Вступление |
II.
Прежде полагали по какому-то преданію, что Шекспиръ былъ сыномъ мясника и въ юности занимался ремесломъ своего отца; теперь же, послѣ тщательныхъ розысканій въ городскихъ архивахъ Стратфорда на Эвонѣ, въ графствѣ Варвикскомъ, открылось, что отецъ Шекспира, Джонъ, занимался перчаточнымъ ремесломъ, которое очень распространено въ этой сторонѣ. Отецъ Джона и дѣдъ поэта былъ фермеромъ Роберта Ардена Вильмкота. Въ 1557 году Джонъ Шекспиръ женился на младшей дочери Роберта Вильмкота, годъ спустя послѣ смерти ея отца. Фамилія Арденовъ была изъ знатныхъ фамилій Варвикскаго графства и постоянно враждовала съ фамиліею Дэдлеевъ, даже въ то время, когда Лейстеръ, который былъ тоже Дэдлей, находился на высотѣ своего могущества. Женитьба Джона Шекспира была, слѣдовательно, очевидно выше его званія и показываетъ, что онъ имѣлъ хорошія связи и былъ достаточно богатъ. Судя по налогамъ, платимымъ имь въ 1564 году въ пользу бѣдныхъ, видно, что онъ принадлежалъ ко второму разряду гражданъ Стратфорда. Онъ имѣлъ нѣсколько домовъ, а изъ городскихъ бумагъ видно, что онъ избирался постепенно въ высшія городскія должности и былъ присяжнымъ, констэблемъ, городовымъ казначеемъ, альдермэномъ и, наконецъ судьею. Джонъ Шекспиръ умеръ въ 1601 году, а жена его и мать поэта -- въ 1608, слѣдовательно, оба они дожили до того времени, когда сынъ ихъ былъ уже въ довольствѣ и извѣстности. Вилліамъ Шекспиръ былъ крещенъ въ 1564 году, апрѣля 26-го; вѣроятно, родился онъ 23-го апрѣля. Изъ восьмерыхъ дѣтей Джона Шекспира, четырехъ сыновей и четырехъ дочерей, былъ онъ старшимъ. Вскорѣ послѣ его рожденія случилась эпидемія, отъ которой онъ однакожъ, уцѣлѣлъ. Изъ сестеръ его почти всѣ умерли рано. Одинъ изъ братьевъ его, Эдмондъ, былъ впослѣдствіи актеромъ на одномъ съ нимъ театрѣ.
Въ Стратфордѣ была вольная латинская школа, въ которой Вилліамъ могъ выучиться началамъ латинскаго языка. Здѣсь кстати упомянуть о долго продолжавшемся спорѣ касательно образованія Шекспира и его школьныхъ свѣдѣній. Есть преданіе о которомъ упоминаетъ Pay въ изданной имъ "Жизни Шекспира", будто бы отецъ его, вслѣдствіе тѣсныхъ денежныхъ обстоятельствъ, принужденъ былъ рано взять его изъ школы и что Вилліамъ, будучи еще очень молодъ, сдѣлался сельскимъ школьнымъ учителемъ. Въ этомъ преданіи есть много вѣроятнаго. Извѣстно, что положеніе Джона Шекспира во время юности Вилліама очень измѣнилось, и легко можно допустить, что школьное образованіе сына его было весьма недостаточнымъ, хотя онъ впослѣдствіи и вознаградилъ его большою начитанностью. Въ самомъ началѣ своего поэтическаго поприща, въ одномъ изъ своихъ сонетовъ, сравниваетъ онъ съ широкою пропастью разстояніе, отдѣляющее ученость отъ его "грубаго невѣжества". Дайсъ положительно доказалъ, что Шекспиръ читалъ Плутарха не по-гречески, а въ англійскомъ переводѣ. Впрочемъ, Гёте и Шиллеръ понимали Гомера только въ нѣмецкомъ переводѣ. Нѣтъ сомнѣнія, что Шекспиръ обширностью своихъ разнообразныхъ свѣдѣній немного имѣлъ себѣ равныхъ въ свое время. Какъ въ этомъ отношеніи измѣнились сужденія нашего времени противъ прежняго! Съ какимъ высокомѣріемъ смотрѣли на Шекспира комментаторы прошлаго вѣка за его нѣкоторые географическіе, историческie и хронологическіе промахи, а теперь пишутъ цѣлыя книги, посвященныя исчисленіямъ его свѣдѣній въ дѣйствительной и сказочной натуральной исторіи! Теперь изъ частыхъ, технически совершенно точныхъ юридическихъ выраженій и намековъ, попадающихся въ пьесахъ Шекспира, заключаетъ Колльеръ, что онъ непремѣнно пробылъ нѣсколько времени въ должности у адвоката. Какъ бы то ни было, но изъ сочиненій его видно, что онъ имѣлъ достаточныя свѣдѣнія въ языкахъ латинскомъ, французскомъ, итальянскомъ и даже, кажется, въ испанскомъ. Начитанность его была необыкновенная; что же касается его промаховъ въ истoрiи и географіи, то не надобно забывать, что въ его жизни не было никакихъ другихъ историческихъ сочиненій, кромѣ хроникъ, а географiя могла быть предметомъ изученія лишь весьма немногихъ.
ѣдѣнія объ его юности, можно, однакожъ, полагать, что въ продолженіе ея съ нимъ случилось много такого, что должно было оставить на душѣ его много сильныхъ и глубокихъ впечатлѣній, сдѣлавшихся впослѣдтвіи источникомъ его поэтическаго творчества. Невзгоды и несчастія постигали его семейство и, слѣдовательно, отражались на немъ въ тѣ годы его возраста, когда впечатлительность, воображеніе и страсти бываютъ въ самомъ сильномъ развитіи. Виллiаму было четырнадцать лѣтъ, когда состояніе его отца было уже разстроено до такой степени, что въ 1586 году имя его упоминается коммиссіею, учрежденною по королевскому повелѣнію, для донесенія о всѣхъ тѣхъ, которые, по крайней мѣрѣ, разъ въ мѣсяцъ, не посѣщаютъ церкви. При этомъ упомянуто въ донесеніи, что Джонъ Шекспиръ не можетъ выходитъ изъ дома, потому что боится своихъ кредиторовъ; словомъ, по всему видно, что дѣти его съ ранняго ихъ возраста сами должны были пріискивать себѣ средства для жизни. Другого рода несчастіе постигло семейство Арденовъ, изъ которыхъ была мать Шекспира. Глава этой фамиліи, Эдуардъ Арденъ Паркгаль, былъ въ сильной враждѣ съ извѣстнымъ графомъ Лейстеромъ, любимцемъ королевы Елизаветы. Предполагаютъ, что, изъ личной вражды къ Ардену, Лейстеръ запуталъ его въ государственное преступленіе, вслѣдствiе чего Арденъ былъ казненъ въ 1583 году. Какъ ни велико было разстояніе, отдѣлявшее обѣднѣвшее семейство Шекспира отъ знатной фамиліи Арденовъ, но можно предполагать, что и это событіе должно было оставить сильное впечатлѣніе на душѣ молодаго поэта.
ѣ Шекспира, слышанный имъ въ Стратфордѣ. Изъ этого анекдота видно, что Шекспиръ попалъ въ кругъ разгульныхъ людей и ходилъ съ ними стрѣлять тихонько дичь въ помѣстья какого-то сэра Томаса Люси (Lucy). Сэръ Томасъ пожаловался на него въ судъ -- и Шекспира посадили въ тюрьму, за что онъ написалъ на сэра Томаса сатирическую балладу, изъ которой сохранилась одна строфа. Баллада навлекла на него еще бòльшія преслѣдованія, такъ что Шекспиръ вынужденъ былъ бѣжать въ Лондонъ. До какой степени справедливъ весь этотъ анекдотъ -- опредѣлить трудно, но есть нѣкоторое подтвержденіе ему въ первой сценѣ "Виндзорскихъ проказницъ", гдѣ Фальстафъ является браконьеромъ, и весьма можетъ статься, что въ лицѣ гордаго своими предками Роберта Шэлло (Shallow значитъ -- пустоголовый), которому поэтъ даетъ въ гербъ двѣнадцать щукъ (luces), осмѣянъ сэръ Томасъ Люси, у котораго дѣйствительно было въ гербѣ три щуки, и притомъ игра словомъ щука, luces, которое французъ Эвансъ, слегка измѣняя произношеніе, обращаетъ въ вошъ, louses, совершенно соотвѣтствуетъ сохранившейся строфѣ баллады, въ которой главное состоитъ въ точно такой же непереводимой по-русски игрѣ словъ на luci и lowsie:
ѣкоторыхъ сонетовъ, сочиненныхъ Шекспиромъ въ молодыхъ лѣтахъ, видно, что чувственныя страсти сильно владѣли имъ въ молодости. Англичане всячески старались облечь въ нравственный покровъ эротическое и въ высшей степени чувственное содержаніе этихъ стихотвореній, изъ которыхъ видно, что постоянство было не въ числѣ добродѣтелей поэта. Они не довольствовались художественною безукоризненностью его: имъ хотѣлось, чтобы любимецъ ихъ и какъ человѣкъ оставался безъ упрека -- черта, безъ сомнѣнія, дѣлающая честь нравственному чувству націи, хотя, съ другой стороны, затемняющая истину и вредящая вѣрному пониманію человѣка. Восемнадцати лѣтъ женился Шекспиръ на дѣвицѣ Аннѣ Гетевэ, которая была восемью годами старше его. Бракъ заключенъ былъ съ необыкновенною поспѣшностью -- и черезъ семь мѣсяцевъ родилась у нихъ дочь Сусанна. По всему видно, что домашняя жизнь Шекспира не была счастливою. Спустя два года, жена его родила еще двойню и потомъ уже больше не рожала. Переселясь въ Лондонъ, онъ оставилъ ее въ Стратфордѣ, куда, кажется, по временамъ возвращался. Въ Лондонѣ -- что извѣстно не изъ однихъ только сонетовъ его -- продолжалъ онъ свою прежнюю холостую жизнь, по крайней мѣрѣ, въ началѣ. Случай то или нѣтъ, но только въ первыхъ его произведеніяхъ онъ постоянно выводитъ на сцену злыхъ и своенравныхъ женщинъ, которыхъ впослѣдствіи вовсе не представлялъ. Передѣлывая, напримѣръ, "Генриха VI", написаннаго первоначально не имъ, онъ сдѣлалъ къ ролямъ злыхъ женъ Генриха VI и Глостера множество самыхъ ѣдкихъ прибавленій. И потомъ, съ какимъ чувствомъ убѣжденія говоритъ онъ въ пьесѣ "Двѣнадцатая ночь" о томъ, что женщина должна выбирать себѣ мужа старше себя, "потому что мы, мужчины, гораздо болѣе шатки въ нашихъ склонностяхъ, чѣмъ женщины, и насъ лучше можетъ привязывать къ нимъ ихъ молодая прелесть". Всего вѣроятнѣе то, что причиною женитьбы его былъ тотъ "оплакиваемый проступокъ", о которомъ онъ вспоминалъ впослѣдствіи въ своихъ сонетахъ.
ѣ Шекспиръ продолжалъ вести свой прежній холостой образъ жизни; такъ по крайней мѣрѣ, можно заключить по двумъ слѣдующимъ анекдотамъ, за достовѣрность которыхъ, впрочемъ, не ручаемся. Во время поѣздокъ его изъ Лондона въ Стратфордъ, останавливался онъ въ Оксфордѣ въ гостинницѣ у Джона Девнэнта, который былъ женатъ: мужъ и жена очень любили его. Шекспиръ крестилъ у нихъ сына Вилліама, и злые языки говорили, что между постояльцемъ и женою Девнэнта была не одна только дружба. Разъ маленькій Вилліамъ поспѣшно бѣжалъ домой и на чей-то вопросъ -- зачѣмъ онъ такъ спѣшитъ, мальчикъ отвѣчалъ, что ему хочется поскорѣе видѣть своего крестнаго отца, который по-англійски называется godfather -- божьимъ отцомъ. "Ты xopoшій мальчикъ", замѣтилъ ему спросившій его: "только не долженъ употреблять имя Божіе напрасно". Молодой Виллiамъ Девнэнтъ впослѣдствіи очень гордился своимъ знакомствомъ и родствомъ съ Шекспиромъ, такъ что, пожалуй, и анекдотъ этотъ могъ выдумать самъ. Другой анекдотъ разсказывалъ современникъ Шекспира Меннингэмъ. Какая-то лондонская дама, восхитившись игрою Ричарда Барбэджа, друга Шекспира, въ роли Ричарда III, прислала ему приглашеніе къ себѣ на вечеръ, наказавъ ему, чтобы онъ постучался къ ней въ дверь подъ именемъ Ричарда III. Шекспиръ подслушалъ приглашенiе и пришелъ къ дамѣ прежде своего прiятеля. Скоро послѣ его прихода стучится въ дверь второй Ричардъ III -- и торжествующій прiятель отказываетъ ему, закричавъ: "Вильгельмъ Завоеватель предшествуетъ Ричарду III".
ѣдствіи, но тѣмъ не менѣе не подлежитъ сомнѣнію, что въ молодыхъ своихъ годахъ Шекспиръ велъ очень разгульную жизнь и, наконецъ, послѣ всѣхъ своихъ охотничьихъ и любовныхъ похожденій, рѣшился совершенно разстаться съ семействомъ и сдѣлаться актеромъ. Въ то время это былъ такой шагъ, который нельзя было дѣлать, не подумавъ. Чтобъ pѣшиться на него, надо было высоко стоять надъ современными предразсудками и почти надъ общимъ мнѣніемъ. Шекспиръ самъ сознается, въ своихъ сонетахъ, что одною изъ главныхъ сторонъ его характера былъ "неизлѣчимый порокъ страстности", который никогда не проходилъ у него. Впрочемъ, если бы онъ не испыталъ на самомъ себѣ всей силы страстей, могъ ли бы онъ съ такимъ мастерствомъ и съ такою глубокою вѣрностью изображать въ своихъ произведеніяхъ всѣ бури этихъ чувственныхъ влеченій, все очарованіе ихъ соблазна и ту гибель, которая постигаетъ ихъ чрезмѣрное развитіе? Нравы того времени были чувственны, жестки и грубы. Это было время характеровъ рѣзкихъ и откровенныхъ въ своихъ страстяхъ. Каково было время, таковъ былъ и поэтъ. По всему видно, что молодость Шекспира была необыкновенно пылкая и увлекающаяся. Впрочемъ, если судить объ его душевномъ состояніи по стихотвореніямъ, написаннымъ имъ въ его юношескомъ и страстномъ періодѣ, то нельзя не замѣтить въ нихъ, среди самаго бурнаго разлива страсти, присутствія сознанія о своемъ увлеченіи и какой-то внутренней силы, сдерживающей напоры страсти. Эта двойственность замѣтна и въ двухъ первыхъ произведеніяхъ его молодости: одно изъ нихъ -- "Лукреція" -- исполнено стоическаго мужества и высокой душевной чистоты, другое -- "Венера и Адонисъ" -- самаго сладострастнаго характера. О нихъ мы сейчасъ будемъ говорить. Такая же двойственная настроенность, переходящая безпрестанно въ борьбу разума съ чувственностью и страсти съ разсудкомъ, видна и въ бòльшей части сонетовъ его.
ѣствовательному или, точнѣе, къ описательному. "Венера и Адонисъ" напечатана была въ 1593 году, "Лукреція" -- въ 1594. Оба посвящены графу Саутгэмптону, оба сочинены до окончательнаго переѣзда Шекспира въ Лондонъ, и все обличаетъ въ нихъ юношескую руку и юношескую настроенность. Содержаніе "Венеры и Адониса" составляетъ страсть этой богини къ холодному и неопытному мальчику Адонису, который равнодушно смотритъ на страсть Венеры, ничего не любитъ, кромѣ охоты, и гибнетъ отъ дикаго кабана. Поэма оканчивается плачемъ богини объ его преждевременной смерти. Шекспиръ изобразилъ любовь Венеры во всемъ безумствѣ страсти, упрековъ, просьбъ, слезъ, во всемъ ненасытномъ жарѣ желаній. Необыкновенная роскошь поэтическихъ мыслей и образовъ развита во всей поэмѣ, обнаруживающей въ авторѣ самое тонкое знаніе своего предмета; но, несмотря на всѣ эти внутреннія достоинства, поэма походитъ на фламандскія миѳологическія картины, изображавшія обыкновенно рожденную изъ морской пѣны богиню красоты съ крайне роскошными и неумѣренно-развитыми сладострастными формами. Этотъ наивный и милый анахронизмъ лежитъ на всѣхъ искусствахъ того времени, даже на самыхъ геніальныхъ произведеніяхъ итальянской кисти. Такъ и на шекспировскомъ Олимпѣ отразилась его "старая веселая Англiя". По свидѣтельству современниковъ, эти стихотворенія поставили Шекспира въ число поэтовъ, которымъ тогда удивлялись; особенно нравилось въ немъ это смѣшеніе поэзіи съ крайнимъ чувственнымъ жаромъ. Любовь, которую изображали прежде него въ своихъ миѳологическихъ стихотвореніяхъ англійскіе и итальянскіе поэты, была не другое что, какъ искусственное хитросплетеніе мыслей о любви, обдѣланныхъ въ утонченныя формы и отличавшихся болѣе вылощенностью фразъ, нежели внутреннею правдою чувства. Въ поэмѣ Шекспира, напротивъ, любовь есть "духъ, сотворенный изъ огня", безумiе и страсть -- и это понятіе проступаетъ сквозь всю манерность представленія. Вѣроятно, поэтому стихотворенie это и сдѣлало такое сильное впечатлѣніе на современниковъ, которые указывали на него, какъ на образецъ любовныхъ стихотвореній; оно имѣло нѣсколько изданій и вызвало цѣлый рядъ подражаній; современные поэты превозносили его какъ "квинтэссенцію" любви, какъ образецъ "искусства любить". Впрочемъ несмотря на весь блескъ красокъ и колорита, какими поэтъ изображаетъ страсть, онъ знаетъ, что рисуетъ картину одного только чувственнаго вожделѣнія, которое "какъ хищный звѣрь пожираетъ свою добычу". Въ томъ мѣстѣ, гдѣ говорится о стараніяхъ Адониса поймать вырвавшагося у него жеребца -- явно видно намѣреніе автора поставить эту животную страсть не въ противоположность страсти Венеры, а рядомъ съ ея страстью. Равнодушный Адонись, отвергая мольбы Венеры, говоритъ ей, что она должна называться не любовью, а "всѣмъ пренебрегающимъ чувственнымъ вожделѣніемъ, которое омрачаетъ разсудокъ и заставляетъ забывать румянецъ стыда и чести". Впрочемъ, эта мысль почти совершенно тонетъ въ прелести чувственныхъ картинъ.
"Лукреціи", напротивъ, мысль эта заключается въ самомъ содержаніи, которое, словно съ умысломъ, выбрано въ противоположность первому стихотворенію. Слѣпой жаждѣ наслажденiя, олицетворенной въ образѣ Венеры, противопоставляетъ здѣсь поэтъ цѣломудріе римской матроны, въ которой сила воли и нравственности трагически торжествуетъ надъ чувственнымъ вожделѣніемъ. Правда, что описаніе преступной сцены въ "Лукреціи" отъ этого не сдѣлано ни хладнокровнѣе, ни съ бòльшею скромностью, напротивъ, кажется, въ изображеніи цѣломудренной красоты Лукреціи есть еще больше соблазнительнаго жара, нежели въ какой-либо сценѣ "Венеры и Адониса"; но за то раскаяніе Лукреціи, месть ея чистой души надъ своимъ поруганнымъ тѣломъ, наконецъ, ея смерть обработаны въ совершенно иномъ, возвышенномъ тонѣ. Поэтъ становится свободнѣе и значительнѣе, выходя изъ тѣснаго круга ночной, преступной сцены: одинокая Лукреція, готовясь къ самоубійству, останавливается передъ картиною, представляющею разрушеніе Трои -- и читатель невольно наводится на сравненіе гибели Лукреціи отъ Тарквинія съ гибелью семейства Прiамова отъ похищенія Елены. Въ "Венерѣ и Адонисѣ" поэтъ, углубляясь въ сладострастное положенie, которое скорѣе можетъ быть предметомъ для живописи, очевидно находился подъ влiяніемъ "сладкаго искусства" Овидiя; въ "Лукреціи", напротивъ, возбужденный Виргиліемъ, онъ исполненъ высокаго нравственнаго чувства и бросаетъ взглядъ въ сферу великихъ событій. Такія противоположности были отличительною чертою шекспировскаго творчества и словно потребностью его многосторонней натуры. Новые поэты, какъ, напримѣръ, Гёте, безпрестанно воспроизводятъ въ своихъ сочиненіяхъ одинъ и тотъ же любимый характеръ: Вейслингенъ Вертеръ, Клавиго, Стелла, Эгмонтъ, съ весьма легкими измѣненіями. Шекспиръ, напротивъ, съ перваго раза обрабатывалъ данный матерiалъ съ тою оконченностью и полнотою, которыя дѣлаютъ возвращеніе къ нему уже невозможнымъ и скорѣе вызываютъ къ обработкѣ другого, противоположнаго матерiала.
ѣхъ, которые знаютъ Шекспира только по его драматическимъ произведеніямъ, обѣ эти поэмы покажутся очень странными по своей внѣшней формѣ. Вмѣсто дѣйствія, все въ нихъ сводится на однѣ рѣчи. Особенно въ "Лукреціи", исключая описанія преступленія Тарквинія, холодное краснорѣчiе и безконечныя разсужденія совершенно преобладаютъ надъ поэзіею. Чтò такъ удивительно отличаетъ монологи въ драмахъ Шекспира, именно, это искусство сосредоточивать всю бездну ощущеній въ немногіе великіе очерки, въ поэмахъ представляется совершенно наоборотъ. Ложная, манерная форма тогдашнихъ пастушескихъ стихотвореній, писанныхъ въ подражаніе итальянскимъ образцамъ, отразилась на обѣихъ поэмахъ и особенно на "Лукреціи". Отличительные признаки этой формы, заимствованные изъ итальянскихъ "concetti", суть: придуманность странныхъ, невѣроятныхъ сравненій и образовъ; глубокомысленность, расточаемая по поводу самыхъ пустыхъ предметовъ, умничанье и искусственное ocтpoyмie вмѣсто поэзіи; воображенье, направленное на изобрѣтеніе логическихъ контрастовъ, утонченныхъ различій и эпиграмматическихъ тонкостей. Очевидно, что Шекспиръ былъ здѣсь еще подъ влiянiемъ современныхъ образцовъ, только далеко превосходитъ ихъ силою и роскошью своей фантазіи. Впослѣдствіи -- и даже въ одной изъ первыхъ комедій своихъ ("Безплодныя ycилiя любви") -- онъ уже смѣется надъ этою манерностью и заставляетъ Бирона называть этотъ родъ поэзіи "тафтяными фразами, вытканными шелковыми выраженіями, бархатными гиперболами, педантическими фигурами, жеманною аффектаціею и лѣтними мухами, порожденными модою ложнаго блеска". Но тѣмъ не менѣе во многихъ мѣстахъ его произведеній замѣтны слѣды этихъ фальшивыхъ блестокъ искусства, хотя иногда онъ употребляетъ ихъ съ намѣреніемъ, для противоположныхъ цѣлей. Этому же влiянію современныхъ образцовъ надобно приписать и то, что въ первоначальныхъ его драмахъ трагическая настроенность (паѳосъ) такь часто отзывается нѣкоторой напыщенностью. Не подлежитъ сомнѣнію, что Шекспиру очень нравилось широковѣщательное кpaснорѣчie Сенеки и блестящій стиль Виргилiя. Доказательствомъ этому, между прочимъ, служитъ то, что онъ заставляетъ Гамлета удивляться извѣстному разсказу о смерти Пирра. "Лукреція" большею частью написана вродѣ этого разсказа. Замѣчательно, что въ юношескихъ произведеніяхъ Гёте и Шиллера видно особенное предрасположеніе къ Виргилію: для юности героическое заключается больше въ громкомъ и блестящемъ стилѣ Виргилія, нежели въ простомъ величіи Гомера. Кромѣ того, Шекспиръ по натурѣ своей былъ виргиліянецъ. Впослѣдствіи же, когда ему случалось въ драмахъ своихъ намекать на борьбу грековъ сь троянцами, онъ былъ постоянно пристрастенъ къ троянцамъ. Можетъ-быть, это можно объяснить тѣмъ, что старинныя англійскія хроники производятъ древнихъ бриттовъ отъ троянцевъ. Какъ бы то ни было, но только съ этой точки зрѣнія становится понятнымъ послѣднее произведеніе его "Троилъ и Крессида".
ѣ, какъ поэтъ съ такимъ вѣрнымъ и простымъ чувствомъ, какъ Шекспиръ, поддался сначала этой господствовавшей въ его время манерности, этому условному искусству. Гораздо труднѣе понять, какъ могъ онъ такъ скоро отрѣшиться отъ него. Надобно вспомнить, что вся рыцарская поэзiя среднихъ вѣковъ была искусствомъ совершенно условнымъ и манернымъ -- и уже въ XV вѣкѣ она упала во всей Европѣ, вдававшись въ грубость и неестественность. Въ XVI вѣкѣ очистили ее отъ грубости знаменитые эпики Аріостъ и Тассъ, воспитанные вліяніемъ древнихъ образцовъ; но они не могли очистить ее отъ рыцарскихъ романовъ. Чѣмъ болѣе падали въ XVI вѣкѣ рыцарскія идеи, обычаи и нравы, тѣмъ больше ослабѣвали интересы къ внутреннему содержанію итальянской рыцарской поэзіи: въ ней удивлялись только одной превосходной формѣ, гармоніи стиховъ, выработанному и утонченному языку. Поэзiя совершенно потеряла изъ вида содержанiе; мѣсто его заняла одна форма -- и одну ее только имѣли въ виду. А если форма и техническая сторона становятся въ искусствѣ главными, то въ результатѣ бываетъ всегда то, что скоро и самая форма впадаетъ въ изысканность и въ искаженіе человѣческой природы, этого вѣчнаго предмета всякой поэзіи. Тогда содержаніе и форма, поэтическое выраженіе и взглядъ на человѣческую природу отдаются одному только произволу, и уже не природа указываетъ путь поэту, а принятыя условія и мода. Крайнею степенью этой психологической и эстетической неестественности была аллегорическая и пастушеская поэзiя итальянскихъ и испанскихъ поэтовъ XVI вѣка. Когда исчезла рыцарская поэзiя, нѣсколько вѣковъ господствовавшая во всей Европѣ, мѣсто ея заступила вездѣ поэзія пастушеская. Вся Европа восхищалась пастушескими романами Рибейра, де-Миранда, Санназара, Монтемайора. И въ Англіи итальянская литература, итальянская лирика и пастушеская поэзія сдѣлались господствующимъ вкусомъ. Мы сказали уже, какъ, послѣ пробужденія въ Италіи классической литературы, въ эпоху Возрожденія (Renaissance), страсть къ ней быстро охватила образованныя cocловiя въ Англіи; ею занимались не одни ученые, но и вся аристократія. Плутархъ, Гомеръ, Овидій, Виргилій, Плавтъ, Теренцій были тотчасъ же переведены на англійскій языкъ. Время это было началомъ европейской цивилизаціи; школы начали освобождаться отъ своей прежней схоластической философіи; чтеніе Библіи упростило и облагородило вкусъ; произведенія классической литературы, благодаря изобрѣтенію книгопечатанія, распространялись всюду. Уже при дворѣ Генриха VIII господствовали маскарадныя процессія, аллегоріи и пастушеская поэзія, а при Елизаветѣ дѣйствительно насталъ вѣкъ возрожденныхъ наукъ и искусствъ, подъ личнымъ влiяніемъ королевы, которая сама любила искусства, была музыкантшею, читала греческихъ и латинскихъ писателей и сочиняла лирическія стихотворенія. Весь дворъ Елизаветы захотѣлъ сдѣлаться классическимъ. Недавніе богословскiе споры ввели въ моду науку. Въ то время въ воспитаніе знатной дамы непремѣнно входила необходимость знанія греческаго и латинскаго языковъ. Если Елизавета посѣщала кого-нибудь изъ своихъ вельможъ, ее всегда привѣтствовали Пенаты и въ спальню отводилъ Меркурій; домашніе пажи переодѣты были въ Дрiадъ, а слуги, въ видѣ сатировъ прыгали и бѣгали по лугу. Когда проѣзжала она городъ Норвичъ, то, по знаку мэра и альдермэновъ, Купидонъ, отдѣлившись отъ встрѣчавшей ее группы олимпійскихъ божествъ, подносилъ ей золотую стрѣлу, которую прелести ея должны были сдѣлать неотразимою. Елизаветѣ былъ уже тогда пятидесятый годъ. Изъ всего этого видно, до какой степени вкусъ къ аллегорической и пастушеской поэзіи господствовалъ тогда въ Англіи. Простонародная любовь къ балладамъ бродячихъ пѣвцовъ и народнымъ театральнымъ фарсамъ не въ состояніи была противодѣйствовать ему, а другой литературы, основанной на національномъ саксонскомъ характерѣ, тогда не существовало. Тяжкое время междоусобныхъ войнъ Алой и Бѣлой Розы истребило все прежнее народное образованіе, уничтоживъ вмѣстѣ съ тѣмъ и всю прежнюю воинственную аристократію бароновъ... Съ Генриха XVI выступило уже совсѣмъ новое дворянство, которое, подражая тогдашнимъ итальянскимъ владѣтелямъ и испанскимъ грандамъ XVI вѣка, покровительствовало искусствамъ и литературѣ и само занималось ими.
Таковъ былъ графъ Сайерре (Syerry), въ цвѣтѣ лѣтъ погибшій отъ преслѣдованій графа Гертфорта и жестокости Генриха VIII; таковъ былъ въ молодости умершій мэръ Томасъ Віатъ, о которомъ ходила молва, подтверждаемая между прочимъ его стихотвореніями, будто онъ былъ въ связи съ Анною Боленъ; таковъ былъ сэръ Филиппъ Сидней, воинъ, государственный мужъ и поэтъ, одинъ изъ твердыхъ опоръ трона Елизаветы, покровитель всѣхъ талантовъ и авторъ пастушескаго романа "Аркадія", отъ котораго была въ восхищеніи вся Англія. Раннюю смерть его оплакивали всѣ европейскіе ученые. Таковъ былъ сэръ Вальтеръ Ралей (Raleigh) знаменитый морякъ и путешественникъ, который, такъ же какъ Сидней, безвинно погибъ на эшафотѣ. Таковы были лордъ Воксъ (Vaux), графъ Дорсертъ, графъ Оксфордъ, графъ Пэмброкъ и графъ Соутгэмптонъ, другъ и покровитель Шекспира. Необыкновенное вліяніе имѣли эти люди на свое время и на англійскую литературу. Подражая итальянскимъ образцамъ, они усвоили англійской литературѣ возвышенный стиль Петрарки, чистоту стиха, придворную утонченность вкуса, качества, которыя ихъ послѣдователи довели потомъ до крайней неестественности. Путешествiе въ Италію и подражаніе итальянскимъ образцамъ сдѣлалось тогда въ Англіи стремленiемъ всѣхъ поэтовъ. Англія XVI вѣка наводнена была итальянскою лирикою, пастушескими стихотвореніями, аллегорiями и новеллами. Такая чисто-искусственная, ученая, аристократическая поэзiя была совершенно противоположна поэзіи національной и еще противоположнѣе начинавшейся тогда народной англійской драмѣ. Впрочемъ, во всей Европѣ господствовала тогда эта космополитическая литература, поддерживаемая и покровительствуемая дворами, высшимъ свѣтомъ, учеными и всѣми образованными людьми.
ѣ? Его мелкія стихотворенія, сонеты, "Венера и Адонисъ" и "Лукреція" совершенно ставятъ его въ рядъ тѣхъ аристократическихъ кліентовъ, тѣхъ лирическихъ и эпическихъ поэтовъ, воспитанныхъ въ итальянской школѣ. Въ первоначальныхъ драматическихъ произведеніяхъ своихъ, въ "Комедіи ошибокъ" и въ "Усмиреніи своенравной", очевидно, слѣдуетъ онъ итальянскимъ образцамъ и, кромѣ того, извѣстно, какъ часто пользовался онъ для драмъ своихъ итальянскими новеллами и въ переводѣ, и въ оригиналѣ. Вообще, вслѣдствiе личныхъ отношеній Шекспира къ поэтамъ итальянской школы и къ покровительствовавшей ему аристократіи, въ его произведеніяхъ остались слѣды этого вкуса и стиля. Только въ послѣднихъ его драмахъ вполнѣ исчезаетъ эта склонность къ итальянской лирикѣ: мѣсто ея заняла уже простота и искренность народной саксонской пѣсни, поэтъ сбросилъ съ себя ученое и аристократическое искусство и сталъ дѣйствительно національнымъ поэтомъ.
ѣлительно неизвѣстно, что было причиною его переѣзда въ Лондонъ: желаніе ли поискать средствъ для содержанія своей бѣдной семьи, опасенія ли преслѣдованій сэра Томаса Люси, или, просто, страсть къ поэзіи и къ театру. Статься можетъ, что всѣ эти причины дѣйствовали взаимно; притомъ весьма естественно, что въ такой удивительно-одаренной натурѣ должны были очень рано образоваться склонность и дарованіе къ стихотворству и театру. Извѣстно, что еще съ 1589 года, слѣдовательно, съ ранней юности Шекспира, въ Стратфордѣ почти ежегодно играла какая-нибудь изъ странствующихъ труппь графовъ Лейстера, Варвика, Ворчестера и другихъ. Рѣшенію Шекспира сдѣлаться актеромъ могло еще способствовать и то, что многіе актеры, впослѣдствіи его товарищи, были изъ Варвикскаго графства, къ которому принадлежалъ Стратфордъ. Оттуда же былъ и славный въ исторіи англійскаго театра Джемсъ Бербэджъ, основатель Блекфрайерскаго театра, на который Шекспиръ вступилъ впослѣдствіи. Кто-нибудь изъ нихъ могъ знать Шекспира еще въ юности и обратить вниманіе на его поэтическій талантъ. Положительно извѣстно, что съ 1539 года Шекспиръ сталъ дѣйствительнымъ членомъ театральной труппы. Но здѣсь должны мы на время прервать изложеніе жизни и литературной дѣятельности Шекспира и прежде взглянуть на то, что нашелъ онъ въ Лондонѣ на своемъ новомъ поприщѣ. Для этого мы изложимъ, съ возможною краткостью, когда и какъ развилась въ Англіи драматическая поэзія, какъ начался и усовершенствовался англійскій театръ, въ какомъ видѣ Шекспиръ засталъ ихъ, въ какомъ отношеніи находилась труппа, въ которую онъ вступилъ, къ прочимъ лондонскимъ труппамъ и, наконецъ, какое положеніе онъ занималъ въ ней вначалѣ и впослѣдствіи.