ГЛАВА 3
НАЧИНАЮЩИЙ ДРАМАТУРГ
Лондон в конце XVI века
Около 1585 года Шекспир покинул родной город и через некоторое время оказался в Лондоне.
Население Лондона, в конце XVI века самого большого города Англии, достигало двухсот тысяч. Не все жители селились в самом городе. Уже в те времена Лондон оброс пригородами, тесно связанными со столицей.
Юридически Лондоном именовалась только та часть города, которая теперь сохранила название Сити, что по-английски и означает «город». Лондон имел довольно независимое самоуправление.
Лондон был обнесен стеной, из ворот которой открывались пути в разные концы страны. За стеной было несколько поселений, не подлежавших юрисдикции городских властей.
Лондон был по преимуществу городом купцов и ремесленников. Здесь находились лавки, мастерские и конторы торговых компаний, которые вели дела со всеми частями света, куда только достигали английские суда. Здесь же находилась биржа, являвшаяся центром коммерческой деятельности. Когда Шекспир изображал в «Венецианском купце» встречу Антонио и Шейлока, то он представлял себе не венецианское Риальто, а лондонскую биржу.
Высшая аристократия и королевский двор жили не в самом Лондоне, а к западу от него вдоль левого берега Темзы, где высились здания дворцов и среди них резиденция королевы Елизаветы – Уайт-холл. Вместе с другими актерами Шекспир бывал в этих дворцах, играя перед высокопоставленными лицами.
На другом краю Лондона, в его восточной части, находился мрачный каменный замок Тауэр – тюрьма для государственных преступников. В замке совершались казни осужденных за государственные преступления.
В пьесах Шекспира, посвященных истории Англии, Тауэр изображается неоднократно. Для него, как и для всего народа, Тауэр всегда связан с воспоминаниями о злодействах правителей страны. Здесь по приказанию Ричарда III были убиты его брат Кларенс и племянники – юные принцы, имевшие большие права на престол, чем сам Ричард. В комнате казней здесь отрубили голову Томасу Мору и королеве Екатерине Арагонской, жене Генриха VIII, а также его второй жене Анне Буллен, матери королевы Елизаветы.
Для казни уголовных преступников в Лондоне было другое место – холм Тайберн. Здесь казнили бродяг, воров, разбойников, которых в зависимости от приговора суда подвергали повешению, четвертованию или отсечению головы. Сюда в дни казни стекалось огромное количество народа. Головы казненных потом на высоких пиках выставлялись на лондонском мосту для всеобщего обозрения.
Город жил бурной жизнью, кипела работа в мастерских, бойко торговали купцы, по улицам ходили солдаты, слонялись моряки с кораблей, прибывших из разных стран.
Улицы были немощеные, с ухабами, – но ничто не могло остановить бурной жизни столицы. Всадники, экипажи, пешеходы двигались по всем направлениям.
По улицам Лондона слонялось много пришлых и приезжих людей. Провинциалы были выгодной добычей для всякого рода жуликов. Среди последних даже возникло особое ремесло, именовавшееся «ловлей кроликов», то есть простаков. Изобретательные мошенники придумывали разные способы, чтобы облегчить кошельки провинциалов. Современник Шекспира драматург Роберт Грин рассказал о проделках этих мошенников в своих памфлетах, а Шекспир не раз изображал, как выманивают деньги у таких простаков. Этим занимались и веселый сэр Тоби Белч, дурачащий провинциала сэра Эндрью Эйгьючика («Двенадцатая ночь»), и злобный Яго, водящий за нос простака Родриго.
Одним из центров лондонской жизни был величественный собор Святого Павла. Огромное здание собора было самым замечательным архитектурным сооружением Лондона. Здесь происходили всякие сборища, и отнюдь не только для религиозных целей. Конечно, в храме в положенное время совершались богослужения. На паперти, на удобной подставке, была положена библия в переводе на английский язык, и желающие могли слушать здесь чтение вслух религиозных легенд.
Но сюда приходили не только молиться и слушать чтение библии. Здесь назначались свидания друзей, сюда приходили дельцы в поисках клиентуры, и часто тут же совершались всевозможные сделки. Рядом с собором было место встреч лондонской «золотой молодежи». Франты приходили сюда щегольнуть модными нарядами, нередко заимствованными у итальянцев или французов. Здесь же толкались бедные молодые люди, искавшие знатных и щедрых покровителей.
Невдалеке от собора находился центр книгопечатания и книжной торговли. Здесь помещались почти все лондонские типографии и книжные лавки. Уже в те времена печатные станки выпускали большое количество разнообразной литературы. На прилавках книготорговцев лежали книги, проповеди, хроники и летописи из истории Англии, географические сочинения, описания разных путешествий, книги по черной магии, сочинения естествоиспытателей, учебники латыни, словари французского и итальянского языков, руководства по сельскому хозяйству, справочники по домоводству, поэмы, романы и пьесы.
Значительное место среди этой литературы занимали популярные книжки, написанные в форме вопросов и ответов и сообщавшие полезные сведения о самых различных вещах. Из них можно было узнать, как варить пиво, вычислить сложные проценты, выращивать недавно привезенный из Америки картофель. Они сообщали также, чем прославились Юлий Цезарь и Тамерлан, кто такие были Юпитер и Венера, каковы нравы обитателей Африки, какие звери существуют в Азии, как управлять парусными судами, как вязать кружева и как писать стихи. Эти книжки пользовались большим спросом, так как в доступной форме давали практические советы, излагали любопытные факты и занятные небылицы. Мы не обидим Шекспира, предположив, что какие-то знания в самых различных областях, обнаруженные в его пьесах, он мог почерпнуть из такого рода справочников и пособий.
Газет тогда еще не было (они появились в Англии через полвека), но все сколько-нибудь примечательные события получали печатный отклик. В больших количествах издавались так называемые уличные баллады. Это были небольшие листовки с гравюрой и текстом. Здесь в стихах излагали политические события и новости уголовной хроники, рассказывали о сухопутных сражениях, происходивших на континенте, о морских битвах у берегов Франции, Испании или Вест-Индии, описывали преступления и казни, эпидемии и пожары, сообщали о прибытии иноземных послов.
Не было ни одного сколько-нибудь интересного события, на которое плодовитые сочинители баллад не откликались бы буквально в тот же лень. Баллады стоили дешево и покупались нарасхват. Эти баллады были приспособлены к ритму какой-нибудь известной песни, и сочинитель или продавец баллады исполнял ее перед толпой, после чего покупатели платили свои гроши за листовку с текстом.
«Короле Лире и его трех дочерях», о «Венецианском ростовщике Гернуте» и некоторые другие песни на сюжеты пьес Шекспира и его современников.
В Сити находились спокойные деловые кварталы суровых буржуа-пуритан, а за городской стеной было несколько злачных мест, куда устремлялись любители кутежей и разврата. Там слышались пьяные песни и крики, стоны раненых и вопли женщин. В своих произведениях Шекспир отразил и это. В «Мера за меру» и «Перикле» изображены сводня, вышибала и завсегдатаи публичных домов.
В районе расположения дворцов порядок охранялся вооруженными слугами королевы и знати. В Сити была городская стража, содержавшаяся муниципалитетом. По ночам стражники с алебардами и фонарями обходили улицы. Такого рода стражников мы видим у Шекспира в его комедии «Много шума из ничего». Это была не очень надежная охрана общественного порядка и личной безопасности.
Город кишел бродягами и преступниками. Каждый сам должен был заботиться о том, чтобы ночью в его дом не вторглись грабители и чтобы на него не напали на улице бандиты. Ношение оружия было тогда обычным делом. Редко кто из мужчин выходил на улицу без кинжала за поясом или шпаги на боку. Даже пустяковые уличные перебранки иногда завершались ударами шпаг или кинжалов. Нередко происходили вооруженные столкновения между челядью знатных семей, находившихся во вражде друг с другом.
И все же Лондон был одним из самых культурных городов тогдашней Европы, в нем жило много ученых людей – врачей, законников, знатоков иностранных языков. Сюда приезжали архитекторы и художники из Италии, Франции, Голландии, чтобы строить дворцы и писать портреты знатных и богатых лиц.
Университета в Лондоне не было, но несколько школ служили подлинными рассадниками знаний. Если университеты Оксфорда и Кембриджа готовили преимущественно священников и учителей, то в Лондоне были высшие юридические школы, так называемые Инз-оф-корт, дававшие чисто светское образование (в отличие от университетов, где изучение богословия все еще занимало важнейшее место). Студенты юридических школ были ^большими любителями театра и сами разыгрывали пьесы на латыни и на английском языке.
Лондонцы любили музыку. В домах аристократов были свои оркестры. По улицам бродили певцы, собиравшие слушателей во дворах гостиниц, на рынках и площадях. Большой популярностью пользовались церковные хоры мальчиков. Эпоха Возрождения отмечена в Англии не только расцветом драмы и поэзии, но и возникновением замечательной музыки. Крупнейшим композитором того времени был тезка Шекспира органист Уильям Бэрд (ок. 1540-1623).
Излюбленными развлечениями горожан были петушиные бои и травля медведей собаками. В специально огороженных местах на арене стравливались петухи, а публика, наблюдавшая это зрелище, заключала денежные пари о том, какой из петухов победит. Такие же пари имели место и в загонах, где происходила травля медведя. Зверя привязывали к столбу цепью, натравливали на него некормленых собак, и завязывалась кровавая борьба, доставлявшая зрителям не менее острые впечатления, чем публичные казни.
В Лондоне было большое количество постоялых дворов и таверн. Разнообразные вывески приглашали посетителей к обильной еде и выпивке. Таверны были своего рода клубами. В каждом квартале города жители облюбовывали себе такое место для встреч и попоек. Одной из лучших таверн была «Кабанья голова», запечатленная Шекспиром в «Генрихе IV», Другая таверна, «Сирена», стала местом встреч драматургов и поэтов.
В этот Лондон, центр политической жизни страны, средоточие его культуры и коммерции, вскоре после 1585 года пришел молодой Шекр. Хотя мы не знаем точной даты его появления в столице, тем не менее почти несомненно, что именно здесь он пережил те бурные годы, когда вся страна ожидала исхода давно уже длившейся борьбы между Англией и Испанией.
Ни одно впечатление не проходит бесследно для художника. Когда мы читаем «Гамлета», то в речи Марцелла слышим отголоски тех времен, когда в Лондоне была «строгость караулов, стесняющая граждан по ночам», и всякий мог наблюдать, как происходит
... литье всех этих медных пушек
И эта скупка боевых припасов,
Вербовка плотников, чей тяжкий труд
Не различает праздников от будней…
( * «Гамлет», I, 1. Перевод М. Лозинского)
Запомнил он, как за днями и ночами тревоги наступил, наконец, день торжества, когда победившие испанцев воины вернулись с кораблей в столицу и народ во главе с городскими властями встретил их.
Лондон буйно извергает граждан.
Лорд-мэр и олдермены в пышных платьях,
Как римские сенаторы, идут,
За ними вслед толпой спешат плебеи
Навстречу Цезарю-победоносцу…
«Генрих V», пролог V акта. Перевод Е. Бируковой.)
Это, как и многое другое, не выдумано поэтом, не плод его воображения, а картина, которую он видел и запомнил навсегда.
В Лондоне Шекспир разыскал своего земляка Ричарда Филда. Ричард был сыном стратфордского дубильщика Филда, с которым отец Шекспира вел дела. Ричард ушел в Лондон еще в 1579 году, за несколько лет до Шекспира. В Лондоне он устроился подмастерьем в типографию Томаса Вотрольера. В те времена наборщики и печатники были людьми незаурядного образования. Ричард Филд преуспел в своей профессии. Когда умер его хозяин, он женился в 1579 году на его вдове и стал владельцем печатни. Предположение, что Шекспир начал свою лондонскую карьеру с работы в типографии Филда, неправдоподобно. Но он поддерживал знакомство со своим земляком и, как мы увидим далее, напечатал в его типографии две свои книги.
Как уже было сказано, по-видимому, Шекспир прибыл в Лондон с одной из актерских трупп, принявшей его в свой состав во время гастролей в провинции.
Театры, их покровители и враги
Одним из излюбленных развлечений того времени был театр, являвшийся подлинно народным искусством. Мы уже упоминали о том, сколько актерских трупп посещало в разные времена Стратфорд. Но если в провинциальном городке спектакли случались от времени до времени, в Лондоне они происходили постоянно» и здесь одновременно работало несколько актерских трупп.
Собственно, мы выразились неточно. В самом Лондоне, то есть в черте Сити, театров не было. Здесь, в этом городе купцов, ремесленников и торговцев, все местные дела решались муниципалитетом, а в нем преобладали буржуа, придерживавшиеся строгой пуританской религии, запрещавшей всякого рода развлечения. Музыку и театр пуритане презирали, считая их греховным делом, отвлекающим от «святой» задачи накопления богатств.
Против театра выступил ханжа пуританин Филипп Стабз, опубликовавший памфлет «Анатомия злоупотреблений». Выпущенный в 1583 году, он переиздавался два года подряд после этого. Еще одно издание вышло в 1595 году, примерно в то время, когда Шекспир написал «Венецианского купца». У Стабза много доводов против театров: «Теперь они обычно служат для того, чтобы нарушать святость божьего дня – субботы, отвлекают народ от тех мест, где проповедуется святое слово божье; люди устремляются в театры и другие гнусные сборища, предаются безделью, расточительности, разврату, легкомыслию, пьянству и бог весть чему еще». Стабза не устраивает даже то, что некоторые пьесы посвящены религиозным сюжетам: «Ежели они посвящены божественным предметам, то сие совершенно нетерпимо и, хуже того, богохульственно». А если в пьесах изображается обыкновенная жизнь, то такие представления «полны нечестивости, и поощряют порок, и за это равно заслуживают осуждения».
Гуманисты защищали театр от пуритан как полезное развлечение. «Есть много людей, пригодных только для войны, – писал в 1592 году Томас Нэш. – Этих людей надо чем-нибудь занять, когда они не при деле… Для этой цели полезно исполнение пьес, хотя против этого решительно восстают некоторые хулители с плоскими умами, неспособные глубоко понять тайны правления. После полудня – самое праздное время дня, когда те, кто сами себе хозяева, как, например, господа придворные, юристы, большое количество офицеров и солдат, находящихся в Лондоне, предаются всякого рода удовольствиям. Раавлечения они выбирают, не считаясь с тем, насколько они добродетельны: кто играет в карты, кто гоняется за женщинами легкого поведения, кто пьет, а кто смотрит пьесы. Так как ничто в мире не удержит их от одной из этих четырех крайностей, то не лучше ли, чтобы они выбрали наименьшее зло, то есть пьесы? А что, если при этом я докажу, что пьесы вообще не зло, а вполне добродетельное дело?»
Так как пуритане запрещали спектакли в пределах Сити, то первые лондонские театры возникли за чертой города. Они строились в пригородах подчас рядом с загонами для травли медведей или аренами петушиных боев, неподалеку от таверн и публичных домов. В глазах пуритан это еще более компрометировало сценическое искусство, хотя не актеры были повинны в том, что их поставили в необходимость играть в таком дурном соседстве.
Впрочем, играли они не только там. Их часто приглашали выступать в домах вельмож и даже во дворец королевы. В зимние каникулы актеры выступали в лондонских юридических школах, а во время гастролей они неизменно заезжали в Кембридж и Оксфорд, где находили взыскательную академическую публику, относившуюся иногда не без снобистского высокомерия к площадным фиглярам, не игравшим Сенеку и Теренция.
К началу деятельности Шекспира в Лондоне насчитывалось четыре здания, специально предназначенные для представлений. Два находились к северо-востоку от города; и, выйдя за городскую стену через Бишопсгейт (Епископские ворота), можно было за пятнадцать минут дойти до одного из них, именовавшегося «Куртина», а до другого, называвшегося просто «Театр», – за двадцать минут. Оба эти здания построили еще в 1576 году. Строителем и владельцем «Театра» был Джеймз Бербедж, и здесь Шекспир вскоре стал постоянно работать.
На южном берегу Темзы находились два других театра. Эта местность тогда не входила не только в состав Сити, но даже не принадлежала к лондонскому графству. Сюда можно было попасть, перейдя большой мост через реку. Этот грандиозный мост являлся для своего времени чудом строительства. На нем размещались многочисленные лавки и мастерские. Здесь же у входа и выхода с моста на пиках торчали головы казненных преступников.
Перебраться из Лондона на южный берег можно было также на лодках, в большом числе шнырявших по реке. Лодочники составляли большую корпорацию, так как движение по Темзе было весьма оживленным. Вдоль берегов то и дело раздавались крики: «Эй, на запад!», «Эй, на восток!» Это лодочники, зазывая пассажиров, сообщали о своем маршруте.
Примерно в полутора километрах от лондонского моста, в деревушке Ньюингтон-Батс, находился театр, построенный около 1580 года. Другой театр размещался еще ближе – всего в полукилометре от моста. Назывался этот театр «Роза». Его построил в 1587 году делец Филипп Хенсло.
Шекспир знал все эти театры. В «Розе» он, вероятно, выступал на сцене в начале своей актерской карьеры, и, во всяком случае, документально известно, что здесь в 1592 году шла одна его пьеса. В «Театре» Бербеджа он работал около трех лет (1594– 1597). После его закрытия он вместе с труппой играл некоторое время в «Куртине» (1598-1599), а также, возможно, в Ньюингтон-Батсе.
исполнителями в пьесах. Сверх того труппы нанимали актеров для исполнения второстепенных ролей. В таком большом составе труппы играли только в Лондоне. Во время же гастрольных поездок по стране они выступали в сокращенном составе. Оставались только главные исполнители. Еще раз напомним о бродячих актерах, показанных Шекспиром в «Гамлете». Их всего четыре или пять. Один играет королей, другой – злодеев, женские роли исполняет мальчик. Актрис во времена Шекспира еще не было, но мальчики-актеры проходили такую тренировку, которая превращала их в образцовых исполнителей женских ролей. Как известно, в восточном театре многих стран и доныне женские роли исполняются мужчинами. Во всяком случае, в шекспировские времена это было в порядке вещей и воспринималось как нечто само собой разумеющееся. Но, конечно, возраст ставил предел для исполнителей женских ролей, и на это намекает у Шекспира Гамлет, когда, обращаясь к юноше-актеру, восклицает:
«Что я вижу, молодая госпожа! Клянусь владычицей небесной, ваша милость ближе к небу, чем когда я видел ее в последний раз, на целый каблук. Молю бога, чтобы ваш голос не оказался надтреснутым, как вышедший из обращения золотой»("Гамлет», II, 2. Перевод М. Лозинского.).
Профессия актера была сравнительно новой, В средние века профессионалами были только клоуны и жонглеры-акробаты. В больших спектаклях, устраиваемых в праздники, играли любители. Как самостоятельная профессия актерство возникает в XVI веке. При этом с самого начала встал вопрос о легализации этой профессии. Как уже сказано, городские корпорации не хотели принять актеров в свою среду, считая их занятие греховным и, во всяком случае, несерьезным. Между тем порядок в те времена был такой, что люди любого звания должны были входить в состав какой-то общественной группы или сословия. В противном случае они оказывались в положении бродяг, а этих последних преследовали и подвергали, всяким наказаниям.
Актеры были поставлены в необходимость найти себе покровителей. И они их обретали при дворе в кругах знати. Их записывали в число челяди какого-либо вельможи, и это служило актерам как бы паспортом, удостоверявшим, что они не бродяги. Одной из трупп оказывала покровительство сама королева, другой – ее фаворит граф Лейр. Взял под свою защиту актеров и лорд-камергер королевы. Адмирал Хоуард, тот самый, который накануне сражения с «Непобедимой Армадой» играл в шары, любил не только спорт, но и актерское искусство. Он тоже опекал одну труппу.
Принятые под покровительство знатным лицом, актеры носили ливреи его цвета, числились в списке его челяди, а иногда даже как слуги получали мизерное жалованье. Соответственно такие труппы именовались «слугами ее величества», «слугами графа Лейстера», «слугами лорда-камергера», «слугами лорда-адмирала».
на сцене и, что еще важнее для нас, уже в те годы стал писать для театра. В дальнейшем, однако, мы будем иметь возможность с абсолютной достоверностью говорить о работе Шекспира в определенной труппе.
«Университетские умы»
Шекспиру не досталась роль зачинателя английской гуманистической драмы. Уже с начала XVI века происходило постепенное преобразование драматических жанров, оставшихся в наследие от средневековья. В середине XVI века появились первые трагедии и комедии, написанные по образцам античной, преимущественно древнеримской, драмы. В трагедии гуманисты следовали приемам Сенеки, а в комедии использовали формы и методы, заимствованные у Плавта. Возникло большое количество пьес авантюрно-приключенческого характера. В них изображались подвиги великих завоевателей, любовные истории и различные романтические приключения, а также всякие злодейства.
Драматургия эта была еще прямолинейно наивна по своему содержанию, но в ней уже преобладали светские мотивы, и она выражала новые веяния в духовной жизни общества. Довольно примитивные в формальном отношении, эти пьесы были в большинстве написаны монотонными рифмованными стихами. Несмотря на стихотворную форму, они не отличались поэтичностью. У Шекспира есть воспроизведение двух пьес того типа, какие игрались в английских театрах второй половины XVI века – до середины 1580-х годов. Одна из них – трагедия «Убийство Гонзаго», которую играют бродячие актеры по заказу Гамлета. Вторая – «Любовь прекрасной Фисбы и Пирама, короткая и длительная драма, веселая трагедия в стихах». Этот спектакль разыгрывают афинские ремесленники перед Тезеем и его двором в комедии. «Сон в летнюю ночь».
Напыщенная риторика, плоские сентенции разбавлялись клоунадой самого примитивного характера, До поры до времени это нравилось. Но примерно с 1587 года началось преобразование драмы. Появились писатели, которые подняли драматическое искусство на новую высоту.
«университетских умов». Они действительно в большинстве были людьми, окончившими университет или по крайней мере получившими хорошее гуманистическое образование в лучших лондонских школах.
Первый из них – Джон Лили. Внук автора той латинской грамматики, по которой учились тогда во всех школах, в том числе в Стратфордской, он получил образование в Оксфорде и Кембридже и решил посвятить себя литературе. В своем первом произведении, романе «Эвфуэс» (1579-1580), он описал, каким должен быть образцовый джентльмен. За этим последовали комедии, которые Лили написал для труппы мальчиков-актеров, часто игравшей при дворе в присутствии самой королевы Елизаветы. Его комедии «Галатея», «Эндимион», «Мидас», «Матушка Бомби» и «Метаморфозы любви» резко отличались от грубоватых народных фарсов, еще популярных в тогдашнем театре. Лили писал изящные пьесы, в которых преобладала любовная тематика, его герои изъяснялись возвышенным стилем и говорили в прозе. Стиль, которым Лили написал свой роман и пьесы, получил название «эвфуизм.
Лили писал свои пьесы для придворной аристократической публики, но его галантные комедии оказали влияние и на народную драму. Театры, игравшие для простого люда, тоже стали ставить комедии более изысканного содержания.
Вскоре вслед за этим произошло преобразование жанра трагедии. В этом важнейшую роль сыграл сверстник Шекспира Кристофер Марло (1564-1593). Сын сапожника из Кентербери, примерно в то время, когда Шекспир окончил школьные занятия, Марло поступил в Кембриджский университет. Когда у Шекспира разыгрывался роман с Энн Хетеуэй, Марло усердно изучал латынь, греческий, богословие и другие науки, преподаваемые в университете. К тому времени, когда Шекспир стал отцом троих детей, Марло сдал экзамен на звание бакалавра искусств. В 1587 году он получил звание магистра искусств. Марло и Шекспир появились в Лондоне, вероятно, в одно время. Может быть, Шекспир начал работать в театре даже раньше. Но в то время как он еще оставался никому не известным актером, Марло произвел переворот в драматическом искусстве.
Вместо того чтобы посвятить себя священнической или чиновничьей карьере, Марло решил стать поэтом. Он написал и поставил на сцене в 1587 году трагедию «Тамерлан», и эта пьеса явилась началом расцвета английской народно-гуманистической драмы. Успех был так велик, что Марло тут же написал вторую часть трагедии. За этим последовали «Трагическая история доктора Фауста», «Мальтийский еврей», «Эдуард II», «Парижская резня» и «Дидона, царица карфагенская». Все эти произведения Марло написал за каких-нибудь пять лет – с 1587 по 1592 год. В эти годы английская драма сразу поднялась на высоту подлинного искусства.
белым стихом, и эта форма поэтической речи утвердилась в английской драме эпохи Возрождения. Отныне, чтобы писать драмы, надо было быть поэтом, а не просто стихотворцем-рифмачом.
Огромный темперамент Марло проявился в том, что героями он избирал людей необыкновенных. Он изображал титанические страсти: могучее властолюбие, страстную жажду господства над всем миром, неукротимую жестокость и безмерное коварство.
Приходя в театр, зрители приобщались к подлинной поэзии.
Шекспир, несомненно, стоял среди восторженной толпы, слушавшей актеров, которые играли драмы Марло. Может быть, он даже играл в них сам, когда стал актером.
Одно несомненно – он хорошо знал пьесы Марло, ему запомнились его стихи, и когда он сам писал свои первые драмы, то невольно подражал стилю поэзии Марло.
«университетских умов» принадлежал Томас Кид (1558-1594), который был на восемь лет старше Марло и Шекспира. Он учился в лучшей школе Лондона, но университета не кончал. Нужда заставила его пойти в писцы. Едва ли мы ошибемся, сказав, что его вдохновил пример Марло. Через год после «Тамерлана» на лондонских подмостках появилась «Испанская трагедия» Кида. Это была трагедия кровавой мести. Она имела такой же грандиозный успех, как и «Тамерлан». Пожалуй, редко какая пьеса так долго держалась на сцене в те времена. Четверть века спустя она еще сохранялась в репертуаре, так как среди лондонской публики было много любителей смотреть кровавые ужасы, которые Кид изобразил на сцене. Еще год спустя, в 1589 году, появилась его другая трагедия мести – «Гамлет», которую Шекспир впоследствии переработал.
Ровесником Кида был Роберт Грин (1558-1592), учившийся в Оксфорде и Кембридже, очень гордившийся этим и именовавший себя по-латыни Utriusque Academiae in Artibus Magister – обеих академий магистр искусств. О его жизни мы еще расскажем в дальнейшем подробнее, здесь же ограничимся тем, что отметим его роль в развитии новой драмы. Из всей плеяды новых драматургов он был особенно склонен к романтике и юмору, что проявилось в его лучших пьесах «Монах Бэкон и монах Банги», «Джордж Грин, векфильдский полевой сторож» и «Иаков IV». К такому сочетанию романтических мотивов и юмора был склонен также Джордж Пиль (1556-1596), начавший драматургическую деятельность еще до Лили пьесой на мифологический сюжет – «Суд Париса» (1581), но более всего известный своей комедией «Бабушкины сказки» (1591), подсказавшей кое-что Шекспиру, когда он писал «Сон в летнюю ночь».
К этому же поколению принадлежал автор разнообразных произведений Томас Лодж (1558-1625), энергично защищавший театр от нападок пуритан. Он был автором одной из первых римских трагедий – «Раны гражданских войн-« (1588) и вместе с Грином написал сатирическую, пьесу «Зерцало для Лондона и Англии» (1590).
Имена некоторых писателей, участвовавших в создании новой драмы, остались неизвестными. Но сохранились их пьесы, и несколько из них заслуживают упоминания. Это, во-первых, трагедия «Арден из Февершама» (1590), настолько блестящая, что ее долго приписывали Шекспиру. Однако к написанию ее Шекспир не был причастен. Для нас представляет несомненный интерес тот факт, что уже в то время, между 1585 и 1592 годами, появился ряд пьес на темы, впоследствии привлекшие внимание Шекспира: «Славные победы Генриха V», «Правдивая трагедия Ричарда III», «Беспокойное царствование короля Джона», «Король Лир».
Портрет мистера W. S.
Троицы в Стратфорде, где похоронен Шекспир.
Портрет в собрании пьес был выполнен гравером Мартином Дройсхутом, которому в год смерти Шекспира было всего лишь пятнадцать лет. Гравюру он делал, когда ему было года двадцать два. Что он был неопытным гравером, видно по его работе. Но главное даже не в неопытности молодого гравера, а в том, что портрет-то он едва ли делал с натуры. Нет никаких сомнений в том, что он гравировал с какого-то портрета, написанного с живого Шекспира. Среди дошедших до нас портретов драматурга есть один, который мог бы послужить моделью Дройсхуту. Беда, однако, в том, что с таким. же успехом можно утверждать обратное: портрет был нарисован художником, срисовавшим гравюру из книги.
Бюст Шекспира тоже был сделан уже после его смерти. Есть данные, говорящие о том, что в XVIII веке его «исправляли». Он изображает полного мужчину с высоким лбом, держащего руки на подушке, В правой руке у него перо.
– Джона Довера Уилсона. Особенно не нравится ему стратфордский бюст. «Облик Шекспира был воспроизведен с маски, снятой при жизни и после кончины. И все же я беру на себя смелость заявить, – пишет Уилсон, – что этот бюст одно из самых больших препятствий для понимания Шекспира!» Нетрудно представить себе историю возникновения бюста, продолжает Уилсон: «Это вечная история, слишком хорошо известная друзьям и родственникам большинства людей, богатых или знаменитых настолько, чтобы стать жертвами ремесленников-портретистов. Дело поручили англо-фламандскому каменотесу из Лондона, некоему Гаррату Янсену, который знал, как полагается делать монумент, и выполнил свой заказ добросовестно и (с точки зрения ремесла) в высшей степени достойным образом. Пропорции очень приятны, а архитектурный замысел с двумя колонками и подушкой, покрытый мантией щит и два херувима – все это даже красиво. Только одно недоступно этому ремесленнику – изображение лица, и случилось так, что лицо это принадлежало Шекспиру! Если миссис Шекспир и дочерям поэта портрет не понравился, что могли они поделать? В таких случаях семья жертвы бессильна. Монумент был сооружен и; конечно, оплачен, оплачен не только родственниками, но, возможно, и друзьями. И какой прекрасный монумент получился – во всем за исключением лица!»
Стратфордский бюст воспроизведен среди иллюстраций к нашей книге.
– чандосским портретом. По преданию, портрет был нарисован Ричардом Бербеджем. Вероятно, это легенда. Пропорции частей лица на чандосском портрете не соответствуют пропорциям на гравюре Дройсхута и на стратфордском бюсте. В Библиотеке Райландса в Манчестере есть портрет неизвестного молодого человека. На верху портрета имеются надписи, по которым видно, что в 1588 году, когда был нарисован этот портрет, человеку, изображенному на нем, было двадцать четыре года – ровно столько, сколько в том году исполнилось Шекспиру.
Довер Уилсон выдвигает гипотезу, что это мог быть портрет Шекспира. До него подобное же предположение высказывал большой знаток шекспировской эпохи Джон Смарт, писавший, что в этом портрете «он нашел свое представление о молодом Шекспире и хотел бы, чтобы он был подлинным». Приводя это мнение, Уилсон пишет: «Однако никакого подтверждения этому не существует, и я не прошу читателя верить в подлинность и не хочу даже убеждать в этом. Единственное, что я полагаю, – это то, что он лучше помогает создать свой образ Шекспира. Во всяком случае, он поможет читателю забыть стратфордский бюст».
Мне кажется разумной эта мысль. Портрет неизвестного молодого человека (графтонский портрет, названный так по его местонахождению до того, как он попал в Библиотеку Райландса) помещен в этой книге.
Уилсон отмечает любопытное совпадение: пропорции графтонского портрета – расстояние от подбородка до губ, от губ до носа, от носа до нижних век, от век до бровей и от бровей до вершины лба – совпадают с пропорциями на обоих известных портретах Шекспира – на гравюре Дройсхута и на бюсте Янсена.
Шекспир, недавно пришедший в Лондон, должен был выглядеть примерно так, как молодой человек на графтонском портрете. Он не красавец, но в его лице есть та одухотворенность, которую мы вправе предположить, и в лице Шекспира.
одеревенелый вид. Эксперимент состоял вот в чем: по моей просьбе из портрета было выделено одно только лицо. Приглашаю читателей найти его среди иллюстраций, помещенных в книге. Может быть, со мной согласятся, что так лицо Шекспира кажется более живым.
И глаза смотрят совсем так, как на графтонском портрете. Они такие же большие, и кажется, они видят очень много. Пусть это только мое воображение, но мне эти глаза представляются зеркалом большой души.
Дебют молодого драматурга
Шекспиру было лет двадцать пять – двадцать шесть, когда он написал свою первую пьесу. Он выбрал тему, которой до него не касался ни один драматург,– междоусобную войну между двумя династиями. Пьеса была впервые поставлена в 1590 году и, несомненно, имела успех, ибо в 1591 году последовало продолжение. Вскоре после их постановки обе были напечатаны.
В 1594 году появилась книга «Первая часть вражды между двумя славными домами Йорк и Ланкастер, с изображением смерти доброго герцога Хамфри, изгнания и смерти герцога Сеффолка, трагическим концом гордого кардинала Уинчестера, известным восстанием Джека Кэда и первыми притязаниями герцога Йорка на корону».
«Правдивая трагедия Ричарда, герцога Йорка, и смерть доброго короля Генриха VI с полным изображением борьбы между домами Ланкастер и Йорк». В 1600 году обе пьесы были переизданы порознь, а в 1619 году вышла книга, содержавшая обе части.
Вторая пьеса – «Правдивая история Ричарда, герцога Йорка» – имела на титульном листе указание: «Неоднократно игралась слугами достопочтенного графа Пембрука». Это свидетельство очень важно: оно удостоверяет; что какое-то время в начале своей театральной деятельности Шекспир был связан с определенной труппой.
Вслед за этим Шекспир пишет третью историческую драму о царствовании Генриха VI. На этот раз он изображает события, имевшие место до тех, которые представлены в «Первой части вражды…» и «Правдивой трагедии Ричарда, герцога Йорка». Таким образом, его первые три пьесы составили трилогию о событиях одного царствования. В первом собрании драм Шекспира им было дано название «Генрих VI». Каждая из частей трилогии представляет собой самостоятельное драматическое произведение. Та пьеса, которую Шекспир написал последней, составляет теперь первую часть трилогии. В ней изображаются события Столетней войны между Англией и Францией. Эту войну Шекспир изображает с английских позиций. Поэтому французская национальная героиня Жанна д'Арк представлена в пьесе колдуньей и авантюристкой. Подлинным героем изображен английский рыцарь Толбот, преданный своими коварными соотечественниками, боровшимися за власть, и погибающий в неравной борьбе вместе со своим юным сыном.
Во второй пьесе – «История вражды между двумя славными домами Йорк и Ланкастер» – показано начало междоусобицы, когда в саду Темпля сторонники враждующих партий срывают одни – Алую розу (Ланкастер), другие – Белую (Йорк). Пьеса завершается победой Йорков.
В третьей пьесе зрители видят продолжение кровавой междоусобицы. Здесь особенно выразительно обрисована жена Генриха VI, королева Маргарита, являвшаяся душой партии, защищавшей династию Ланкар. Она захватывает в плен Йорка и его младшего сына. Пленному Йорку она показывает платок, смоченный в крови убитого по ее приказанию сына Йорка, а потом, издеваясь над его бессильным горем, приказывает надеть на голову Йорку бумажную корону. В отчаянии Йорк кричит ей, что она злей волков и что язык у нее ядовитей, чем у ехидны: «О сердце тигра в женской оболочке!»
влияние поэзии драм Марло.
Но есть в этих произведениях черты, отличающие Шекспира от его предшественников. Кида интересовали случаи кровавой мести вообще. Марло привлекали трагические фигуры людей, мечтающих о власти над миром. Молодого Шекспира интересует судьба его страны. В большей степени, чем этих современников, начинающего Шекспира можно считать национальным поэтом, озабоченным судьбами страны. Марло и Кид с мрачным упоением изображали кровавые ужасы. Шекспир не устает осуждать честолюбивые и корыстные поступки людей, ввергающих страну в кровавый хаос ради своего властолюбия. В его драмах можно встретить и людей беззлобных, как Генрих VI, стремящихся к справедливости, как Хамфри Глостер, и, наконец, героя, жертвующего жизнью во имя родной страны, как рыцарь Толбот в первой части «Генриха VI».
Уже в третьей части «Генриха VI» на сцене появился зловещий персонаж – сын герцога Йорка, Ричард Глор. Этот уродливый горбун остался в истории Англии под именем короля Ричарда III. В народе сложилось мнение, что из всех королей он был самым жестоким. Но эта кровавая фигура обладала некоей магической притягательностью; и когда Шекспир кончал третью часть «Генриха VI», перед ним уже витала мрачная тень этого короля-убийцы. Он написал историческую трагедию «Ричард III» о возвышении и падении последнего короля из династии Йорков. Пьеса имела огромный успех и надолго осталась в репертуаре театра, в котором работал Шекр.
Исторические пьесы молодого Шекспира как бы сливаются в едином потоке с другими пьесами из истории Англии, написанными в конце 1580-х и начале 1590-х годов. Защищая театр от нападок пуритан, Томас Хейвуд писал в памфлете «Оправдание актеров» (1608): «Пьесы сделали невежд более знающими, познакомили необразованных со многими славными историями, дали возможность ознакомиться с нашими английскими хрониками тем, кто не умеет читать. Найдется ли теперь настолько темный человек, чтобы не мог поговорить о чем-нибудь, достойном внимания даже со времен Уильяма Завоевателя, – а то, пожалуй, и Брута – и до наших дней?»
Другое свидетельство такого же рода представляет еще больший интерес, ибо оно относится непосредственно к одной из первых пьес Шекспира. Это свидетельство принадлежит Томасу Нэшу, которого мы уже цитировали как защитника театров от пуритан.
«Содержание пьес в большей части заимствовано из наших английских хроник, они возрождают мужественные деяния наших предков, давным-давно погребенных в заржавелых доспехах и изъеденных червями книгах; они поднимают их из могил забвения и выводят их перед всеми, дабы они могли заявить о своих давних заслугах; и что могло бы послужить более горьким упреком нашему изнеженному, низко павшему времени?»
А далее следует место, прямо относящееся к Шекспиру: «О, как возрадовался бы доблестный Толбот, гроза французов, узнай, что, пролежав двести лет в гробу, он снова одерживает победы на сцене, а гибель его вызывает слезы на глазах по меньшей мере у десяти тысяч зрителей, которые, смотря его трагедию в разное время, глядя на трагика, изображающего его личность, как бы видят его самого, источающего кровь из свежих ран».
Какое поистине живое свидетельство о молодом драматурге представляют эти замечательные строки современника! Они написаны явно по свежим следам спектакля. Чувствуется, что автор разделяет восхищение многочисленных зрителей.
Написав четыре исторические драмы трагического содержания, Шекспир решил попробовать свои силы в жанре комедии. Для первого опыта он выбрал уже готовый сюжет, вероятно известный ему со школьных лет, – комедию древнеримского писателя Плавта «Менехмы», в которой изображалась смешная путаница из-за сходства братьев-близнецов. Шекспир усложнил сюжет, введя в него еще одну пару близнецов: у каждого из братьев оказывается слуга, и оба они тоже похожи друг на друга так, что их не различишь. От этого комическая путаница становится еще более невообразимой. Шекспир дал этому произведению название «Комедия ошибок». Сюжет Плавта обрел под пером Шекспира новую жизнь. – «Комедия ошибок» прибавила еще один успех к лаврам молодого Шекспира.
Но затем произошло то, что нередко случается с молодыми авторами: он был обруган, и к тому же совершенно незаслуженно. Этот эпизод писательской биографии Шекспира мы в состоянии рассказать весьма подробно, и он заслуживает того.
«Ворона-выскочка»
На молодого Шекспира обрушился не кто иной, как один из «университетских умов» – Роберт Грин.
Грин – колоритная фигура среди литераторов и драматургов конца XVI века. Его можно назвать одним из первых представителей литературной богемы. Человек, несомненно, очень даровитый, он был одним из первых писателей-профессионалов, положение которых немногим отличалось от положения актеров. Разница была, пожалуй, в пользу актеров, так как они легализовали свое положение в качестве «слуг» знатных лиц.
Некоторые авторы устраивались секретарями или учителями в дома знати; те, кто писал для сцены, вступали в труппу, если обладали актерским даром, и таким образом становились «слугами» какого-нибудь вельможи.
Грин вел образ жизни литератора без постоянного пристанища. То жил в достатке, то лихорадочно писал что попало, лишь бы продать рукопись какому-нибудь издателю или театру.
с хозяином.
Болезнь вызвала душевный надлом у Грина; он решил, что это ему наказание за его беспутство, им овладело желание покаяться и очиститься от грехов. На своем покаянии он и решил заработать. Сочинение, которое он написал, было им названо «На грош ума, купленного за миллион раскаяний». Оно вышло в свет в августе 1592 года. Грин)а к тому времени уже не было в живых. Он так и умер на постоялом дворе; рукопись его последнего сочинения издал писатель Томас Четл. Вероятно, гонорар за эту книгу пошел на уплату долга Грина хозяину гостиницы и расходы на его похороны.
Покаянное сочинение Грина вводит нас в атмосферу театральной жизни тех лет, когда начинал свою деятельность Шекр. Оно имеет и прямое отношение к Шекспиру.
Грин подробно рассказывает о том, как он начал писать для театра. Будучи без денег, он однажды встретил, знакомого, который был богато одет. Грин поинтересовался источником его доходов и узнал, что тот ар. Актер вызвался помочь Грину. «Пишите пьесы, – сказал он. – И если будете стараться, вам за них хорошо заплатят».
Раскаиваясь в своих грехах, прося прощения у брошенной им жены, Грин в одном месте книги обращается к своим коллегам по драматургической профессии:
«Джентльменам, своим прежним знакомым, тратящим свой ум на сочинение пьеср. Г. желает найти себе лучшее применение и приобрести мудрость, которая спасла бы их от бедствий, подобных тем, которые постигли его». «Если прискорбный опыт, – продолжает Грин, – и пример неслыханных мук могут побудить вас, джентльмены, быть разумнее и осторожнее, я не сомневаюсь, что вы посмотрите с сожалением на прошлое и раскаяние побудит вас изменить в будущем свою жизнь». Далее Грин, не называя имен, обращается к трем писателям, с которыми он был хорошо знаком и, по-видимому, некоторое время даже дружил. Кого он подразумевает, нетрудно было догадаться тем, кто вращался в этой среде. А нам в этом помогают исследователи, разгадавшие, кого Грин имел в виду.
Первый, к кому он обращается, – Марло. «Не удивляйся, что я начинаю с тебя, славный любимец трагиков; Грин, не раз повторявший за тобой, подобно дураку в сердце своем, что нет бога, теперь прославляет его величие, ибо ничто не укроется от его всемогущества; его десница тяжко легла на меня, воззвал он ко мне голосом, грому подобным, и понял я, что есть бог, могущий покарать своих врагов. Почто твой превосходный ум, сей дар божий, так ослеплен, что ты не воздаешь хвалы тому, кто даровал его тебе? Неужто ослепление твое порождено тем, что ты впитал учение макиавеллизма? Какое ужасное безумие! Ибо что есть на самом деле его правила, как не замаскированное издевательство над людьми, способное в краткий срок истребить весь род человеческий? Ибо если бы люди, достигшие власти держались правила sic volo, sic jubeo (чего хочу, тому и быть), если было бы позволительно и законно, не различая fas и nefas (божьего закона и греха), стремиться только к своей выгоде, то одни тираны могли бы господствовать на земле, да и те стремились бы уничтожить друг друга, пока не остался бы из них лишь один, наисильнейший, но и его, в свою очередь, скосила бы смерть. Тот, кто возбудил этот дьявольский атеизм, умер, прожив без счастья, хотя и старался заполучить его. Получилось обратное: начав с коварства, жил он в вечном страхе и умер в отчаянии. Пути господни неисповедимы! Сей губитель многих братьев своих терзался совестью, как Каин; он, предавший того, кто даровал ему жизнь, подвергся судьбе Иуды; как Юлиан-отступник, он кончил плохо. Неужто же ты, друг мой, хочешь быть его учеником? Воззри на меня, совращенного им на путь своеволия, и ты увидишь, что такая свобода есть не что иное, как адское рабство. Я знаю, что за ничтожнейший из моих проступков я заслуживаю моей плачевной участи, а память о моем умышленном противоречии предустановленным истинам усугубляет мои душевные муки. Не откладывай же, подобно мне, своего раскаяния до последней крайности, ибо ты не знаешь, как скоро придет за тобой смерть!»
Мы привели отзыв Грина о Марло полностью, ибо этот документ представляет исключительно большой интерес. Чего только в нем нет: это и философский трактат, и политический донос, и религиозное покаяние, и обращение к бывшему другу. Нетрудно увидеть, что в кругах драматургов было распространено вольнодумство. Шутка ли сказать, и Марло и Грин были атеистами! У них была кощунственная политическая философия и этика, отрицавшие общепринятые законы. Правда, Грин теперь покаялся во всем ' этом, но Марло продолжал упорствовать. Для нас небезынтересно, что зачинатель ренессансной драмы в Англии, крупнейший из предшественников Шекспира вдохновлялся вольнодумными идеями, шедшими вразрез с господствующей официальной религиозной и политической идеологией. Остается еще сказать, что последняя строка обращения Грина к Марло оказалась пророческой: «…ты не знаешь, как скоро придет за тобой смерть!»
Затем Грин обращался с советом к своему другу и соавтору Томасу Нэшу, с которым мы уже знакомы. Нэш славился среди современников своими сатирическими сочинениями. К нему Грин обратился со следующими словами: «Заодно с тобой я обращаюсь к молодому Ювеналу, этому едкому сатирику, который недавно написал вместе со мной комедию. Милый юноша, могу ли я посоветовать тебе, – будь осторожен и не создавай себе множества врагов своими горькими речами; обличай суетных людей, ибо ты умеешь это делать, как никто другой; но, обличая, не называй никого по имени, потому что, если ты назовешь хоть одного, оскорбленными сочтут себя все». Как это нередко бывает, давая советы другим, Грин тут же сам нарушает преподаваемые им правила. Он рекомендует Нэшу не заниматься критикой других, в частности ученых писателей, и советует ему не слишком широко пользоваться пером для обличения. И это пишет человек, предающийся именно данному занятию!
Следующий на очереди поэт, романист, драматург Томас Лодж. Его Грин характеризует самым лестным образом в той мере, в какой это касается дарования; оно у него, по словам Грина, немалое. Он ограничивается практическим советом Лоджу: «Я готов был поклясться чудотворным Святым Георгом, если бы это не было бы святотатством, что ты не заслуживаешь лучшей участи, пока будешь заниматься столь низким делом». Таким низким делом теперь Грин называет ремесло, которому он сам отдал немало сил: писание пьес для актеров.
Лишь таким образом можно будет заставить актеров оценить значение драматургов. Впрочем, –мало того, что актеры наживаются за счет драматургов, – появился один актер, который сам начал писать пьесы. Это, в глазах Грина, вообще является большой опасностью, ибо комедианты настолько обнаглели, что рассчитывают обойтись без драматургов с университетскими познаниями. Имея в виду асе это, Грин обратился ко всем трем сотоварищам по литературной профессии, увещевая их перестать писать для театра.
«Разве не странно, что я, – продолжает Грин, – я, которому они все столь обязаны, покинут ими, и не менее странно будет, если вы, которым они все тоже столь многим обязаны, окажись вы в моем положении, будете сразу же покинуты ими?» И далее следует выпад Грина против того из актеров, который начал вытеснять «университетские умы», взявшись за писание пьес для театров. Грина охватывает припадок злобы, когда он пишет: «Да, не доверяйте им, ибо среди них завелась одна ворона-выскочка, разукрашенная нашими перьями. Это человек с сердцем тигра в обличье актера, и он думает, что так же способен греметь белыми стихами, как лучший из вас, тогда как он всего-навсего мастер на все руки, возомнивший себя единственным потрясателем сцены в стране».
содержит каламбур, который в подлиннике сразу раскрывает, о ком идет речь. The only Shake-scene (единственный потрясатель сцены) – это, несомненно, Shake-speare (потрясающий копьем). Но Грин не ограничился этим. Он спародировал строку из пьесы Шекспира. Читатель не забыл, может быть, как Йорк сказал о королеве Маргарите: под обличьем женщины в ней таится сердце тигра. По-английски эта строка выглядит так (цитирую в орфографии первопечатного текста Шекспира так же, как и Грина): «Oh Tygers hart wrapt in a womans hide». Грин меняет только одно слово: «Tygers heart wrapt in a Players hide» – и получается: «сердце тигра в обличье актера».
Обыгрывание смысла имен было принято в тогдашней литературе. Впоследствии в стихотворении, посвященном памяр. Грина, неизвестный автор построил игру слов, пользуясь тем, что имя Грина означает по-английски «зеленый». Перевожу дословно. «Зеленое приятно для глаза, – писал этот поэт, – Грин нравился всем, кто только видел его; зеленое – основа для смешения красок, Грин дал основу всем, кто писал после него». Поэт заключает:
И те, кто перья у него украли,
Здесь несомненная перекличка с образом: «ворона-выскочка, разукрашенная нашими перьями».
Мало кого тронули предсмертные покаяния Грина, но его выпады против старых друзей и новых врагов вызвали большой шум в литературных и театральных кругах. Грин был уже в могиле, и отвечать за него пришлось Томасу Четлу, подготовившему рукопись к изданию. В декабре 1592 года он отдал в печать свое сочинение «Сон добросердечного». Хотя это не имело никакого отношения к содержанию его книги, в предисловии Четл торопился оправдаться в обвинениях, возведенных на него. А его обвиняли не в чем ином, как в том, что он сам вписал в книгу Грина выпады против Марло, против актеров и против Шекспира.
Читая оправдания Четла, легко представить себе, как была воспринята книга Грина: «Около трех месяцев тому назад скончался мистер Роберт Грин, оставив на руках у книготорговцев много всяких рукописей и среди них «На грош ума», в котором письмо, адресованное некоторым сочинителям пьес, один или два из них сочли обидным для себя; так как покойнику они не в состоянии отомстить, то стали злобно поносить в своих писаниях живого автора…» Четл уверяет, что рукописи Грина были крайне неразборчивы и он просто переписал их, не вставив ни слова «от себя или от мастера Нэша, как несправедливо утверждают некоторые». Нэш тоже счел нужным оправдаться: «Я никогда не оскорблял Марло, Грина, Четла и вообще никого из моих друзей, обращавшихся со мной, как с другом».
По его собственному признанию, Четл печатал рукопись Грина, когда он еще не был знаком ни с Марло, ни с Шекспиром. Теперь ему пришлось познакомиться с обоими. Встреча с Марло не оставила у него хороших воспоминаний. Марло был не из тех людей, которые спокойно переносят обиду: он привлекался к суду за убийство в уличной драке. В предисловии к «Сну добросердечного» Четл писал: «С теми двумя, что сочли себя оскорбленными, я до этого не был знаком, и что касается одного из них, то я бы ничего не потерял, если бы и не; познакомился с ним». Таково отношение Четла к знакомству с Марло.
«Другого я тогда тоже не очень пощадил, хотя теперь я поступил бы иначе, так как я, который умерял горячность живых авторов, мог бы поступить по собственному разумению (особенно в подобном случае), поскольку автор был мертв; то, что я не сделал этого, заставляет меня сожалеть, как если бы чужая ошибка была совершена мной самим, ибо он оказался столь же приятного облика, сколь и воспитанным, отлично проявившим себя в избранной им профессии. Кроме того, многие достопочтенные лица отмечают его прямодушие в обращении, что свидетельствует о честности, а изящество стиля говорит о его мастерстве».
Четл проявил искусность в своих извинениях. Грин осмеял Шекспира за то, что он думал, будто может «греметь белыми стихами». Исправляя ошибку, как если бы она была совершена им самим, Четл подчеркивает, что внешний облик Шекспира так же благороден, как его поведение, и он проявил себя отличнейшим образом в своих литературных сочинениях.
Кроме того, мы узнаем из отзыва Четла о том, что у Шекспира уже в это время были знатные – «достопочтенные» – покровители. Мы не ошибемся, сказав, что в числе их был Генри Ризли, граф Саутгемптон. Он был на девять лет моложе Шекспира. Принадлежа к высшей елизаветинской знати, он, однако, был вторым сыном вельможи. На титул и наследство ему не приходилось рассчитывать. Его стали готовить к духовной карьере. Двенадцати лет юный граф был отдан в колледж Святого Джона в Кембридже. В шестнадцать лет он его окончил, перебрался в Лондон и стал изучать право в юридической школе Грейз-Инн. Кончина старшего брата изменила его судьбу. А вскоре умер и отец. В девятнадцать лет Саутгемптон оказался богатым и независимым вельможей. Его дом стал местом встреч поэтов и ученых гуманистов. Саутгемптон любил театр, и актеры тоже бывали его гостями. Здесь, в доме Саутгемптона, Шекспир мог познакомиться с рядом образованных и талантливых людей. Он, несомненно, встречался здесь с итальянцем Джоном Флорио, у которого молодой Саутгемптон учился языку Данте и Петрарки. В 1592 году, когда произошел инцидент с Грином, Саутгемптону было двадцать один год.
Возвращаясь к выпаду Грина, отметим, что Шекспир ответил на него каламбуром в одном из своих сонетов. В поэтическом переводе не всегда удается передать некоторые оттенки подлинника и тем более невозможно сохранить его дословный текст, а между тем только так обнаруживается намек Шекспира на своего хулителя Грина и на того, кто защитил его от несправедливых обвинений. Поэтому мы приведем это место в дословном переводе: «Твоя любовь и сочувствие прикроют клеймо, поставленное на моем челе злословием черни, и тогда что мне до того, кто отзывается обо мне хорошо или плохо, раз ты взрастишь зелень на том, что во мне дурно, и поощришь то, что во мне хорошо»( Сонет, 112-й.)
Из разнообразных фактов, оказавшихся доступными нам, вырисовывается достаточно ясная картина первых лет пребывания Шекспира в Лондоне. Актер и драматург, он находится в самой гуще театральной и литературной жизни английской столицы. Его первые творческие опыты вызывают зависть одних и одобрение других. Вокруг него интересная среда людей, охваченных духом нового времени. Он участвует в той бурной деятельности, которая привела к замечательному развитию драматического искусства.
Однако так же, как и тогда, когда мы говорили о противоречиях эпохи Возрождения в целом, так и сейчас, имея в виду условия, в каких Шекспир начинал свою деятельность, надо отметить, что они были отнюдь не мирными. Помимо больших политических событий, связанных с войной против Испании, англичан и, в частности, лондонцев тревожило другое. Как писал великий русский поэт:
Царица грозная, Чума
Теперь идет на нас сама
И к нам в окошко день и ночь
Стучит могильною лопатой…
«Черная смерть», как называли тогда чуму, была страшным бедствием. За год до рождения Шекспира Англию поразила эпидемия, унесшая двадцать тысяч жизней. На протяжении всей молодости Шекспира время от времени возникали эпидемии чумы. Особенно часто они случались в больших городах и в первую очередь в Лондоне. В таких случаях городские власти, борясь против распространения заразы, требовали прекращения всяких сборищ и, конечно, прежде всего театральных представлений. Но так как чума стала бытовым явлением, актеры продолжали играть даже в периоды эпидемий. В ответ на требования властей не играть во время чумы они выдвинули компромиссное предложение: прекращать спектакли тогда, когда количество смертей от чумы будет превышать пятьдесят. С ними не согласились, считая эту цифру слишком большой. Городские власти прекращали спектакли и при меньшем количестве жертв чумы.
1593 года она вспыхнула с новой силой. Несовершенная статистика того времени зарегистрировала одиннадцать тысяч смертей. Театрам пришлось прекратить работу. Часть трупп отправилась бродяжить по стране, давая представления где придется. Некоторые актеры вообще побросали работу. Нечего было делать и драматургам.
«университетских умов»
Вернемся к биографии Марло, этого бурного гения английского Ренессанса.
В бытность студентом Марло был вовлечен разведкой королевы Елизаветы в агентурную работу по борьбе против католиков. Не подлежит сомнению, что Марло при этом руководили не одни только патриотические соображения. Как гуманист, он отлично понимал, что победа католицизма и испанцев будет означать возрождение жестокостей и религиозного мракобесия, как это было в царствование Марии Тюдор, пытавшейся после смерти Генриха VIII повернуть вспять всю английскую политику. Исполняя правительственные поручения, Марло шел на риск и проник даже в католическую семинарию в Нидерландах, где под эгидой римского папы и испанского короля готовились священники, предназначенные для засылки в Англию в целях шпионажа и католической пропаганды. Отойдя от разведывательной деятельности, Марло занялся драматургией. Но тайная полиция не выпускала его из виду, и его связи с ней, по-видимому, сохранялись.
Марло был убежденным атеистом. Близко наблюдая использование религии в политических целях, он мог только укрепиться в своем безбожии. Поэтому Роберт Грин не лгал, когда на смертном ложе писал об атеизме Марло. Он даже вступил с ним в полемику не только по религиозному вопросу, но и по вопросу политическому – о макиавеллизме. Марло вел себя столь вызывающе, что его знакомые от него открещивались. А для профессиональных доносчиков он был просто клад. Один такой осведомитель, Ричард Бейнз, составил подробный меморандум о богохульственных речах Марло. «Почти во всякой компании, в какой он оказывается, – доносит Бейнз, – он совращает людей на атеизм, убеждая не бояться пугал и домовых». Но это, по словам Бейн-за, пустяки по сравнению с главным утверждением Марло: «Первоначальной целью религии было держать людей в страхе». «Протестанты – лицемерные ослы», Моисей – фокусник, святой Павел – обманщик, – эти и подобные высказывания Марло были старательно собраны Бейнзом.
Марло не единственный драматург, находившийся на подозрении у правительства. Томас Кид, автор прославленной «Испанской трагедии», тоже попал под наблюдение. Может быть, он обязан был этим своей дружбе с Марло, с которым он некоторое время жил в одной комнате. 12 мая 1593 года Кида арестовали, обвинив в «мятежном бунтовстве против государства». Под пыткой он сознался во всем, чего хотели следователи. При аресте у него отобрали рукописи; среди них была одна, содержавшая изложение атеистических и антиправительственных взглядов Марло. Кид всячески пытался отречься от близости к Марло, но в остальном он не лгал. Сличая показания Кида с доносом Ричарда Бейнза, нетрудно установить, что злосчастный автор «Испанской трагедии» не возвел напраслины на своего друга. Он говорил правду, но эта правда была приговором Кристоферу Марло.
разговоры. В Лондоне разгорается эпидемия чумы. Марло покидает столицу, но не уезжает далеко. Он останавливается в городе Дептфорд, находящемся в десяти километрах от лондонского моста вниз по течению Темзы. Здесь в таверне Элинор Булл, себе на беду, Марло встретился с тремя своими знакомыми. То были Инграм Фризер, Николас Скерз и Роберт Поли. Последний был полицейским провокатором. О том, что произошло между ними, протокол следствия гласит: «После ужина названные Инграм Фризер и Кристофер Марло вступили в беседу и стали поносить друг друга, так как не могли прийти к одному мнению и согласиться относительно уплаты денег, следуемых по счету… И вот случилось, что названный Кристофер Марло внезапно и по преднамеренной злобе к названному Инграму Фризеру выхватил кинжал названного Инграма Фризера, который тот носил за спиной, и этим кинжалом нанес названному Инграму две раны в голову длиною в два дюйма и глубиной в четверть дюйма… И вот случилось в этой свалке, что названный Инграм, в защиту жизни своей, вышеупомянутым кинжалом стоимостью в двенадцать пенсов нанес названному Кристоферу Марло смертельную рану повыше правого глаза глубиной в два дюйма и шириной в дюйм, от каковой смертельной раны названный Кристофер Марло тут же немедленно скончался».
Протокол составляли так, чтобы покрыть убийцу, который после месяца тюрьмы был отпущен на свободу. В протоколе нет никаких намеков на истинные причины убийства Марло. Но, зная все, что этому предшествовало, нетрудно догадаться. Суд над Марло был невыгоден: бывший агент мог оказаться болтливым. Полиции удобнее было покончить с ним без юридических проволочек и без шума. Трактирные драки и уличные потасовки были тогда заурядным явлением.
Прах Марло был быстро захоронен. Глуховатый дьячок дептфордской церкви не упомнил толком всего, что надо было записать, и в церковноприходской книге сделал в графе похорон запись: «Кристофер Марло, убит Фрэнсисом Фризером, 1 июня».
внимание, что в то время состав трупп часто менялся.
Бурный гений, обновивший английскую драму эпохи Возрождения, много лет оставался для Шекспира образцовым мастером, у которого он учился искусству драматической поэзии. Сопоставим их произведения, и откроются такие параллели:
|
У Марло |
У Шекспира |
| «Тамерлан» | «Ричард III» |
| «Эдуард II» | «Ричард II», |
| «Мальтийский жид». | «Венецианский купец». |
«Как вам это понравится» пастушка Феба, приняв переодетую Розалинду за юношу, влюбляется в нее. Она говорит:
Теперь, пастух умерший,
Мне смысл глубокий слов твоих открылся:
«Тот не любил, кто сразу не влюбился».
«Геро и Леандр». Шекспир называет Марло «пастухом», ибо в поэзии того времени было принято так называть поэтов.
Вскоре после Марло исчезает Томас Кид. Его не добили в тюрьме, не предали суду, а, доведя до полусмерти, выпустили. С 1594 года о нем уже нет никаких известий. По-видимому, и он закончил вскоре свои дни. Ему должно было исполниться в это время тридцать шесть лет.
Так один за другим ушли из жизни три таланта, обновившие английскую драму и подготовившие почву для Шекспира. В 1592 году умер Грин, в 1593 году убит Марло, в 1594 году умер Кид. Добавим к этому, что около 1594 года перестал писать для театра четвертый из зачинателей английской ренессансной драмы – Джон Лили.