В. В. Суховая
Национальный горный университет
ОБ ОСОБЕННОСТЯХ И РОЛИ ПРОЛОГА В «ИСПОВЕДИ
» ДЖОНА ГАУЭРА
Від бароко до постмодернізму: Зб. наук. пр./редкол.: Т. М. Потніцева (відп. редактор) та ін. – Д.:
Видавництво ДНУ, 2008. – Вип.. XII. – 290 с.
©Дніпропетровський національний
університет, 2008
Розглядається Пролог „Сповіді закоханого” як самостійний композиційний елемент та невід’ємна частина авторського плану глибинно - епістемологічного дослідження поеми.
Актуальность данного исследования обусловлена тем, что в отечественной медиевистике отсутствует школа гауэроведения. Вполне логично предположить, что и традиции детального рассмотрения Пролога «Исповеди влюблённого» также не существует. Хотя на данном этапе существует целый ряд исследований детально рассматривающих этот компонент поэмы, все они относятся к зарубежным критическим школам. Поэтому основным материалом статьи стали именно эти исследования зарубежных гауэроведов.
Данная статья нацелена на выявление типичных черт пролога Позднего Средневековья и рассмотрение специфики Пролога «Исповеди влюблённого» Джона Гауэра. Особое внимание уделяется социальной направленности Пролога и сословной критике английского общества конца XIV века. При детальном критическом анализе современного Гауэру общества возникает вопрос о влиянии жанра инвективы и проповеди на само понимание поэмы «Исповедь влюблённого», посвящённой любовной проблематике.
Для выявления типичных и узнаваемых черт куртуазной поэмы статья ссылается на «Роман о Розе» Гильома де Лорриса, а «Троил и Хризеида» Джеффри Чосера служит материалом для изучения композиционных особенностей пролога средневековья, тем самым, позволяя определить уникальность авторского замысла при создании Пролога к «Исповеди влюблённого».
«Роману о Розе» Гильома де Лорриса и Пролога к "Исповеди влюблённого" Джона Гауэра, возникает вопрос: какую цель преследовал автор "Исповеди влюблённого", придавая Прологу такую достоверность? По замыслу автора «Романа о Розе» юный поэт засыпает и видит сон, о котором затем повествует по поручению Амура. Поэтому вступление к «Роману о Розе» напоминает обычное начало «видений», отдаляющих действие от реальности в мир сна и мистического созерцания[7, с. 580].
Но у Гауэра Пролог приближен к реальности и лишён вымысла. Отнюдь не лёгкая и занимательная история, воспевающая любовь придворного к прекрасной даме открывает его. Пролог, как бы разочаровывает читателя, ищущего в нём обещанные самим названием описания рыцарской доблести и бесстрашия, подвигов во имя любви. Гауэр не спешит стать «певцом любви», но охотно играет роль «исследователя настоящего».
Заслуженная репутация энциклопедиста и носителя высоких моральных принципов не позволяет Гауэру мгновенно перевоплотится в новый образ. Хотя именно в этой поэме он становится более изысканным и занимательным рассказчиком и отходит от религиозной проблематики. А чтобы соответствовать запросам времени и уровню его читателей автор «Исповеди влюблённого» уделяет особое внимание сюжетности и повествовательному элементу произведения. В Прологе Гауэр заявляет о своей «новой манере», подчёркивая, что он создаёт «произведение в новом роде» и становится певцом любви: «Whan the prologe is so despended, / This bok schal afterward ben ended/ Of love, which doth many a wonder / And many a wys man hath put under//». (А когда завершится Пролог, / Речь в моей книге пойдёт о любви,/ Покорившей мудрецов/ И сотворившей множество чудес).
«Новая манера» была вызвана к жизни случайной встречей поэта с королём Англии Ричардом II (1367-1400) во время речной прогулки по Темзе. В первой редакции «Исповеди влюбленного» Гауэр детально описывает эту встречу и рассказывает, как Ричард любезно пригласил его взойти на королевскую барку и заказал у него произведение в совершенно новом стиле»[1, с. 196]. По утверждению поэта, книга была написана « для Ричарда II, которому я предан всем своим сердцем». В Прологе и в конце восьмой книги Гауэр возносил мольбы за короля, а в эпилоге восхвалял Ричарда, преуменьшая достоинства своей книги. Но уже вторая редакция поэмы знакомит нас только с выбором новой манеры, а не фактором который обусловил этот выбор: «Bot for men sein, and soth it is, / That who that al of wisdom writ / It dulleth ofte a mannes wit / To him that schal it aldai rede, / For thilke cause, if that ye rede, / I wolde go the middel weie / And wryte a bok betwen the tweie, / Somwhat of lust, somewhat of lore, / That of the lasse or of the more / Som man mai lyke of that I wryte//» (Но, твердит молва и, к сожалению, она права/ Те, кто пишут серьёзные книги /Могут свести с ума читателя / Который учится по ним ежедневно./ Поэтому, если вы мне советуете / Я выбираю компромиссный вариант /И пишу книгу, содержащую в себе/ Как развлечение, так и пользу/ Чтобы большая или меньшая её часть / Доставила читателю удовольствие//)[1].
Посвящение 1390 года королю Ричарду II вытесняет новое – во славу Англии, датируемое 1392годом [15]: «Som man mai lyke of that I wryte:/ And for that fewe men endite/ In oure englissh, I thenke make/ A bok for Engelondes sake//» (Возможно, кто-то оценит мой труд./ И для немногих избранных / Я вознамерился написать произведение/ Во славу Англии!//).
"... Во имя христианской - Божественной любви
Я вам, мои друзья, свой опыт доверяю.
О ценностях и ценах, заплаченных людьми,
О, Англия, тебе я труд свой посвящаю!.."[2]
Именно эти начальные строки Пролога указывают на то, что в произведении нет места для излияния интимного чувства любви, а сама поэма, написанная во славу Англии, как монументальная повествовательная модель ставит перед собой нравственно-этические, а, следовательно, более значимые цели [15].
«Глас вопиющего» (1382) и «Зерцало размышляющего» (1376-1379)), возможно, привлекла внимание молодого монарха Ричарда II [1, с. 200]. Будучи дальновидным и образованным представителем династии Плантагенетов, Ричард Бордосский широко покровительствовал талантливым писателям и поэтам. В них он видел нужный ему блестящий фон, свидетельствующий о том, что власть нового монарха, подобно старой монархии, заботится о развитии искусства. Окружив себя избранными поэтами, к числу которых относился Чосер и Гауэр, Ричард пытался утвердить и вознести национальный английский язык, а вместе с ним и английскую монархию. Эту миссию достойно выполняли англоязычные произведения, насыщенные современным содержанием и овеянные духом напряжённой и динамичной жизни своего времени. А мастерство поэтов служило доказательством того, что английский язык в полной мере отражал все явления многогранной действительности. Очевидно, образованность Джона Гауэра и его поэтическая речь стала причиной личного заказа Ричарда II на написание «Исповеди влюблённого». Ричард осознавал, что «моральный» Гауэр адресовал свои произведения по преимуществу образованным людям и выдвинул перед поэтом конкретную задачу: обратиться к традиционной для светской литературы теме куртуазной любви, как залогу к широкой популярности произведения среди всех слоёв английского общества.
Одной из ключевых тем, носящих светский отпечаток и поэтому хорошо известной Ричарду Бордосскому и его ближайшему окружению, была любовь придворного к избранной им замужней даме. Под воздействием рыцарских идеалов эта тема проникла из французской куртуазной литературы в английскую художественную мысль XIV века. Любовное служение госпоже, рассчитывающее на любовную награду и таящее в себе чувственные надежды, имело тенденцию сублимироваться: награда – это, с одной стороны, ритуальный поцелуй, а с другой – само чувство, облагораживающее рыцаря, вдохновляющее его на подвиги и поэтическое творчество[9, с. 35].
Самого Гауэра на поэтическое творчество вдохновил пример Августина и Чосера. Автор «Исповеди влюблённого» разрабатывает любовную тематику и отождествляет Женщину с земной жизнью. Но поэт не разделяет жизнерадостных устремлений «слуги возлюблённых» (так называл себя Чосер в «Троиле и Хризеиде»). Гауэр также подражает «Роману о Розе» Гильома де Лорриса, но делает это весьма избирательно. Вот почему, воспетая куртуазными и рыцарскими романами любовь, как высшее счастье и истинное назначение земной жизни, служит Гауэру лишь отправной точкой для перехода к религиозной проблематике [4, с. 33].
Утончённый психологизм французских рыцарских романов, на которых лежал отпечаток дидактизма и морализаторства, был далёк от английских рыцарских романов, но близок и понятен Гауэру, знатоку христианской философии и психологических произведений Августина («Исповедь»).
Хотя любовь является лишь видимой темой произведения, в «Аллегории любви» Клайва Льюиса, известного зарубежного гауэроведа, возносится мастерство Гауэра, которое позволило ему соединить любовь и мораль[15, с. 198]. Немного позже другой критик Э. Миннис указывает на то, что Гауэр следует схоластической традиции прочтения любовной поэзии Овидия, для которой характерно рассмотрение любовной тематики с точки зрения морали [16; 1]. Вполне логично, что и для образованного читателя позднего средневековья тема любви соотносилась и гармонично вплеталась в моральное, политическое и философское сюжетное целое поэмы.
«Исповедь влюблённого», Гауэр рассматривает не в ключе куртуазной рыцарской литературы, а скорее в рамках христианского мировосприятия. Унаследованная от эпохи античности и постепенно преобразованная в теорию, доктрина суетности мира находилась в центре внимания религиозных деятелей христианского средневековья. В монастырской среде полагали, что первородный грех вверг душу в плоть и душе предстоит реабилитироваться путём «ангелизации» т. е. посредством равнодушия и даже бегства от мира. Однако не все богословы столь радикальны. Труд св. Августина «О граде Божием» не об уходе от мира, а скорее о том, как жить в этом мире, оставаясь безразличным к нему. Поэтому он не лишён восхищения природой вещей и её прославления.
Но для господствующей теории презрения к миру похвально одно лишь созерцание, а любая деятельность, касающаяся земного существования человека, обращалась в небытие «антиценностей» [5, с. 18 – 19]. Поскольку жизненные удовольствия были отринуты ею как вредоносные, на долю сексуального наслаждения выпало наибольшее количество брани [5, с. 20].
Длительная неоплатоническая традиция, поддержанная многими отцами церкви, полагала, что в силу своей иррациональной природы телесный союз низводит человека до уровня животного. И вслед за Августином, жившим за много столетий до него, Гауэр связывает любовь с животной природой человека и считает, что она бывает либо благотворительной, бескорыстной, исполненной сострадания или желания помочь, либо плотской и эгоистичной, становясь причиной беспокойства и несчастий [4, с. 36]: «Of mannes herte the corage / Was schewed thanne in the visage; / The word was lich to the conceite / / Withoute semblant of deceite: / Tho was ther unenvied love, / Tho was the vertu sett above/ And vice was put under fote. / Now stant the crop under the rote, /P. 119 The world is changed overal, / And therof most in special / That love is falle into discord//" (Отвагу, доблесть храбрецов/ Легко узнать, взглянув в лицо./Ложь и обман были чужды обществу/ Слова являлись отражением мыслей и помыслов людей;/Зависть не могла стать помехой любви;/ Выше всего ценились добродетели/ А пороки попирали./ Сейчас бутон цветка поник;/ Мир полностью переменился,/ И особенно изменилась любовь,/ Которая приводит к раздорам//).
"... И правил миром не порок, а доблесть
Законодательство играло роль гаранта
А нынче? Мир в руках интересантов.
Доверие ушло. Любовь корыстна.
Она приводит к распрям и раздорам
Бутон цветка поник. Поникли листья
Идеи Августина имели особое значение для Гауэра как творца, пытающегося понять роль души в потоке времени. Хотя «Исповедь влюблённого» является текстуальной поэмой (изобилует афоризмами, пословицами, сказаниями, притчами, суждениями политической и социальной направленности), её можно назвать психологической. Вся риторика произведения помогает душе человека узнать своё предназначение в настоящем благодаря пониманию своей исторической роли. Необходимо отметить, что, будучи талантливым писателем, Августин также обладает заслугами психолога. Раздумывая над проблемой души, христианский мыслитель предлагает нам убедительные примеры глубокого психического самоанализа («Исповедь»), погружения в человеческую душу, выражения внутреннего состояния человека, а вместе с ним, и его образа жизни.
Жизнь Августина свидетельствует о значительной духовной эволюции, которая происходила не только в его мировоззрении, но и в поведении, действиях, морали. Подтверждением этому стала его «Исповедь», в которой он необычайно откровенно с большой эмоциональностью воспроизвёл свой жизненный путь – духовные муки, страдания, острую самокритику, самоанализ в поисках новой жизни и новой христианской веры [15].
А толкование исторического времени, предложенное Августином, стало связующим звеном между повествовательной моделью и моральными задачами историй, рассказанных Гауэром. Настоящее, которое поэт пытается осмыслить в «Исповеди влюблённого», постоянно ускользает. И только его истории, оставаясь, по сути, художественным вымыслом, позволяют проанализировать происходящее и предлагают различные варианты развития событий и их развязки.
Представляя литературный «опыт» как бесспорное и весомое письменное свидетельство, Гауэр проявляет черты сходства и с Чосером. В прологе к «Легенде о Добрых Женах» (1383) Чосер наравне с Гауэром воздаёт должное книге, позволяющей приблизиться к разгадке тайн истории и минувших событий: «Wel ought us thanne honouren and beleve/ These bokes, there [where] we han noon other preve.//» (Должны мы книге доверять/ И вновь с восторгом почитать,/ Коль только от её прочтенья/ Приходит память и прозренье./ Мир обретает только с ней/ Свидетельство минувших дней//).
постигнуть суть чего-либо эмпирическим путём. Но, при детальном рассмотрении, становится ясно, что многозначное слово «experience» означает познание. И, действительно, суть прочитанного мы постигаем через индивидуальное осмысление. А вселенная открывает человеку свою тайну лишь тогда, когда он самостоятельно её разгадывает. В свою очередь и вселенная, и книга предстаёт перед нами как дилемма. В понимании Чосера и Гауэра вера и разум не противостоят друг другу. Скорее разум успешно выступает и в роли апологета и обличителя веры[19].
Наряду с «Гласом вопиющего» и большей частью поэзии Чосера, «Исповедь влюблённого» несёт книжный характер, унаследованный от античности. В то же самое время эта поэма в значительной мере опирается на жизненный опыт и наблюдения, однако, в рамках вымышленного сюжета и с привлечением вымышленного персонажа. Простой смертный Аман, пытлив и чуток от природы и пытается найти ответы на мучающие его вопросы. Гений, его исповедник, пытается подвергнуть испытанию память, обращаясь за ответами к историческому прошлому.
Форма исповеди, которую сопровождают основательные и убедительные доказательства, тяготеет к древней традиции, но в данном случае поэма стремится исследовать настоящее: «Of hem that writen ous tofore/ The bokes duelle, and we therefore/ Ben tawht of that was write tho:/ Forthi good is that we also/ In oure tyme among ous hiere/ Do wryte of newe som matiere,/ Essampled of these olde wyse,/ So that it myhte in such a wyse,/ Whan we ben dede and elleswhere,/ Beleve to the worldes eere/ In tyme comende after this./ Bot for men sein, and soth it is,/That who that al of wisdom writ/ It dulleth ofte a mannes wit/ To him that schal it aldai rede,/ For thilke cause, if that ye rede,/ I wolde go the middel weie/ And wryte a bok betwen the tweie,/ Somwhat of lust, somewhat of lore,/That of the lasse or of the more// (Впамятьо тех, кто творилдонас/ Остались книги/ И мы из написанного в них Черпаем знания про былые дни. / Очень хорошо, что ныне живущие/ Среди нас, в наш век,/ Смогут написать что-нибудь оригинальное,/ При этом, повторяя древних мудрецов и подражая им./ И изложить это в такой форме,/ Которая бы продолжала пользоваться популярностью/ В последующие эпохи,/ Когда нас самих уже не будет в живых./ Но, твердит молва и, к сожалению, она права/ Те, кто пишут серьёзные книги/ Могут свести читателя с ума/ Который учится по ним ежедневно./ Поэтому я выбираю компромиссный вариант,/ Если вы мне его советуете/ И пишу книгу, содержащую в себе/ Как развлечение, так и пользу,/ Чтобы большая или меньшая её часть / Доставила читателю удовольствие//).
В память о тех, кто творил и до нас
Книги остались - живые намёки.
Но, чтоб предстать вне границ и эпохи,
Книге положено быть гениальной -
Мировоззренческой и остроумной...
Во славу Англии оригинальный
Здесь и сегодня для ныне живущих
Нужно писать о природе вещей.
Форма не главное, главное-сущность
Тень в царстве света? Свет средь теней?
являющимся источником сюжетов для современных поэтов. Прибегая к многочисленным заимствованиям из античных произведений, современники и сам Гауэр осуществляют преемственную связь с прошлым и обеспечивают своим произведениям будущее благодаря последователям, которые, в свою очередь, станут подражать, и будут пытаться превзойти своих предшественников. А главная ценность древних книг, по мнению Гауэра, заключается в тех знаниях, которые они донесли через века грядущим поколениям.
«Исповедь влюблённого» Гауэра в значительной мере отличается от английской рыцарской поэзии в том, что в «Исповеди влюблённого» наблюдается тесная взаимосвязь прошлого и настоящего, вымысла и действительности. Здесь поэт приближается к пониманию настоящего только при условии переосмысления прошлого. Неслучайно поэт вводит точное историческое упоминание в 25 строке Пролога: «The yer sextenthe of kyng Richard. /» (Король Ричард правит уже шестнадцать лет. /) как точку отсчёта в повествовании. Но, начиная с 36 строки, мы находим упоминания о минувшем времени, которое в устах Гауэра звучит ностальгически и восторженно, во многом благодаря отношению древнего мира к письменным источникам и их авторам: «And natheles be daies olde, / Whan that the bokes weren levere, / Wrytinge was beloved evere / Of hem that weren vertuous;/ For hier in erthe amonges ous, / If noman write hou that it stode, / The pris of hem that weren goode Scholde, as who seith, a gret partie / Be lost: so for to magnifie / The worthi princes that tho were, / The bokes schewen hiere and there, Wherof the world ensampled is;//» (Тем не менее, в былые времена/ Когда книги читали с восторгом/ Труд писателя уважали / Особенно благодаря почитаемым авторам / Здесь в этом мире, для ныне живущих/ Нужно писать о природе вещей/ Иначе навеки померкнет слава и/ Память достойных людей./ Для этого, во славу праведных правителей былых времён/ В книгах и только пример сохранён./ Да, только книга открыла всю добродетель для мира.//).
Описания возможностей письменных источников сохранять историзм и рассуждения на тему власти, становясь более наглядными, доносят до читателя насколько книги могут влиять на нравы и изобличать своекорыстие, восхвалять царствующих и обвинять их в тирании и жестокости [17, с. 190]: «And in this wyse I thenke trete / Towardes hem that now be grete, / Betwen the vertu and the vice / Which longeth unto this office./ Bot for my wittes ben to smale / To tellen every man his tale, /This bok, upon amendment / To stonde at his commandement, / Withwhom myn herte is of accord, / I sende unto myn oghne lord, / Which of Lancastre is Henri named: / The hyhe god him hath proclamed / Ful of knyhthode and alle grace. //» ( И так, я вознамерился обсудить / Тех, кто восседает величественно на троне и правит нами. / И оценить добродетели и пороки/ Которые присущи правителям./ Но из-за скудности моих познаний// Я не смогу доподлинно установить/ То, что человечество сделало «доброго» и «предосудительного»/ . Я направил свою книгу для правки под руководством/. Моего единственного повелителя/ С которым сердце моёв согласии / Его имя – Генрих Ланкастерский;/ Его избрал Великий Бог/ Образчиком рыцарства и милосердия.//)
Кто нами правит? Где добродетель?
Книга "Пролог" - мой осознанный долг.
Я - исполнитель. Мной правит сам Бог.
Именно он ниспослал повеленье -
Труд написать и для правки избрал
Рыцаря, чьё милосердье бесценно
Ещё при первой редакции текста поэмы Гауэр представлял дополнительные группы людей, которые более охотно постигнут уроки, не усвоенные Ричардом. Д. Макалей отмечает: «Даже первое издание «Исповеди влюблённого» содержит некое посвящение Генриху Ланкастерскому в латинских строчках, которые присутствуют в восьми уцелевших рукописях первой редакции. Как известно, в более поздних редакциях посвящение Ричарду II заменяется посвящением Генриху Ланкастерскому, герцогу Дерби, а книга, написанная в честь Ричарда, становится поэмой во благо всей Англии. Эта смена посвящений объясняется сменой политических взглядов Джона Гауэра в начале 1390 года [13, с. 80].
Как отмечает Д. Фишер, « Исповедь влюблённого» относили к произведениям, основным предметом изображения которого была куртуазная любовь. Конечно же, существуют литературоведы, которые подчёркивали значимость сословной сатиры в Прологе и учения Аристотеля в седьмой книге как основной идеи «Исповеди влюблённого», а также давали объяснение различных посвящений книги. Но, рассматривая книгу как общее руководство, предназначенное для короля, они упустили из виду актуальные вопросы, касающиеся различных кругов читателей, политической аллегории и риторического контекста в произведении [14, с. 42].
В статье «Литературная генеалогия, зрелая риторика и «Исповедь влюблённого» Джона Гауэра» Диана Уотт подчёркивает, что современные критики отказались от классического толкования Джорджем Макалеем Книги VII как отступления от основной сюжетной линии произведения. Напротив, Книга VII рассматривается ими как ключевая идея, проходящая через всю поэму и придающая ей логическую завершённость. Согласно этой теории любовная тематика отступает на второй план перед основным замыслом произведения – руководства в помощь королю для мудрого и справедливого управления Англией [17, с. 389].
Тогда становится понятным, почему Пролог "Исповеди влюблённого" напоминает стихотворную проповедь, обличающую пороки и безнравственность современников. Не ограничиваясь одними только рассуждениями о загробном мире, искуплении грехов и Страшном Суде эта проповедь прямо и непосредственно вторгается в повседневную жизнь верующих. Тем самым, обеспечивая себе возможность формирования и воздействия на общественное мнение. Свои инвективы, направленные практически против всех слоёв и классов, Гауэр обращает ко всем и каждому.
«социальная критика» проповеди всецело моральна. Критика проповедника нацелена не на совершенствование общественной структуры или социальные преобразования, а искоренение человеческих пороков, спасение души. Приняв роль проповедника в Прологе, Гауэр также критикует различные социальные круги Англии, но руководствуется чисто этическими оценками. Все одинаково виноваты в своей испорченности – купцы, работники и монахи, прелаты и короли; ко всем им применён один и тот же моральный критерий; за все горести и отрицательные стороны жизни ответственен «век» и каждый человек в отдельности.
Повторив во вступление к «Исповеди влюблённого» всё то, о чём поэт писал в «Гласе вопиющего» (около 1382 года), Гауэр вновь обращается к идее сословного разделения общества, пронизывающей теологические и политические рассуждения Средних веков. За духовенством, аристократией и третьим сословием, как традиционной триадой, не признаётся функция полезности. Её значимость признаётся лишь тогда, когда она выступает в своём сиятельном блеске и выполняет свои священные обязанности. Сословия же – божественное установление, некий иерархически-почитаемый орган мироздания.
Господь повелел простому народу появиться на свет, чтобы трудиться, возделывать землю или же торговлей добывать себе надёжные средства к жизни; духовенству предназначено вершить дело веры; аристократия же призвана возвеличивать добродетель и блюсти справедливость. Высшие задачи страны: поддержание церкви, распространение веры, защита народа от притеснения, соблюдение общего блага, борьба с насилием и тиранией, упрочнение мира.
Гауэр не стал бы уделять так много времени третьему сословию (с 499 – по 584 строку Пролога), добродетели которого ограничивались повиновением своему государю и готовностью услужить своим господам, если бы в ходе Столетней войны отношение к третьему сословию не изменилось. Разоряемый войнами несчастный народ, постоянно пребывал в бедствиях и нищете, но терпеливо переносил страдание. Поэтому, исходя из рыцарских идеалов, он заслуживал сострадания и небесного воздаяния. Но стремление крестьянства к социальным преобразованиям (восстание Уота Тайлера), намерение действительно уменьшить социальное неравенство на земле вызывает у Гауэра осуждение и острую критику. По его мнению, крестьянство само повинно в своём бедственном положении. Отклоняясь от выполнения своих обязанностей, народ способствует разложению существующего социального устройства, нанося ущерб английской государственности [11, с. 94].
Англии конца XIV века было чуждо понимание общества, основанное на концепции движущих сил. Изменения всё ещё казались, как о них писал Гауэр, разложением устоявшейся социальной структуры, болезнью внутри политического организма. В заключительной части Пролога поэт применяет к современному обществу взятый им из книги пророка Даниила сон Навуходоносора об истукане, все части которого были из разных металлов, – голова из золота, грудь из серебра, чрево и бедра из меди, голени из железа и частью из глины. У Гауэра ноги этого символического великана олицетворяют собою английское общество. Это библейское предание служит поэту иллюстрацией начавшегося общественного разложения, расшатывающего нравственные устои и подрывающего основы государственного устройства Англии (Пролог 585-880),
дела обсуждались, основываясь на моральных качествах властьимущих [6, с. 59]: «If I schal drawe into my mynde/ The tyme passed, thanne I fynde/ The world stod thanne in al his welthe. Tho was the lif of man in helthe,/ Tho was plentй, tho was richesse,/ Tho was the fortune of prouesse,/ Tho was knyhthode in pris be name, / Wherof the wyde worldes fame /Write in cronique - is yit withholde.//» (Если бы мне пришлось сделать умозаключение/ О былых временах, то я бы обнаружил/ Насколько был мир богат:/ Человек жил всю жизнь в полном здравии/ Всё было в изобилии и в излишке/ Удача благоволила доблестным людям / К понятию рыцарство относились с уважением/ И во славу рыцарственности писали хроники/ Багодаря им слава рыцарства ещё жива.//)
Всё было в изобилии, в излишке.
Удача благоволила правдивым.
Дух рыцарства воспитывали книжки
Где побеждали Честь и Справедливость.
– спасительное средство в недобрые времена; от этого зависит благо и спокойствие церкви и всего королевства. Благородное рыцарское сословие призвано защищать народ, оберегая его от бедствий и страданий войны.[13, с. 104].
Общество часто изображалось в виде мистического или политического тела, и функции сословий уподоблялись функциям органов тела. Такое отождествление общества и человеческого тела, бывшее возможным благодаря убеждению в единстве мира как божественного творения, служило, помимо прочего, обоснованием естественности и законности социальной иерархии и разделения социальных обязанностей. Подобно тому, как верхние части тела, голова и руки, управляют организмом, защищают его, а ноги лишь носят, высшие слои общества во главе с королём должны управлять обществом, рассчитывая на поддержку и повиновение народа: «To kepe a regne out of meschief./ For alle resoun wolde this,/ That unto him which the heved is/ The membres buxom scholden bowe,/ And he scholde ek her trowthe allowe,/ With al his herte and make hem chiere,/ For good consail is good to hiere.//» ((Государственный строй и сословная иерархия / Спасает государство от анархии)/ Это тот путь, по которому следует здравый смысл/ И ведёт за собой правителей (глав)/ А конечности должны почтительно склоняться/ Голова должна хвалить и поощрять их преданность/ И искренне и радушно их приветствовать/ Ради мудрого правления.//)
Конечности должны главе склоняться
В почтении. Приветствуя смирение
Послушных слуг, глава должна стараться
В типичном средневековом восприятии король – промежуточное звено между народом и Богом, олицетворяющее не только всё своё государство, но и свой народ. А традиция, к которой принадлежал Джон Гауэр, считала вполне естественным искать лекарство от болезней государства в обращении к добродетелям тех, кто находится у власти. Обычно такое воззвание к совести облачалось в призыв к сохранению фундаментальных христианских ценностей. Именно эта особенность отличает Пролог от более раннего произведения Джона Гауэра «Гласа вопиющего» (1382), где поэт, прибегая к сословной сатире, изобличает все слои современного ему общества. В Прологе же Гауэр обращается к королю, рыцарям баронам и духовенству – гарантам поддержания гармонии и стабильности в обществе. Ведь в условиях беспрестанных феодальных смут периода Столетней войны согласие между сеньорами рассматривалось как залог сохранения и поддержания порядка [11, с. 249]. Порядок, поддерживаемый благодаря социальному единству и согласию, означал не что иное, как мир. Ибо мир, обладавший притягательностью необычайной силы для средневекового человека, трактовался как "упорядоченное спокойствие людей, обретших благое согласие [6, c. 57 – 58]: «For every worldes thing is vein,/ And evere goth the whiel aboute,/ And evere stant a man in doute,/ Fortune stant no while stille,/ So hath ther no man al his wille./ Als fer as evere a man may knowe,/ Ther lasteth nothing bot a throwe;/ The world stant evere upon debat,/ So may be seker non astat,/ Now hier now ther, now to now fro,/ Now up now doun, this world goth so,/ And evere hath don and evere schal//» (Земные блага - лишь тщета,/ Но человечество ещё не полностью в этом убедилось/ Поскольку колесо прокручивается и вращается/ Фортуна меняется ежечасно/ Воля живущих им не подвластна/ Ничто, как нам уже известно. / Как жаль, но под луной не вечно./ Мир всегда противоречив, а принадлежность/ К какому-то сословию не является гарантией безопасности/ Движенье в мире хаотично,/ Что вверх, что вниз всё безразлично./ Так было и так будет всегда.//)
Но - Аллилуйя! -колесо Фортуны
Раскачивается по воле Бога
Ведь сам Господь придумал мир подлунный
Конфликты раздирают государство,
Но иерархия сословная - спасенье,
От вируса анархии лекарство,
От язвы беззакония исцеленье.. .
которое напрямую зависело от мудрого и справедливого королевского правления стало первостепенной задачей для Гауэра. Ослабление социальной иерархии, отсутствие согласия между представителями различных сословий вызывало особое беспокойство поэта [7, с. 173]. Гауэр соединил острую социальную критику, подкреплённую документальными источниками и историческими ссылками и художественный сюжет с вымышленными персонажами и многочисленными заимствованиями. Обращение поэта к жанру проповеди, плача и острой социальной критике в Прологе не противоречит общему замыслу произведения, посвящённому любовной религии и прибегающему к жанрам видения, исповеди и примера. Скорее оно подчёркивает взаимное проникновение жанров как основную тенденцию светской литературы конца XIV века и сюжетную вариативность "Исповеди влюблённого". Понимание замысла автора, который частично проявился в смешении жанров, приводит к признанию роли и значения Пролога для глубинного эпистемологического прочтения «Исповеди влюблённого».
Библиографические ссылки:
1. Алексеев М. П. Литература средневековой Англии и Шотландии. – М.: Высшая школа, 1984.
2. Аникст А. История английской литературы. – М., 1956
3. Брайант А. Эпоха рыцарства.
– М.: Радуга, 1986
5. Делюмо Ж. Грех и страх: Формирование чувства вины в цивилизации Запада (XIII-XVIII вв.). –Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 2003. - 752с.
6. История английской литературы. Том I. Выпуск первый. – М. -Л.: Издательство Академии Наук СССР, 1943.
– М, 1984.
8. Колесников Б. И. Традиции и новаторство в шотландской поэзии XIV-XVIII веков. – М.: Просвещение, 1970.
– М.: Наука.,1983. – 302с. 1
0. Михальская Н. П. История английской литературы. - М.: Высшая школа,1985
12. Смирнов А. Из истории западноевропейской литературы. – М.: Художественная литература, 1965. –365с.
13. Фергюсон А. Б. Золотая осень английского рыцарства. – С. -П. б: Евразия, 2004
– М.: Художественная литература, 1973.
– Ithaca, NY, USA: Cornell University Press, 1999.
16. C. S. Lewis. The Allegory of Love: A Study in Medieval Tradition. – Oxford: Oxford UP, 1936.
17. Derek Pearsall. The Gower Tradition. Minnis 1983: 179 -97.
18. Dianne Watt. Literary Genealogy, Virile Rhetoric, and John Gower’s Confessio Amantis. Philological Quarterly. –Iowa City: Fall 1999. Vol 78, Iss. 4, 27 pgs.
’s boat, Richard barge, and the true story of the Confessio Amantis: Text and gloss. Texas Studies in Literature and Language. – Austin: Spring 2002
Примечания.
1 Здесь и далее подстрочный перевод мой – В. В. Суховая
2 Здесь и далее поэтический перевод – И. Радиновская