возможность занимать государственные должности, командовать войсками и управлять завоеванными землями наряду с аристократами, люди из народа преисполнялись теми же добродетелями, и государство в усилении гражданского духа (в оригинале, конечно, никакого «гражданского духа» нет, а есть «доблесть», virtu. — М. А.) черпало все новую и новую мощь. Но когда во Флоренции побеждали пополаны, нобили не допускались к должностям».
«гордыню» и в Риме закономерно установилась единоличная власть, тогда как «Флоренция оказалась в таком положении, что мудрый законодатель мог бы установить в ней любой образ правления». Поразительна не сама произвольность этого вывода, а то, что за ним следует. До рассказа о пришествии во власть Медичи еще не близко, но трудно не предположить, что под «мудрыми законодателями» Макьявелли имеет в виду именно их. Как может быть иначе, если именно от представителя этого семейства Макьявелли получил заказ на свою «Историю Флоренции»? Однако и в книгах, посвященных правлению первых Медичи, лейтмотивом по-прежнему является дальнейшая деградация гражданской базы государства, нарастающая с каждым новым правителем (скажем, самый большой внешнеполитический успех Лоренцо Медичи, мир с Неаполем, приводит к тому, что «возглавлявшие государство решили уменьшить число членов правительства и поручить вынесение решений по важнейшим государственным делам меньшему числу лиц»). Макьявелли собирался довести свой труд, по крайней мере, до 1494 г., до похода Карла VIII и начала общеитальянской политической катастрофы; оборвал же двумя годами раньше, смертью Лоренцо. Рассказ о крушении медицейского режима неизбежно повлек бы за собой исследование причин, впервые в истории сделавших Флоренцию беззащитной перед внешней угрозой. Он ограничился двусмысленной фразой, оброненной в заключение («едва лишь Лоренцо испустил дух, снова стали давать всходы те семена, которые, — ведь теперь некому было их задавить, — и были, и доныне продолжают быть столь гибельными для Италии»), — большего в сочинении, посвященном племяннику Лоренцо, он себе позволить не мог.