И.И. Чекалов. Проблема множественности источников сюжета о Гамлете и Амлет как мастеровой в «Деяниях данов» Саксона Грамматика

И. И. Чекалов. Проблема множественности источников сюжета о Гамлете и Амлет как мастеровой в «Деяниях данов» Саксона Грамматика

Источник: Слово в перспективе литературной эволюции: К 100-летию М. И. Стеблин-Каменского / Отв. ред. О. А. Смирницкая; Сост. О. А. Смирницкая, Ф. Б. Успенский. — М.: Языки славянской культуры, 2004.

I

Сюжет шекспировского «Гамлета» (предположительная дата создания 1600 [Hibbard 1987, 4–5] восходит, как известно, к «героическому преданию героической старины Северной Европы» [Ор. cit., 9]. Это сказание об Амлете.

Шекспировской предшествовала другая пьеса о «Гамлете» («Ur-Hamlet»). До нас дошли лишь три упоминания о ней (1589, 1594, 1596). Но не сохранилось никаких документальных свидетельств, кто был ее автор (см., например, [Аникст 1966, 575]). Некоторые ученые полагают, что об ее содержании можно судить по дошедшему до нас тексту анонимной немецкой пьесы XVII в. «Наказанное братоубийство» (Der bestrafte Brudermord), опубликованной в 1781 г. (см., например, «Шекспировскую энциклопедию» О. Кэмпбелла [Campbell 1974], 286).

Наиболее вероятным источником обеих пьес, равно как и, по всей видимости, «Испанской трагедии» Томаса Кида, принято считать повествование о мести Амлета, содержащееся в пятой книге «Трагических историй» (Histoires tragiques) французского писателя Франсуа Бельфоре (Francois de Belleforest, 1530–1583) [Bowers 1940, 85–89]. На рубеже XVI и XVII вв. книга Бельфоре (начиная с 1570 г.) выдержала «по крайней мере, десять изданий» [Bullough, {445} 1773, 11], а в 1608 г. рассказ Бельфоре об Амлете был переведен на английский язык и вышел в виде отдельной публикации в Лондоне под названием «История Гамблета» («Historie of Hamblet»).

В плане передачи содержания «героического предания героической старины Северной Европы», т. е. собственно сказания об Амлете, повествование Бельфоре явилось всего-навсего посредствующим звеном: в основных фабульных моментах версия французского писателя совпадает с тем, что можно прочесть об Амлете в произведении датского хрониста Саксона Грамматика «Деяния данов» — Gesta Danoram (с. 1185 — ок. 1223; о дате создания «Деяний данов» см. [Friis-Jensen 1987, 11]. По сравнению с хроникой Саксона Грамматика Бельфоре лишь слегка изменил некоторые фабульные эпизоды, «главным образом наложив на них собственную нравственную оценку» [Stabler 1962, 18, 4 п.].

Хотя по времени своего создания «Деяния данов» представляют собой первый письменный свод, в который может быть включено жизнеописание Амлета, в виде книги хроника Саксона Грамматика впервые появилась лишь в парижском издании 1514 г., а средневековые списки текста Саксона, по-видимому, встречались весьма редко: «до нас дошли непосредственные сведения о существовании лишь трех рукописей «Деяний данов», и мы имеем надежные косвенные указания об еще трех или четырех» [Friis-Jensen, 12].

Вместе с тем «Деяния данов» не являются единственным средневековым письменным источником сюжета о Гамлете. Так, в 1495 г. в Копенгагене вышла в свет первая книга на датском языке. Это была «Датская рифмованная хроника» («Den Danske Rimkrønike). Она излагала историю Амлета, в общих чертах совпадающую с той, которую рассказывает Саксон Грамматик [Sjöngren 1983, 14]. Другая версия того же сюжета зафиксирована латинской хроникой, датируемой XIII в. и напечатанной много позже («Scriptores Rerum Danicare», I. Copenhagen, 1772). «Сохранилось несколько переводов этой хроники на датский язык, сделанных в XV и XVI вв.» [Op. cit, 18].

Сравнительно поздняя публикация хроники Саксона Грамматика при наличии других средневековых датских письменных памятников, содержащих сходный фабульный материал, привлекла {446} внимание шведского исследователя Гуннара Шёнгрена и была использована им для критики односторонности распространенной среди шекспироведов точки зрения, согласно которой формирование сюжета о Гамлете в лоне европейской ренессансной культуры и, соответственно, проникновение данного сюжета в елизаветинскую драматургию непосредственно сопоставляется лишь с двумя письменными источниками — «Деяниями данов» и «Трагическими историями».

«Еще не получил всеобщего признания тот факт, — пишет Шёнгрен в своей работе „Генезис Гамлета“, — что в Дании существовали иные, чем у Саксона Грамматика, версии сюжета об Амлете» [Op. cit., 14].[1] Шёнгрен не отвергает вклад ни Саксона Грамматика, ни Бельфоре в приумножение гамлетовских мотивов, доставшихся Шекспиру для обработки, но, подчеркивая значимость датских исторических реалий в тексте шекспировской пьесы,[2] полагает, что наряду с источниками этого рода, представляющими европейскую письменную традицию, следует рассмотреть и возможности того, что Шекспир и его современники-англичане, общаясь с людьми, непосредственно вовлеченными в сферу датско-английских политических, торговых и культурных связей [Dallerap, 1975], могли получить представление об устном сказании, популярном в Дании на протяжении многих веков [Sjöngren 1983, 19–20].[3]

В рамках представленной в данной работе задачи приводимая Шёнгреном информация о множественности датских письменных источников гамлетовского сюжета представляет несомненный интерес. Памятники, свидетельствующие о распространенности легенды о Гамлете в скандинавской средневековой литературе, были не только в Дании. Так, в шведской стихотворной хронике XIV в. (Erikskrönikan, с. 1333) Амлет упоминается наряду с сэром Гавейном, Парцифалем и героями сигурдовского цикла [Algulin 1989, 21–22]. Рассказ об Амлете был также «хорошо известен исландцам задолго до того, как он достиг Англии посредством „Трагических историй“ Бельфоре» [Gollancz 1898, XCVII]. На это указывает целый ряд источников. В конце прошлого века они появились в печати в книге английского исследователя Израила Голланца «Гамлет в Исландии» [Op. cit.]. К ним относятся: «Сага об Амбале» {447} («Ambales Saga»), «История о Брьяме» («Brjáms Saga») и пять стихотворных баллад, варьирующих содержание «Саги об Амбале». Голланц описал имеющиеся в наличии рукописные списки этих произведений [Op. cit., 279–284]. Из них отметим: «Saga af Amboles eður Amloði» (XIII в.), «Saga af Ambulo eður Amloða enum keymska» (XVII в.), «Rijmur af Ambalez eða Amloða» (XVII в.)

Если в «Истории о Брьяме» — ее ранний список датируется началом XVII в. — гамлетовский сюжет присутствует в свернутом виде, а все повествование строится вокруг вполне заурядного происшествия — королю захотелось иметь корову бедняка, — то в «Саге об Амбале» фабула тщательно разработана и, как указывают исследователи, сопоставима как с хроникой Саксона Грамматика, так и с «Трагическими историями» Бельфоре по целому ряду мотивов, выявляющих один и тот же сюжетный костяк. Эти мотивы могут быть представлены следующим образом.

«1. […] Отец героя был убит дядей, унаследовавшим затем трон отца и женившимся на матери героя […]. Понимая, что его жизни грозит большая опасность, ибо он сын убитого короля, герой намеренно притворяется сумасшедшим и тем вводит дядю в заблуждение, заставляя его думать, что герой слабоумен и не может угрожать дяде; […] в своем притворном сумасшествии герой заходит так далеко, что приводит себя в скотоподобное состояние: как обезьяна он корчит злобные гримасы, поет петухом, валяется в грязи и пепле, так что самый его вид и исходящий от него запах противен даже слугам.

2. […] Герой ненавидит женщин […].

3. […] Герой убивает одного из приближенных короля, который спрятался в спальне королевы в надежде подслушать разговор матери с сыном и узнать, не замышляет ли герой против короля […], герой закалывает придворного в том месте, где он спрятался, а затем выволакивает труп из комнаты королевы, крошит его на части, варит их в котле кипящей воды и скармливает свиньям.

4. […] Вслед за убийством советника короля, героя отправляют в другую страну, ко двору дружественного монарха, в сопровождении двух слуг короля с посланием, побуждающим короля этой страны казнить героя. Герой обнаруживает послание, заменяет его на другое, содержащее просьбу казнить своих двух спутников […]. {448}

Все версии, таким образом, включают мотив опасного путешествия, из которого герой возвращается, торжествуя над своими врагами» [Eckert 1963, 324–325]; ср. [Elton (tr.) 1896, 597].

Помимо вышеупомянутых исландских письменных источников сюжета о Гамлете, имеется еще свидетельство исландского ученого Торфея (Torfeus, род. в 1636) о том, что в Исландии рассказ об Амлете передавался изустно. «Что касается саксоновского Амлета, — пишет Торфей, — то в детстве, будучи у себя дома в Исландии, я часто слышал историю Амлета, которую рассказывали жалкие сморщенные старухи, и считал ее бабушкиными сказками, однако позже, познакомившись с благородным повествованием Саксона об этом герое, я отказался от своего детского представления и с тех пор не оставлял своих друзей в покое, прося их разыскать для меня древнее предание, которое я некогда слышал, но тщетно: оно не отыскивалось. Наконец, несколько лет тому назад мне прислали текст с историей Амлета, но как только я прочитал его, я отбросил его как не стоящий внимания и не древний. И то сказать: в легенде повествуется об Амлете не датчанине, а испанце! Она, вероятно, была сочинена во времена скифского Тамерлана, ибо некоторые ее подробности, безусловно, взяты из истории его жизни» [Gollancz 1898, LXII].

Что стоит за множественностью письменных памятников, по некоторым ключевым фабульным моментам — в той их части, где речь идет об Амлете, совпадающих, минуя языковые границы, как между собой, так и с рассказом Саксона Грамматика? Не являются ли различные версии истории Амлета, запечатленные указанными письменными памятниками, фиксацией различных исторических моментов существования непрерывной устной традиции, и, если это так, как можно проследить за ее миграцией от одной эпохи к другой и от одного ареала бытования к другому?

II

В отношении генезиса сказания об Амлете историческая поэтика часто оказывается в положении Торфея. Еще в XIX в. было установлено, что «единственное дошедшее до нас упоминание Амлета {449} по имени, предшествующее по времени хронике Саксона Грамматика, «встречается в стихе скальда Снэбьёрна (X в.), приводимом Снорри Стурлусоном в „Младшей Эдде“» (создана в 1222–1225 гг.) [Elton 1896, 592]. В «Языке поэзии», одной из частей «Младшей Эдды», помещена строфа Снэбьёрна, «где есть следующие кеннинги моря: […] „островная мельница Гротти“, „жернов Амлоди“» [МЭ, 122–123]. Приведем это место из Снорри полностью: «Sem Snæbjörn kvað:

ða hrœra Gróttahergrimmastan skerjaút fyr jarðar skautieylúðrs níu brúðir,þær es (lungs) fyr löngulíðmeldr (skípa hlíðarbaugskerðir rístr barðiból) Amlóða mólu.

Hér er kallat hafit Amlóða kvern» [Edda, 94]. Строфа читается так: «Kveða níu brúðir eylúðrs hrœra hvatt hergrimmastan skerja grötta út fyr jarðar skauti, þær er fyr löngu mólu Amlóða liðmeldr; baugskerðir rístr skipa hlíðar ból lungs barði». Перевод Голланца на английский язык: «‘Tis said that far out, beyond the skirts of the earth, the Nine Maidens of the Island Mill stir amain the host-cruel Skerry-queen — they who in ages past ground Hamlet’s meal. The Good Chieftain furrows the hull’s lair with his ship’s beaked prow» [Gollancz 1898, XI].

Анализируя текст Снэбьёрна, ученые пришли к выводу, что «в Исландии за двести лет до Саксона Грамматика бытовал миф о человеческом существе или великане по имени Амлоди, жерновом которого называлось море; возможно, имелся в виду обитатель морской пучины» [Elton 1896, 592].

При том, что стих Снэбьёрна своим содержанием не проясняет проблему генезиса сказания об Амлете — у нас нет даже полной уверенности в том, что Амлоди, упоминаемый Снэбьёрном, имеет отношение к Амлету позднейшего времени, — все же само исландское имя собственное Amlóði, встречающееся у скальда, несомненно идентично латинизированной форме Amlethus, употребляемой Саксоном Грамматиком, и совпадает или коррелирует с именованием героя сказания в подавляющем большинстве имеющихся в {450} распоряжении науки письменных памятников. Это дает возможность подойти к сказанию об Амлете со стороны языка.

Немецкий филолог Фердинанд Деттер в своей статье «Сказание о Гамлете» [Detter 1892] считал слово современного исландского языка amlóði «дурак, болван» изначальной калькой латинского слова brutus «тупой, бессмысленный, глупый». Этимологическая мотивация подобного калькирования, по Деттеру, следующая: если представить слово amlóði как результат сложения двух компонентов, ami + óði, то первый компонент сопоставляется с такими словами, как ama «огорчать, печалить» и amstra «надрываться на работе», а второй — с рядом таких слов, как handóður «хватающий все руками» и málóða «говорливый», в результате чего получаем семантическое сращение с общим значением Verdrüß-wütend «бесноватый». Деттер, указывая на мотив притворного безумия и ряд других фабульных параллелей сказания об Амлете и римской легенды о Люции Юнии Бруте, относящейся ко времени изгнания Тарквиниев из Рима (510 г. до н. э., по Ливию), полагал, что первое является сюжетной трансформацией второго и что в ходе миграции данного сюжета и возникло исландское слово amlóði.

Гипотеза Деттера, будучи положительно воспринята в той ее части, где речь шла о фабульных параллелях между сказанием об Амлете и римской легендой о Юнии Бруте — версии последней в изложении Валерия Максима и Ливия, вероятно, были известны Саксону Грамматику [Elton, 1896, 596–597] — вызвала критику своими этимологическими построениями. «Странно, однако, — пишет Голланц во введении к своему труду «Гамлет в Исландии», — что первоначальный создатель сюжета об Амлете выбрал в качестве северного эквивалента латинского brutus столь необычное слово, как amlóði: оно не прослеживается в древнейшем слое скандинавских источников; его современные и средневековые употребления в исландском, шведском и датском языках неизменно указывают на имя героя некоего народного сказания» [Gollancz 1898, XXXI].

В противоположность Деттеру, исходящему из исландской словообразовательной модели калькирования, Голланц стремится показать, что этимологически «в качестве германского слова amlóði {451} стоит совершенно обособленно» [Op. cit., LIV]. Подобная изолированность данного слова объясняется, по Голланцу, тем, что имя героя рассматриваемого сказания возникло «как трансформация общескандинавского Áleifr, эквивалентного Ólafr [Gollancz (ed.) 1926, IX]. Такая трансформация, считает Голланц, была следствием взаимодействия германских и кельтских элементов, продуктивность которого Голланц относит к эпохе активного датского вторжения в Ирландию (конец VIII — начало XI в.).

Голланц сопоставляет историю Амлета в изложении Саксона Грамматика с преданием о датском принце Гавелоке, относящимся ко времени датских набегов на Британию (в средневековой литературе Англии и Шотландии этот сюжет неоднократно обрабатывался; см. [Алексеев 1984, 125–126]). При всей разнице обоих сюжетов в них, по мнению исследователя, запечатлено сходство той среды, в лоне которой они создавались, и это выражается в том, что «в них развитие действия часто выделяет аналогичные эпизоды. Так, каждый из героев является лишенным престола датским принцем, женится на английской принцессе, возвращает себе власть над Данией, снова совершает поход в Британию, сражается с английским королем» [Gollancz (ed.) 1926, XLV].

Исследуя кельто-датские истоки легенды о Гавелоке, — историческим прототипом Гавелока он считает викинга Анлафа Курана (Anlaf Curan), а также викинга, упоминаемого в ирландском источнике X в. под именем Amhlaide, трансформированном затем в Amlaibh, т. е. ирландскую форму Áleifr или Ólafr [Op. cit., LI], — Голланц приходит к выводу, что приводимые им «данные, по всей видимости, указывают на кельтский запад и, в частности, на скандинавскую колонию в Ирландии как ареал, в котором в XI в. сформировалось северное предание о «Гамлете» в тех его очертаниях, которые мы знаем по хронике Саксона Грамматика. Приблизительно тогда же валлийские менестрели создавали свое сказание о Гавелоке. Исландский скальд X в. Снэбьёрн, вероятно, был знаком с преданием об Амлете на более ранней стадии его создания […]. Эта более ранняя и простая версия, вероятно, была занесена в Исландию из Ирландии, куда викинги первоначально доставили легенду о сыне Орвендила» [Op. cit., LV-LVI]. {452}

Иначе представляет себе генезис легенды об Амлете американский исследователь Кемп Мэлоун, посвятивший данной проблеме монографию «Литературная история Гамлета» (1923) и целый ряд статей (библиографию статей К. Мэлоуна см. [Raven 1935]). Вслед за датским исследователем Акселем Ольриком, Мэлоун полагает, что ареалом раннего бытования легенды была Ютландия, однако «ее истоки ведут в гаутские земли, и следы ее следует искать именно там» [Malone 1964, 50]. Он пишет: «[…] князья Ютландии, о которых рассказывает Саксон, все без исключения являлись иноземцами. Орвендил, Фенг, Амлет, Хуглек и Хатер (?) происходили из гаутов; Вермунд и Уффе были англами; Виглек представлял смешение двух ветвей традиции. Восприятие английских королей более поздними датскими поселенцами обычно объясняется ассимиляцией остатков старого населения вновь пришедшими. Старые традиции ассимилировались вместе с народом и стали частью общего культурного достояния. Таким же образом мы можем объяснить поглощение гаутских традиций. Со временем гаутские иноземцы ассимилировались датским населением полуострова, а вместе с ними — и их традиции» [Op. cit., 53].

Итак, согласно Мэлоуну, в своих истоках сказание об Амлете обращено к той же исторической реальности, что и древнеанглийская поэма «Беовульф», и, следовательно, следы изначального сюжета о датском принце можно обнаружить в эпическом германском мире. К данному тезису Мэлоун приходит на основании этимологической реконструкции имени героя сказания.

Так же, как и для большинства других германистов, занимавшихся этимологией слова amlóði (обзор соответствующей литературы см. [Malone 1959, 204–217]), для Мэлоуна вполне очевидно, что рассматриваемое слово современного исландского языка вторично по отношению к имени собственному, встречающемуся в стихе Снэбьёрна. Согласен он и с Голланцем в том, что между именами Amlóði и Ólafr существует генетическая корреляция, однако он иначе ее расшифровывает: Ólafr < Anlaifr. Уменьшительной формой по отношению к Anlaifr является Anale или Anule (др.-англ. Onela), откуда (редукция корневого гласного) получаем Anle, а затем (компенсаторное удлинение предшествующего гласного) — Óle > Óli [Malone 1964, 52]. {453}

эпитетом был óð- со значением «безумный». Использование этого слова в качестве суффикса встречается в ряде германских языков […]. Его употребление в качестве адъективного суффикса особенно свойственно исландскому языку, в котором оно все еще является продуктивным. На начальной стадии словообразования это, вероятно, было фразеологическое сращение, где еще различались оба компонента (ср. Ari fróði, Haraldr snjalli и т. п.). […] Однако с выпадением конечного гласного в позиции перед ударным произошло сращение двух слов при произношении, и это фонетическое единство, в конечном счете, неизбежно повлекло за собой также и психологическое единство восприятия, так что фраза как таковая перестала ощущаться и превратилась в единое слово — имя героя, о котором идет речь. Во всяком случае в доступном нам отрезке времени мы обнаруживаем не фразу, а получившееся их нее имя» [Op. cit, 53].

Свою этимологическую реконструкцию Мэлоун свел в следующую схему [Malone 1959, 222],[4] учитывающую все данные, имеющиеся в письменных источниках:
NominativeOblique
Anl(e)óðe(Scand.)óða(Scand.)
Amlōde(Old Irish)ōda(Old Irish)
Amlóþe(Icelandic)Amlóþa(Icelandic)Amloda(Late Old Irish)
Amlaidhe(Middle Irish)Amloþe(Danish)Amlaga(Middle Irish)
Amlæthæ(Jutish)AmlazeAmlaugh(Middle English)

{454} Мэлоун предлагает историческую реконструкцию не только движения фонетических форм, но и движения смыслов. Первоначальное значение эпитета óðe было, полагает исследователь, «furious, raging, wild» [Malone 1959, 223], и тогда он употреблялся для прославления храбрости воина в битве. Это была неистовая храбрость берсерка, образцом которой может служить ирландский эпический герой Кухулин или, судя по соответствующим эпизодам «Беовульфа», шведский конунг Онгентеов [Ibid.]. Именно в ту пору к его сыну и наследнику Онеле, когда о его подвигах слагались песни, применялся этот хвалебный эпитет, что впоследствии и стало зерном будущей легенды об Амлете [Malone 1964, 59–78]. Однако уже в эпоху викингов храбрость берсерков начала утрачивать ореол былого величия. Викинги ценили воинскую дисциплину, и их не устраивал «старый стиль поведения в битве». С изменением отношения к берсеркам менялось и значение слова óðe: оно, так же как и родственное ему др.-англ. wod, переосмыслилось и стало значить также «безумный» [Malone 1959, 224].

III

В своей книге «Источники Гамлета» Голланц, отмечая, что едва ли можно ожидать полного согласия, когда речь идет о таких вопросах, как происхождение имени «Гамлет» и эволюции сюжета, обработанного Саксоном Грамматиком [Gollancz (ed.), IX], констатировал, что «ни одна из существующих этимологии древнеисландского amlóði (= Hamlet) не является общепринятой [Ор. cit., 315].

И все же, несмотря на то, что в отношении генезиса сказания об Амлете историческая поэтика по-прежнему испытывает трудности Торфея, для разрешения которых продолжают выдвигаться новые гипотезы (см., например, [Taylor 1968]), невозможно не заметить несомненный вклад, внесенный в ее представления филологами, занимавшимися исландскими источниками гамлетовской сюжетики: начиная с середины XIX в., когда в научной литературе появилось предположение о том, что предание об Амлете «пришло из Исландии и могло иметь зачатки в северно-норвежских мифах {455} о борьбе света и тьмы» [Фишер 1905, 46]; ср. [Simrock 1870]; [Jiriczek 1896], становится все очевиднее, что история, рассказанная Саксоном Грамматиком, фиксирует лишь одно из звеньев в том богатстве явлений, которое скрыто от нас, если употребить выражение А. Н. Веселовского, «великим упростителем» — временем. Это богатство в данном случае определяется двумя родами явлений: с одной стороны, множественность письменных памятников, повествующих об Амлете, свидетельствует о том, что рассматриваемый сюжет следует отнести к «бродячим сюжетам», неоднократно обрабатывавшимся в письменной средневековой литературе; с другой стороны, временная и географическая удаленность некоторых из упомянутых памятников друг от друга позволяет предположить, что, по крайней мере, в ряде случаев за письменным средневековым текстом стояла устная традиция с ее обилием вариантов, приближающихся к спонтанности устной речи и тем самым диктуемых принципом «неосознанного авторства» (М. И. Стеблин-Каменский). Именно потому, что локальная устная традиция фиксировалась письменным текстом лишь в какой-то момент своего бытования и затем вполне могла продолжать свое дальнейшее развитие (и миграцию), не оставляя заметного письменного следа, и в ней, пользуясь метафорой Лорда, отразился процесс «фотографирования Протея», при котором «фотографом» выступает не отдельная личность, а целый пласт средневековой письменной культуры с ее также не вполне осознанным авторством, нам так трудно различить в имеющихся у нас «фотографиях» последовательность сменявших друг друга состояний устной традиции, ведущую к ее истокам.

Вместе с тем остается бесспорным, что подоснова гамлетовской сюжетики («тема» в понимании Лорда) — ее продуктивность как раз и кроется за множественностью письменных источников — обуславливает те признаки, по которым устанавливается характерологическое сходство Амлета и у Саксона Грамматика, и у Бельфоре, и в безымянном повествовании о сыне королевы Амбы. Данные признаки, по терминологии А. Н. Веселовского, являются признаками «общности, повторяемости от мифа к эпосу, сказке, местной саге и роману, т. е. принадлежат к словарю типических схем и положений, к которым фантазия привыкла обращаться для {456} выражения того или иного содержания» [Веселовский 1940, 499]. На это обратили внимание мифологи, воспользовавшиеся указанным сходством для изучения «формальной структуры специфической группы мифов и особой, связанной с ними группы ритуалов» [Eckert 1963, 324]. Но если в «общности и повторяемости» подобных признаков содержится информация о движении фантазии от мифа к фольклору и литературе, не может ли соответствующая вариативность заключать в себе сведения (пусть даже и косвенные) о подробностях такого движения? Иначе говоря, не может ли вариативность наблюдаемой повторяемости сюжетных мотивов пролить свет на их генетическую связь со стоящей за ними устной традицией? Для уяснения поставленного вопроса — в рамках настоящей работы мы имеем возможность лишь его поставить — проиллюстрируем его на конкретном материале.

он держал на медленном тлеющем огне, и никто не мог взять в толк, для чего эти жерди предназначались» (aldrei fékkst hann við vinnu stórf, nema tálga lángar spítur, og brá oddum þeirra í eldsloga, eingin þóktist kunna í huga sinn að festa til hvórs þær mendu þéna) [Gollanz 1898, 74]. Для короля Фаустина остается загадкой, почему для него от Амбала с его способностями «достичь всего, что ни пожелает» (sem honum líkar) нет никакого прока (enn vinnur þó ekkert gagn þar með) [Op. cit., 82]. Это вместе с безумными выходками Амбала и служит причиной того, что его подвергают испытаниям. Аналогичные эпизоды в аналогичной функции встречаются у Саксона Грамматика и Бельфоре.

(sapientiam simplicitatis pretextu occulere, 88, 30–31) для того, чтобы осуществить свои тайные замыслы, ибо, как утверждали они, «нельзя же поверить, что померк разум того, у кого золотые руки» (Nec credi poterat obtusi cordis esse, cui tarn exculto manus artificio calluisset [GD 88, 27–28].[5] {457}

В начале рассказа Саксона Грамматика об Амлете — Амлет уже лишил себя всякого человеческого подобия, но еще не возбуждает у окружающих сомнений в подлинности своего безумия — мы видим его погруженным в занятия своим ремеслом. «Сидя перед очагом и руками разгребая раскаленные угли, он имел иногда обыкновение изготовлять деревянные крючки и с помощью огня делать их твердыми» (Interdum foco assidens, fauillasque manibus uerrens ligneos uncos creare eosdemque igni durare solitus erat [88, 16–18]). Предметы, искусно изготовленные Амлетом, хранились им «с величайшим тщанием» (exactissima [88, 29]) недаром: впоследствии они послужили ему орудием мести [88, 24–25].

Связь между мастерством в изготовлении предметов и хитроумно осуществленной местью, предполагаемая повествованием Саксона Грамматика, утрачивается в изложении Бельфоре. Бельфоре упоминает о том, что Амлет «стоял у очага и затачивал жерди наподобие пик и копий» (that standing by the fire and sharping sticks like ponyards and prickes).[6] Назначение острых жердей совпадает с назначением деревянных крючков: и те, и другие будут использованы при совершении мести. Однако подобное сходство лишь подчеркивает разницу их фабульной значимости.

У Саксона Грамматика изготавливаемые изделия сопоставлены с трудолюбием и талантом изготовителя. «Ведь само трудолюбие в изготовлении мелких предметов, — читаем мы в хронике, — выявило скрытое дарование мастера» (Ipsa namque exigue artis industria arcanum opificis ingenium figurabat [88, 25–27]). Данное сопоставление, вступая в контраст с внешним обликом Амлета и его странными ответами на вопросы окружающих, служит отправной точкой в развитии действия.

действия, исполненные большого и глубокого значения и часто давал такие и столь содержательные ответы, что умный человек вскоре стал бы размышлять о том, в какой душе могла появиться такая тонкая изобретательность» (many times did divers actions of great and deepe consideration, and often made such and so fitte answers, that a wise man would soone {458} have judged from what spirite so fine an invention mighte proceede). Бельфоре сосредотачивает все внимание читателя на содержании находчивых ответов Амлета, вокруг которых и строит завязку «трагической истории».

Разница в трактовке рассматриваемого эпизода у Бельфоре и Саксона Грамматика представляется знаменательной и позволяет задаться вопросом: не угадываются ли в облике Амлета-мастерового, изображенного в «Деяниях данов», рефлексы германской эпической традиции, исчезнувшие у Бельфоре? Ведь своим трудолюбием и искусством в изготовлении предметов Амлет у Саксона Грамматика напоминает Вёлюнда. И мстит Амлет тем же оружием, что и Вёлюнд — хитростью.

Источники

Edda — Snorri Sturluson. Edda / Udg. af Finnur Jonsson. 2 udg. København, 1926.

МЭ — Младшая Эдда / Изд. подгот. О. А. Смирницкая и М. И. Стеблин-Каменский. «Лит. памятники». Л., 1970.

Литература

Алексеев 1984 — Алексеев М. П. Литература средневековой Англии и Шотландии. М., 1984.

Аникст 1966 — Аникст А. А. Гамлет. Принц Датский // Уильям Шекспир. Собрание сочинений. Т. 6. М., 1966.

Веселовский 1940 — Веселовский А. Н. Историческая поэтика. Л., 1940.

Algulin 1989 — Algulin I. A History of Swedish Literature. The Swedish {460} Institute, 1989.

Bowers 1940 — Bowers F. T. Elizabethan Revenge Tragedy, 1587–1642. Princeton Univ. Press, 1940.

Bullough 1773 — Bullough G. (ed.). Narrative and Dramatic Sources of Shakespeare. Vol. VII. New York, 1773.

Campbell 1974 — Campbell O. J. (ed.). A Shakespeare Encyclopedia. Madison, 1974.

Detter — Detter F. Die Hamletsaga // Zeitschrift fur deutsches Altertum und deutsche Literatur. Bd. XXXVI. 1892. S. 1–25.

Eckert 1963 — Eckert Ch. W. The Festival Structure of the Orestes-Hamlet Tradition // Comparative Literature (Univ. Of Oregon). Vol. XV. № 4. 1963.

Frederick York Powel. The Norroena Society. London, 1896.

Friis-Jensen 1987 — Friis-Jensen K. Saxo Grammaticus as Latin Poet. Studies in the Verse Passages of the Gesta Danorum. Roma, 1987.

Gollancz (ed.) 1926 — Gollancz I. (ed). The Sources of Hamlet: with Essay on the Legend. Oxford Univ. Press. London, 1926.

Hibbard 1987 — Hibbard G. R. General Introduction // The Oxford Shakespeare. Hamlet. Clarendon Press. Oxford, 1987.

Honigmann 1961 — Honigmann E. A. J. The Politics in Hamlet and «The World of the Play». Stratford-upon-Avon Studies, 5. London, 1961.

Jiriczek 1896 — Jiriczek O. L. Die Amlethsage auf Ausland // Germanische Abhandlungen. Beitrage fur Volkskunde (Breslau). Bd. XII. 1896. S. 59–108.

Malone 1964 — Malone K. The Literary History of Hamlet. New York, 1964.

Muir 1979 — Muir K. Communal Creativeness // Muir K., Schoennbaums (eds). A New Companion to Shakespeare Studies. Cambridge Univ. Press, 1979. {461}

Raven 1935 — Raven A. A. A Hamlet Bibliography and Reference Guide, 1877–1935. Illinois, 1935.

Simrock 1870 — Simrock K. Die Quellen des Shakespears. I. Bonn, 1870. S. 103–137.

öngren 1983 — Sjöngren G. The Genesis of Hamlet // Sjöngren G. Hamlet the Dane. Ten Essays // Publications of the New Society of Letters at Lund. № 77. Lund, 1983.

Stabler 1962 — Stabler A. P. King Hamlet’s Ghost in Belleforest? // PMLA. Vol. LXXVII. № 1 (March). 1962.

Stabler 1966 — Stabler A. P. Melancholy, Ambition, and Revenge in Belleforest’s Hamlet // PMLA. Vol. 81. № 3 (June). 1966. P. 207–213.

Taylor 1968 — Taylor M. A. A New Look at the Old Sources of Hamlet. Mouton. The Hague; Paris, 1968.

Wilson 1935 — Wilson D. J. What Happens in Hamlet. Cambridge, 1935.

[1] Ср. точку зрения на этот счет американского исследователя Стаблера, исходящего из того, что единственным источником Шекспира был Бельфоре, который, в свою очередь, следовал Саксону [Stabler 1966].

[2] «Такие слова, как Дания, датчанин, Эльсинор и Норвегия, пронизывают весь текст пьесы, так что зритель ни на минуту не забывает, что действие происходит в Дании, а не в Англии» [Sjöngren, 19]. Проблема истолкования датских реалий в «Гамлете» остается спорной: ср. [Wilson 1955, 28; Honigmann 1961, 129–130].

[3] Не рассматривая гипотезу Шёнгрена как таковую, отметим, тем не менее, что она вполне соответствует одной из тенденций современного шекспироведения, стремящейся подчеркнуть фактор устного общения в творческой биографии драматурга. Шекспир, пишет Кеннет Мюр, «тем, что жил среди актеров и драматургов, узнал о пьесах больше, нежели почерпнул о них из какого-либо источника» [Muir 1979, 58–59].

[4] Изменение Anlóði в Amlóði Мэлоун объясняет бытованием предания об Амлете — и здесь он частично следует за Голланцем — в ирландской среде. «Почему до нас дошло Amlóði, а не Anlóði? — пишет он. — Ответ на этот вопрос следует искать в ирландских исторических хрониках, в которых часто упоминаются скандинавы с именем Anlaifr и в которых n в написании их имени неизменно представлено как m или mb (Amlaibh, Amhlaibh). Причина достаточно очевидна. В этот период согласный n находился в стадии поглощения предшествующим гласным. {459} Согласный, однако, еще полностью не исчез (ср. соответствующую форму др.-англ. Anlaf), но превратился в носовой спирант. Единственным носовым спирантом в ирландском был мягкий звук m. Некогда, разумеется, имело место также и смягчение согласного n, но дифференциация между двумя формами (твердой и мягкой) согласного была не столь велика, чтобы мягкая форма превратилась в спирант. В случае согласного m, однако, имела место гораздо более резко выраженная дифференциация оттенков, она была настолько заметна, что данное различие в произношении получило отражение в написании слов (mb для палатализованной формы). Следовательно, для ирландцев было вполне привычно заменять дентальный согласный, который они слышали в произношении скандинавов, на зубной носовой спирант» [Malone (2) 1964, 53–54].

[6] Цитируется перевод произведения Бельфоре на английский язык, сверенный с французским оригиналом [Bullough 1773, 91].

* Статья была первоначально опубликована в журнале: Атлантика. Atlantica. Записки по исторической поэтике. Вып. II. М., 1996.