В. Н. Земцов
(Екатеринбург)
ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНАЯ ПРОВИНЦИЯ ЕВРОПЫ XIII ВЕКА: УЭЛЬС
представлено на конференции
«Интеллектуальная культура исторической эпохи»
УрО РОИИ
Екатеринбург, апрель 2007
http://www.hist.usu.ru/rsih/text/zemtsov.htm
Европейские мыслители-схоласты в XIII в. достигли великого готического синтеза, тонко организованной гармонии между верой и разумом, телом и душой, рацио и волей. В XIII в. всем были еще памятны недавние споры между Петром Абеляром и Бернардом Клервосским о соотношении веры и разума, у всех на устах были имена и английских мыслителей Аделярда Батского, Иоанна Солсберийского, Александра Неккама, Роберта Гроссетеста, Адама Марша, наконец, «великого мага и волшебника» Роджера Бэкона. Однако на европейской периферии – в Уэльсе, который упорно сопротивлялся полному подчинению английской короне, время, казалось, остановилось. Местные церковные интеллектуалы продолжались ссылаться почти исключительно на Св. Августина, Боэция и Беду Достопочтенного. Иногда упоминались имена Уильяма Малмсберийского или Геральда Камбрийского, знаменитых историков, религиозных и политических фигур XII в., чья деятельность оказалась связана с Уэльсом. Интеллектуальная провинция?
В Национальной библиотеке Уэльса в специальной коллекции «Пеньярт» (Peniarth) под №1 хранится один из самых древних манускриптов, написанных на валлийском (средневаллийском) языке, т. н. Черная книга Кармартена[1]. Название этой рукописи обычно связывают с цветом переплета (мы полагаем, что оно происходит от первой почерневшей из-за отсутствия переплета страницы) и с предполагаемым местом составления (августинским приоратом г. Кармартена, находящемся в Южном Уэльсе). Современные исследователи полагают, что рукопись составлялась (или копировалась?) в течение многих лет, начиная примерно с 1250 г., одним скриптором. В сущности, мы имеем дело с уникальным собранием 40 произведений религиозных, мифологических, панегирических и прочих произведений, волновавших ум и сердце валлийского клирика, принадлежавшего либо к августинскому братству (a house of Augustinian Black Canons Regular), либо к цистерцианскому монастырю. Можно ли избежать искушения и не узнать, что же являла собой интеллектуальная культура в Уэльсе, так сказать, в среде «среднего интеллектуала», представленного рядовым (по крайней мере, не высокопоставленным) клиром валлийского происхождения?
Рассмотрим содержание Черной книги Кармартена, обращая особое внимание на те произведения, в которых обнаруживается наличие или, наоборот, отсутствие связей между валлийской культурой средневековья, с одной стороны, и культурой континентальной Европы и англо-нормандского пространства Британских островов, с другой. Под культурой мы будем понимать культурно-интеллектуальный контекст, связывающий воедино историю идей и их социальную, религиозную и политическую среду обитания. В качестве системообразующей схемы содержания Черной книги Кармартена возьмем вариант, предложенный крупнейшим исследователем средневековых валлийских рукописей А. О. Х. Джарманом, выделившим:
1. Поэмы на религиозные темы.
2. Панегирические поэмы, обращенные к принцам XI и XII вв.
3. Поэмы-предсказания.
4. Поэмы на мифологические и легендарные сюжеты2.
Уже первая поэма, которую относят к произведениям на религиозные темы, озадачивает. Ее обычно называют по первым строкам: «Я увидел мечту прошлой ночью». Автор увидел во сне некую «мечту», прекрасный «фантом». Эта «мечта» была мимолетна и бестелесна и не вызвала у автора плотских мыслей:
«Я был под одеялом,
Как честная девица
Цвета волны между галек»3.
Все же, пытаясь притупить эротическое очарование представившихся черт, автор (вероятно, монах) немедленно прибегает к «житейской мудрости», обращаясь к цитированию пословиц, стирающих прекрасный образ. Хотя исследователи указывают, что данная поэма хорошо укладывается в общие традиции средневековой «чувствительной клерикальной музы», но наиболее полное завершение она получает в творчестве именно валлийского поэта XIV в. Давидда ап Гвилима.
Сюжет следующей поэмы, «Спор тела и души», также является достаточно распространенным в средние века, зародившись в церковной среде еще в эпоху раннего христианства. В начале поэмы Душа бросается в атаку на Тело, обвиняя его в греховности и сожалея о том дне, когда она присоединилась к Телу, вспоминая о своем прежнем независимом (в духе платоников и последователей Оригены) существовании. Однако в конечном итоге Душа предлагает Телу подготовиться к совместному путешествию в Рай после свершения Страшного суда. Но сам Рай неожиданно уподобляется «кельтскому» потустороннему миру, «где клевер в орошенных росой полях, и где певцы пребывают в вечной гармонии», а великодушный Создатель восседает на великолепном троне, направляя их дух.
Следующая поэма («Дай нам не упрекнуть…») вновь рисует нам «кельтский» Рай, «где цветы и роса на чудной земле, и где певцы распевают свои гармоничные песни». По-видимому, этот текст представлял собой стихотворную проповедь, предназначенную для неискушенной валлийской паствы. Он хорошо демонстрирует, как именно христианские священнослужители в Уэльсе, во-первых, сами усваивали премудрости церковной службы, а, во-вторых, к каким образам прибегали, дабы внушить прихожанам божественные истины.
«Будь славен Господь…» не очень отличается от большинства средневековых религиозных стихов, распространенных как на континенте, так и в Англии. Там говорится о скоротечности всего земного, о том, что слух, зрение, зубы человека – все исчезнет, а «кожа пальцев сморщится». Однако последняя часть поэмы, написанная в духе «ранней ирландской поэзии», неожиданно меняет весь настрой:
«Начало лета – самое приятное время,
Поющие птицы, зеленые стебли полей,
Плуги в борозде, бык в ярме,
Зеленое море, разноцветная земля»4.
И опять…Слышится голос кукушки, и поэт вспоминает своего ушедшего из этого мира родича. Религиозная тема вновь становится доминантной, воскрешая в памяти образы и традиции ранней кельтской церкви с ее святыми-подвижниками и редкими одинокими селениями: «на холме, и в ложбине, и на морских островах, куда бы ты ни пошел, от благословенного Христа нигде нельзя скрыться».
«и Одним, и Тремя, и Единством одной энергии». Но для поэтической натуры кельтского монаха, носил ли он рясу августинца или цистерцианца, этого мало:
«Мой Господь Бог! Пусть мое бардическое знание
Повлияет на связи универсума!»5
- восклицает он.
Чрезвычайно любопытна т. н. «Первая песнь Исголана», в которой появляется образ средневекового «интеллектуала». Само имя Исколан (Yscolan) является производным от “Scholar”, «Ученый». Этот «Ученый» причитает по поводу совершенных им преступлений и наказания, которое его постигло. Он поджег церковь, убил церковную корову и швырнул книгу, вероятно Псалтирь, в воду. Наказание его было страшным: в Бангоре его поместили в воду какой-то запруды на год (!), и плоть его была обглодана морскими обитателями. В последних строках он кается в том, что сотворил. Любопытно, что различные версии этой поэмы получили в дальнейшем широкое хождение в виде устной традиции по всей Британии, в том числе в Англии. Исследователи полагают, что это стало результатом культурного заимствования из Уэльса. До сих пор не ясно, в каком «жанре» написаны эти стихи. Нравоучения? «Страшилки», запугивающие паству? Подтрунивание над своенравностью и вызывающим анти-церковным поведением ученых мужей? В любом случае, насколько валлийцы принимали и восхищались творениями музыкантов, певцов, поэтов и сказителей, настолько же с предубеждением они воспринимали «ученого мужа», с видимым удовольствием сажая его в воду на год.
“Mechydd ap Llywarch”), помещенной в Черной книге, упоминается Оуэн Регедский. Это был принц-воин, сын короля VI в. из Регеда, Оуэн ап Уриен. Значительно позже, в XII в., он воскресает как артуровский персонах рыцарь Ивейн в романе Кретьена де Труа. В этой связи Джарман считает, что если согласиться с датировкой поэмы IX-м или 1X-м в., то на страницах Черной книги мы встречаемся с образом Оуэна ап Уриена на полпути его перехода от исторического бриттского воина к ключевому персонажу средневековых рыцарских романов, ставших стержнем культурной и интеллектуальной жизни всей средневековой, и не только средневековой, Европы.
Панегирических поэм, посвященных валлийским принцам, в Черной книге оказалось относительно немного. Первые из них (обычно называются «Господь всевышний, даруй мне вдохновение» и «Ода Киридвен») считаются анонимными и относятся к началу XII в. Они представляют собой хвалу Кухелину, лорду одного из кантрефов в княжестве Дифед. Поэмы восхваляют Кухелина за его покровительство валлийскому языку (elegant Cymraec), в том числе за поддержку поэзии, а также приписывают ему «любовь к кораблям». Поэмы сложены в архаической манере, сложны в метрическом отношении, сжаты и кратки по стилю. Джарман считает, что «заявления, сделанные автором по отношению к Кухулину, умеренно строги и, возможно, являются достаточно реалистичным отражением меры его силы»6.
Следующая поэма, близкая по стилю и времени написания к предыдущим, прославляет Хиуэла ап Горонви, также лорда одного из кантрефов в Дифеде. Хиуэл ап Горонви принимал участие в валлийском сопротивлении нормандцам в 1094 или 1096 гг. Однако позже он временно примирился с английским королем Генрихом I, а еще позже – был предан смерти в результате двойного валлийского и нормандского предательства7. Хотя Хиуэл ап Горонви никогда не был крупной политической фигурой, однако в поэме он превратился в «лучшего короля», власть которого распространяется от западных берегов до Лондона! Очевидно, что анонимный поэт допустил явные преувеличения (и это произошло в пору, когда фортуна была к Хиуэлу ап Горонви особенно благосклонна, и он боролся с англо-нормандцами), полагаясь не только на щедрое вознаграждение, но и с надеждой вдохновить правителя на сопротивление захватчикам.
Ближе к концу Черной книги помещены энглины, которые называются «Похоронная песнь по Мадаугу ап Маредиту». Мадауг ап Маредит, принц Повис, умерший в 1160 г., оставил заметный след в валлийской истории. Поэт сравнивает его воинов с воинами легендарных Кинана и Артура,а самого его называет «воротами крепости», «львом Повиса», «надеждой певцов» и «другом бардов».
«Диалог Мирддина и Талиесина», «Березы», «Яблони» и «Причитания»), связанные с именем легендарного Мирддина (ставшего широко известным европейцам под именем Мерлина), занимают в Черной книге особое место. Как известно, современные медиевисты, обратившиеся к жанру средневековых пророчеств, утверждают, что «”пользователи” искали в этих текстах не столько тайны грядущего, сколько оправдания уже произошедшего или объяснения настоящего», убеждая читателей в том, что те или иные события были заранее запланированы Всевышним8. Но в случае с Черной книгой Кармартена мы сталкиваемся с иной версией пророчеств. Там говорится о приходе национальных освободителей – Кадваладра и Кинана (не очень ясных фигур бриттских вождей VII и IX вв.). В «Яблонях» Мирддин утверждает, что Кадваладр возвратится на свой законный трон.
«А Кинан встретит его, и они пойдут вперед против саксов,
Валлийцы победят, их принц великолепен,
Все обретут свои права, слава бриттов возрадуется,
»9.
В «Причитаниях»:
«И я предсказываю две истины,
Приход Кинана и Кадваладра, и то,
Восхвалять их совместный приход»10.
Оба пассажа заканчиваются утверждением о том, что праведная власть будет установлена, нынешние хозяева-грабители будут уничтожены, «будет радость после несчастья и никто не будет обделен щедростью освободителей». Джарман попытался в свое время сопоставить пророчества Черной книги Кармартена с предсказаниями, относящимися к более раннему периоду (скорее всего, к X в.) из т. н. «Судьбы Британии». Он справедливо пришел к выводу о том, что многие строки из Черной книги по своему тону глубоко пессимистичны и полны ссылок на предательства и клятвопреступления; в них упоминаются опустошенные земли и страдания, жадность управляющих и епископов, которые защищают врагов, женщины, лишенные скромности, и мужчины без доблести. Эта смена настроений отразила сильную усталость, которая накопилась в валлийцах в течение многовековой непрекращающейся борьбы за свои земли и за свое право на существование. Обращает на себя внимание также то, что большинство пророчеств Черной книги «сочинено сказочно простым языком» (Джарман), который нередко контрастирует с архаической и ученой манерой панегириков XII-XIII вв. т. н. «эпохи Гогинвейрд». Поэтому исследователи высказывают мнение, что некоторые из строк Черной книги были сочинены для поддержания морального духа сражавшихся людей11.
Разумеется, вряд ли следует думать, что предсказания о приходе Кадваладра и Кинана и о восстановлении валлийского правления над всей Британией можно рассматривать как осуществимые в реальной политике XIII в. В этом плане вполне можно согласиться с профессором Г. Уильямсом, который в свое время утверждал, что средневековые валлийцы ожидали от предсказаний не точного исполнения того, что в них говорилось, но воспринимали их как своего рода гарантии того, что они сохранят свою идентичность как народ, имеющий право находиться под управлением своих собственных князей, а не быть «расой завоеванных и ненадежных варваров»12.
Особенно интересными для нас представляются поэмы, отнесенные к четвертой группе произведений Черной книги, - произведениям на мифологические и легендарные сюжеты. Открывают ряд этих произведений «Триады о лошадях», единственное прозаическое произведение во всей Черной книге. В этих триадах (особой форме валлийского литературного творчества) перечисляются имена лошадей героев бриттской древности. Триады, как известно, использовались для заучивания и устной передачи из поколения в поколение валлийских бардов имен древних героев.
«Стансы о могилах» и которое было написано в IX или X вв. В энглинах говорится о местоположениях могил великих героев. Хотя большинство упомянутых героев имело исторические прототипы, ко времени написания энглинов они стали волшебными или полулегендарными персонажами. Наиболее интригующим является 44-й энглин, где есть строка о могиле Артура:
“Bet y March, bet y Guythur,
Bet y Gugann Cledyfrut;
Anoeth bid bet y Arthur”.
Последнюю строку невозможно перевести однозначно. Даже два авторитетнейших знатока – Т. Джонс и Джарман – предпочли дать разные трактовки этой строки. Джонс переводит фразу так: «Найти могилу Артура – самая сложная задача в мире». По его мнению, автор хотел сказать, что Артур не умер, и поэтому никто не знает, где искать его могилу13 миф о его возвращении (Заявление Уильяма Малмсберийского читается так: “Sed Arturis sepulcrum nusquam visitor, unde antiquitas naeniarum adhuc eum venturum fabulatur”). Но в самом энглине определенно не обещается возвращение Артура14. В целом, в «Стансах о могилах» мы имеем образец древнейшей традиции устной передачи исторически значимых для народа сведений, а именно, имен реально существовавших древних героев. Однако сохранение этих имен было возможным только в случае их мифологизации и поэтизации. При этом становится очевидным, что в древности обширная область, включавшая восточное побережье Ирландии, западные берега будущей Шотландии и Уэльс представляла собой единый историко-культурный ареал, отдельные части которого оказывали друг на друга взаимное влияние.
После двух религиозных поэм, помещенных вслед за «Стансами о могилах», мы снова обнаруживаем поэму легендарного содержания. Это поэма о Герейне, легендарном принце из Девона конца VI(по другим данным – начала VIII) в. Поэма повествует об ожесточенном сражении, которое произошло у Лонгборта (чаще всего идентифицируемого с Лангпортом в Сомерсете), в котором Герейнт ап Эрбин погиб. Это настоящая сага о смерти героя, сложенная, вероятно, в IX в. В одном из энглинов вновь упомянут Артур: «В Лонгборте я видел Артура, И храбрецов, которые рубились мечами»15.
Чрезвычайный интерес представляет поэма «Кто привратник?» (или «Диалог Артура и Привратника»), которая, к сожалению, сохранилась не полностью из-за утраты листа. Эта поэма является бесценным материалом для изучения раннего этапа формирования артуровской легенды. Сюжет заключается в том, что Артур, сопровождаемый отрядом воинов, пытается пройти через ворота в какую-то крепость. Привратник по имени Глеулуйд (считавшийся у валлийцев стражем Подземного царства, а в артуровском эпосе превратившимся в сэра Лукана) требует от него назвать себя и своих людей. Артур называет себя и перечисляет своих воинов, давая каждому характеристику. Так мы знакомимся с «прародителями» рыцарей Круглого стола – Кеем, Бедуиром, Мабоном и Манавиданом. Больше всего в поэме говорится о достоинствах «справедливого Кея» (Chei guin), который поражает своих врагов сотнями, уничтожает ведьм и монстров и который не может быть убит, пока Господь сам не захочет этого. Исследователи считают, что данная поэма близка в своей интерпретации героев к известной повести «Килух и Олвен», в своем законченном виде сложившейся в конце X – начале XI вв. По-видимому, произведение «Кто привратник?» появилось еще раньше. Примечательно, что если в «Кто привратник?» и «Килух и Олвен» Кей описывается как кельтский герой, сравнимый с ирландским Кухулином, то в континентальных рыцарских романах он превратился в мрачного и трусливого забияку. Только Вольфрам фон Эшенбах в «Парцифале» отозвался о нем как о «храбром и достойном человеке». Эта связь между кельтской традицией, представленной в Черной книге, и германским поэтом конца XII – первой половины XIII в. не раскрыта до сих пор.
В Черной книге помещены два фрагмента валлийской версии из легенды о Тристане (Дристане). «Хотя я люблю берег, я ненавижу море», - так начинается первый отрывок, представляющий собой речь Тристана. Трудно понять, почему внимание составителя пало именно на эти строки. Из-за их поэтичности, близкой сердцу валлийца? Трудно также сказать, являются ли эти строки отражением одной из многочисленных протоисторий (начало их относят к региону Шотландии V в., откуда они чуть позже попадают в Уэльс), либо, что скорее всего, отражением одной из литературных версий, которых в XII-XIII вв. было уже великое множество. Второй вариант кажется более убедительным, и мы имеем здесь дело с влиянием континентально-европейской литературы. Похоже, что эти два фрагмента в Черной книге Кармартена являются единственными, отразившими свет «большой» литературы. Все же остальные произведения являются плодом чисто валлийской традиции.
«Диалог Талиесина с Угнахом ап Мидно». Как известно, Талиесин был бардом, жившим в VI в. на Севере Британии, и превратившимся в дальнейшем в легендарный и мифологический персонаж. К сожалению, исследователи нигде не обнаружили следов загадочного Угнаха. Сам диалог порождает множество вопросов. В нем, к примеру, Талиесин говорит:
«Когда я возвращусь из Caer Seon,
После борьбы с евреями,
Я пойду в город Ллеу и Гвидиона»16.
Исследователи склонны предполагать, что Caer Seon – не что иное как Иерусалим, а Талиесин выступает здесь как участник Крестового похода!
«Имена сыновей Лливарха Хена». Исторический Лливарх Хен (Лливарх Старый), один из королей Севера, был двоюродным братом известного Уриена Регедского и жил в конце VI – начале VII вв. Это историческое лицо превратилось в лирический персонаж большого цикла саг, повествующих о том, как герой оплакивает гибель своих 24-х сыновей и свою одинокую старость. Анализируя энглины, включенные в Черную книгу, известная исследовательница Р. Бромвич в конце 50-х гг. ХХ в. убедительно показала, что трое из упомянутых в этих энглинах имен пришли из валлийской версии «Истории бриттов» Джефри Монмутского. Это обстоятельство помогло Джарману в вопросе о датировке Черной книги, так как наиболее ранние копии «Истории» Дж. Монмутского в валлийском варианте были написаны в 1-й половине XIII в. Вместе с тем, Джарман был вполне убедителен и в другом утверждении: хотя Черная книга была составлена более чем через столетие после написания «Истории», «в ней нигде нет (помимо трех имен сыновей Лливарха Хена – В. З.) прямого или косвенного следа влияния работы Джефри». В частности, разделы, которые содержат легендарный материал или предсказания, представляют собой абсолютно местную традицию. Сам Дж. Монмутский использовал некоторые из элементов этой традиции…»17
Поразительно! Глухая валлийская провинция была тем бездонным источником, который помог сформировать самый известный общеевропейский средневековый эпос о короле Артуре и рыцарях Круглого стола! Эпос, который не только определил эстетические, нравственные и интеллектуальные принципы развития европейского общества в эпоху классического и позднего средневековья, но и продолжал это делать в последующие времена, вплоть до начала XXI в.
Во-первых, религиозная сторона мышления валлийского клирика XII-XIII вв. предстает на основе анализа Черной книги Кармартена в весьма специфическом, «кельтском» варианте. Авторы религиозных произведений не часто обращались к строкам Священного писания. Они брали, как правило, только наиболее распространенные среди простого люда образы и сюжеты, которые, к тому же, преломлялись через кельтское поэтическое восприятие мира.
Во-вторых, достаточно обычной практикой было обращение валлийского церковного клира к легендарным преданиям и фигурам героев древнего бриттского эпоса. Благодаря тому, что исторические события далекого прошлого оказались включены в мифологическую схему, а исторические образы были переработаны в лирико-мифологическом контексте, память о национальном или общекельтском историческом прошлом оказалась достаточно стойкой. При этом связь опоэтизированных и мифологизированных исторических персонажей с конкретными географическими объектами, окружавшими каждого валлийца, и устойчивыми мифологемами, с которыми валлиец был через устные сказания знаком с детства, добавила прочности. Эта, во многом устная, традиция сохранения исторической памяти оказалась в XII-XIII вв. соединена с письменной культурой, которая пришла с континента благодаря монашеским орденам.
как народа. Отсюда происходило и то важнейшее отличие мироощущения средневекового валлийца от религиозного миросозерцания «типичного» европейца того времени: валлиец ожидал не столько прихода Страшного суда, сколько прихода национальных освободителей – Кинана, Кадваладра, а затем – Артура.
В-четвертых, историческое сознание интеллектуальной элиты валлийского общества XIII в. невозможно отделить от народной исторической памяти. Историческое сознание являлось достоянием не только узкого круга образованных клириков, но и бардов, носителей устной, до известной степени народной, традиции. Поэтому вполне правомерно будет высказать предположение о том, что и интеллектуальную культуру в целом в этом регионе невозможно связывать только с кастой «интеллектуалов». В этой связи небезынтересно вспомнить об образе интеллектуала-схоластика, выведенного под нарицательным именем «Исголан», который оказался отдан на съедение рыбам.
В-пятых, большим своеобразием отличался процесс культурного и интеллектуального взаимодействия «Большой Европы» и Уэльса. Еще до прихода норманнов Уэльс представлял собой органичную часть европейской латинской культуры18. Однако с началом англо-норманнского завоевания в Уэльсе резко оживилась тенденция к росту национально-культурного своеобразия. Исторические хроники («Анналы Камбрии» и «Хроника принцев»), составленные на латыни, стали переводиться на валлийский; большое количество историко-литературных произведений, хранившихся в устной традиции, было перенесено на пергамент. Причем (удивительная вещь!), национальное валлийское возрождение той поры происходило при активном использовании континентально-европейской монастырской интеллектуальной культуры. Бенедиктинские, августинские и, особенно, цистерцианские монастыри, появившись в Уэльсе, становились не только проводниками англо-норманнского влияния, но центрами валлийского культурного возрождения.
В-шестых, наиболее известным воплощением культурно-интеллектуального взаимодействия «Большой Европы» и Уэльса стала фигура Дж. Монмутского, автора «Истории бриттов». Написанная на латыни, в Оксфорде, и вызванная к жизни английской политической конъюнктурой 30-х гг. XII в., «История бриттов» вобрала в себя множество легендарных историко-поэтических образов и сюжетов валлийского и общебриттского прошлого. Эти образы и сюжеты, попав на континент, составили центральный эпос общеевропейской средневековой культуры. Но и это не все. Очень быстро они возвратились из Англии и с континента в Уэльс и, либо в латинском варианте, либо переведенные на валлийский, наложились на местную традицию. В попытках разгадать секрет популярности Дж. Монмутского принято говорить, что он заключался в занимательности текста. Но, думается, дело не только в этом. Дж. Монмутский смог реализовать главный принцип валлийской историко-культурной традиции, которая заключалась в нерасторжимом соединении истории, мифа, легенды и лирической поэзии. Наконец, Дж. Монмутский – через миф и литературу – создал всемирную историю бриттов, тем самым включив этот уголок Европы в контекст мировой истории.
противопоставляя его неким провинциям и маргинализирующим уголкам? Пример Уэльса XIII в. говорит о том, что, во-первых, сама провинция могла быть источником тех творческих элементов, которые затем оказывались в центре культурно-интеллектуального развития всей Европы, а, во-вторых, что провинция могла очень быстро приспосабливать к своим потребностям то, что приходило из «центра», либо «разрешая» существовать этому рядом со своей культурой, либо «перерабатывая» это как сырье и включая в свою культурную и интеллектуальную традицию.
Материал, представленный нами применительно к средневековому Уэльсу, высвечивает еще две проблемы, обсуждаемые сегодня: что такое «интеллектуальная культура» и что такое, собственно говоря, «интеллектуальная история»? В отношении первой проблемы наш пример показывает очевидную невозможность для средневекового Уэльса связывать «интеллектуальную культуру» только с интеллектуальной элитой, тем более, противопоставляя ее «интеллектуальной культуре» низов. Но в этом случае, не сливается ли «интеллектуальная культура» простонародья и связанного с ней низшего церковного клира с понятием «народная культура» или «культура низов»? Это неизбежно ставит и другой вопрос: следует ли вообще говорить об интеллектуальной истории, которая достаточно органично сама по себе смотрится в рамках давно признанной истории культуры? Может быть не случайно, что к концу ХХ в. процесс поиска собственных лиц у «истории идей», «интеллектуальной истории», «новой культурной истории» завершился обретением «новой культурно-интеллектуальной истории»? И есть ли свое исследовательское поле у этого проекта?
--------------------------------------------------------------------------------
[1] Главными источниками для нашей статьи стала качественная цветная фотокопия Черной книги Кармартена, выложенная на веб-сайте Национальной библиотеки Уэльса, сопровождаемая исторической справкой (http://www.llgc.org. uk/drych/drych_s005.htm.), издание М. Пеннар с фрагментами дипломатического текста книги Гвеновгрина Эванса (The Black book of Carmarthen/Introd. and transl. by M. Pennar. Lampeter, 1989), книга У. Ф. Скена (The Four Ancient Books of Wales. /Ed. by W. F. Skene. Edinburg, 1868. Vol. 2), «Хроника принцев» издания 1860 г. с параллельным валлийским и английским текстами (Brut y Tywysogion, or, The Chronicle of the Princes/Ed. By J. Williams ab Ithel. L., 1860). Среди исследовательских материалов отметим лекцию, посвященную Черной книге, А. О. Х. Джармана, прочитанную в 1985 г. (Jarman A. O. H. Llyer du Caerfyrddin. The Black Book of Carmarthen // Proceedings of the British Academy (далее – PBA). N71 (1985)), и лекцию Т. Джонса, прочитанную в 1967 г., посвященную важнейшей части Черной книги Кармартена «Стансам о могилах» (Jones T. The Black book of Carmarthen. “Stanzas of the Graves”// PBA. N53 (1967). P. 97-137).
2 Jarman A. O. H. Op. cit. P. 355-356.
4 Перевод мой с английского текста: Ibid. P. 509.
5 Перевод мой с английского текста: Ibid. P. 513.
6 Jarman A. O. H. Op. cit. P. 344.
7 Трагические обстоятельства его смерти описывает известная «Хроника принцев» (Brut y Tywysogion. P. 74-79).
«Пророчество Джона Бридлингтонского», или Предсказание настоящего // Казус. Уникальное и индивидуальное в истории. 2005. М., 2006. С. 83-84.
9 Перевод мой с английского текста: The Four Ancient Books of Wales. P. 373.
10 Перевод мой с английского текста: Ibid. P. 487.
11 Jarman A. O. H. Op. cit. P. 348-349.
12 Ibid. P. 349.
15 Перевод мой с английского текста: The Four Ancient Books of Wales. P. 267.
16 Перевод мой с английского текста: Ibid. P. 289.
17 Jarman A. O. H. Op. cit. P. 355.