Ст. преподаватель
Жусанбаева А. Т.
Казахский национальный университет им. аль-Фараби, Казахстан
Литературные корни Р. Бёрнса
Актуальные достижения европейской науки - 2012
http://www.rusnauka.com/Page_ru.htm
Гордая Шотландия подарила миру не так уж много известных за ее пределами поэтов и прозаиков, но зато каждое из подаренных ею мировой литературе имен сияет, как звезда первой величины: от живших в XIII веке Томаса Лермонта (Рифмача) и Джона Барбора, от короля Шотландии Иакова I, творившего в плену у англичан в начале XV века, от Уильяма Данбара - и до Вальтера Скотта, от Александра Монтгомери - и до Роберта Луиса Стивенсона. Где-то в центре этого созвездия блистают две звездочки, без которых в мировой культуре была бы зияющая пропасть: Роберт Фергюссон, озаренный гением, но безвременно погибший юноша, и Роберт Бёрнс, чью музу Фергюссон разбудил во времена национального возрождения и расцвета национальной культуры в XVIII - начале XIX веков.
До 1780 года Бёрнс писал, но сохранилось едва ли с десяток стихотворений, среди них — ни одного значительного. Блейк был старше него на два года, Шенье - на три года моложе, Гёте - на десять лет старше, Карамзин - на семь лет моложе. Все эти поэты имеют много общего с судьбой Бёрнса... и ничего общего с его творчеством. Те, кто хоть сколько-то похож на него, отыскиваются далеко от него во времени и в географии: это швед Карл Микаэль Бельман — на девятнадцать лет старше Бёрнса; это португалец Бокаж — на шесть лет моложе Бёрнса. Они дышали воздухом одной эпохи, но при этом поэтически были невероятно несхожи. Впрочем, и в России «единовременные несходства» были огромны. «Цыганская пляска» (1805) Гаврилы Державина тоже имеет мало общего с басней И. А. Крылова «Ворона и Лисица», изданной тремя годами позже. Эпоха была разнообразная, и никак не свести ее к одному Наполеону, Веллингтону и т. д. Это лорд Кэстлри жил во времена Байрона, а не наоборот («Время само разберет, кто чьим был современником», примерно так сказал в XX веке Теодор Адорно). Что же до шотландских политиков времен Бёрнса - кто вспомнил бы их имена, если бы не баллады о выборах, созданные Бёрнсом? И даже при этих балладах имена политиков попадают в примечания. Кто хочет, пусть эти примечания читает. Что им Гекуба, что они Гекубе - всё едино.
со многими английскими и шотландскими поэтами. Но Бёрнс никогда не следовал традициям буквально, он переосмыслил их и создал собственную.
То же можно сказать и об отношении Бёрнса к фольклору — основе его поэзии. Оно выражается не во внешнем подобии мотивов и форм, но в глубинном постижение им сути народного творчества и органичном слиянии его с передовыми идеями века. «В народной песне авторская личность растворялась, а Бёрнс слил голос народа с поэтическим «я», живущим в настоящем» [5, 12].
Самое раннее из достоверно принадлежащих Бёрнсу стихотворений датировано 1773 годом, следующее - 1775 годом. Притом всё раннее творчество Бёрнса - на английском языке. За всю историю Шотландии почти никогда не складывались её поэты в настоящую плеяду, даже в XVIII веке, который для Шотландии принято считать веком национального возрождения; писавшие на чистом английском языке Шенстон и Томсон далеко превосходили славой тех поэтов, кто писал именно на шотландском наречии, - некогда короли Иаков I и Иаков VI, а через много столетий - Фергюссон и Берне. Вслед за Бёрнсом появились многие, но даже ближайший и талантливейший из его последователей, Роберт Таннахилл (1774—1810), уже практически неведом за пределами Шотландии.
Хотя кое-какая слава у Бёрнса была и раньше. «Джон Ячменное Зерно» был написан Бёрнсом, судя на дате на автографе, в июне в 1785 года на мотив (и на сюжет) народной баллады, первый вариант который мы находим еще в «манускрипте Баннатайна» (1568); однако форма и язык этого произведения имеет мало общего с балладой Бёрнса. Значительно ближе к нему фольклорная версия, опубликованная в анонимном сборнике в 1781 году; немногим позже текст был обработан поэтом-песенником Джоном Скиннером (1721-1807), добрым знакомцем Бёрнса, - кстати, «Джон из Бадиньона» Скиннера известен ещё и музыкой, которую написал к нему Йозеф Гайдн. Однако именно текст Бёрнса признали своим хайлендеры; именно его вскоре распевала за своими застольями вся ближняя шотландская округа, если не вся Шотландия.
Весной 1782 года Бёрнс впервые прочел книгу Роберта Фергюссона, изданную в 1773 году, за год до смерти поэта в Эдинбурге. Книга поразила его. Именно читая «Хэллоуин», «Выборы» и «Моим старым штанам» Фергюссона, задумывал Бёрнс свой собственный «Хэллоуин» (окончен в ноябре 1785 года), свои собственные «Выборы» (четыре баллады, законченные лишь в 1795 году) -на шотландском языке (на шотландском диалекте), что он успел создать на протяжении своей недолгой жизни. «Сам факт, что родной, разговорный язык можно использовать как литературный, потряс его душу сильнее, чем какое бы то ни было событие в его жизни»[17, 31].
поэзия Грея и Голдсмита научила Бёрнса сострадать малым мира сего: «Полевой мыши, гнездо которой разорено моим плугом», «Горной маргаритке, которую я примял своим плугом». Ранним опытом в этом роде (и первым стихотворением, написанным шотландской разностопной строфой из шести строк) была «Элегия на смерть моей овцы, которую звали Мэйли» (1782).
Тут необходимо вспомнить еще одного поэта, виновного лишь в том, что прожил он долго, а написал мало. Это поэт из Глазго Джон Мэйн (1759-1836), автор еще одного «Хэллоуина» (1780); хотя прославила его другая поэма -«Силлер ган» («Серебряное ружье» по-шотландски), первый вариант этой поэмы «был опубликован еще в 1777 году; написана поэма «стандартным габби», а сюжетно - описывает народный праздник, извесный с 1587 года; по сути - день рождения Короля Шотланддии Иакова VI, - «Силлер ган» написан столь же сочной шотландской речью, какой владел Фергюссон. Мэйн перерабатывал поэму всю жизнь, написал еще одну («Глазго»), сочинял песни, ставшие народными; не будь в Шотландии Бёрнса, Мэйн был бы известен куда шире. Но сейчас он важен нам как еще один чисто шотландский поэт, подтолкнувший Бернса к его дальнейшему творческому стилю: текстологический анализ «Хэллоуин'а» и и «Силлер ган'а» убедительно говорит: перейти от английского языка к шотландскому нашего героя заставил не только покойный Фергюссон, но и ровесник - Мэйн.
Надо добавить, что влияние Фергюссона и других ранних шотландских поэтов на Бёрнса было больше любого другого. Осенью 1785 (или зимой 1786 года) Бёрнс создает произведение, представляющее в его творчестве, на первый взгляд, некий «шаг назад»: поэму «Субботний вечер селянина», написанную не на шотландском, а на вполне английском языке, и не шотландской строфикой, а вполне английской «спенсеровой строфой», - о строфике речь еще пойдет. Можно бы только гадать - зачем понадобилось эту поэму писать. Можно, если не знать, что у Фергюссона есть своя поэма «Крестьянский очаг». Не столько в подражание, сколько в продолжение экспериментов Фергюссона создал Бёрнс эту «двойку». О других «двойках» речь шла выше, а сама традиция дописывания старинных поэм уходит куда глубже в века: Аллан Рэмси досочинил к старинной поэме «Христова церковь на лугу» дополнительные главы (традиционно считается, что ее автором был Иаков V или даже Иаков I, но достоверно известно, что ко времени чумы 1568 года поэма уже существовала); парафразы той же поэмы создали и Фергюссон, и Мэйн. Для этих целей служила прежде всего оригинальная строфа, которой некогда Фергюссон написал свои «Свежие устрицы» и «Веселые деньки»: шестистишие, известное в литературе под забавным названием «стандартный габби» - этими шестистишиями приблизительно в 1640 году изложил образованнейший человек своего времени Роберт Семпилл знаменитую «Эпитафию Габби Симпсону, волынщику из Килбархана». Надо сказать, что Роберт «Габби» Симпсон (1550-1620) - лицо историческое, хотя и персонаж множества рассказов и анекдотов своего времени; кстати, «габби» - не имя собственное, а старинное прозвище уроженцев городка Килбархан, в котором и прожил свою жизнь волынщик, играя на любимом инструменте; на главной площади Килбархана в 1822 году волынщику был воздвигнут бронзовый памятник. Увы, в крупные поэты ни Роберт Семпилл, ни его сын Фрэнсис не выдвинулись, творческое их наследие невелико; настоящий «блеск и колорит» обрел «стандартный габби» у Аллана Рэмси (ему и принадлежит само название строфы, прямо указывающее на эпитафию волынщику). Именно Рэмси понял колоссальные сатирические возможности «стандартного габби»: не он придумал этот жанр, но именно он дал ему новую жизнь. Рэмси сделал «стандартный габби» истинным национальным достоянием Шотландии. Им писали и сам Рэмси, и его старший современник Уильям Гамильтон (1665-1751), - не говоря о Фергюссоне, - им писали старшие друзья и наставники самого Бёрнса Томас Блэклок (1721-1791) и Джеймс Битти (1735 -1803), им пользовался сосед-дилетант Джон Лапрейк (1727-1807), им строчил свои далеко не бездарные вирши «собрат-поэт Дэви», иначе говоря, Дэвид Силлар (1760-1830), им писал уже упоминавшийся выше ровесник Бернса -Джон Мэйн; наконец, бесчисленные габби слагал сам Бёрнс - так писали поэты XIX и XX веков, пишут им и в XXI веке. Это форма, предназначенная для послания, эпитафии (часто - живому человеку), элегии часто очень хулиганской. Поэтической форме, вокруг которой практически сложился отдельный жанр, которая так и просится в отдельную антологию, ибо переживает расцвет уже почти четыре столетия подряд, забвение не грозит. Первым стихотворением, которое Бёрнс написал с использованием этой строфы, была не вполне достоверно датируемая 1782 годом «Элегия на смерть моей овцы, которую звали Мэйли»; наверняка в 1784 году было написано той же строфой «Послание Джону Рэнкину», - позднее Бёрнс пользовался ею десятки раз, и всегда блестяще. Традиционно считается, что строфа эта, не вполне законно именуемая иногда «Бёрнсовой», восходит к старофранцузским песням; и первым, кто ее использовал, был провансальский поэт Гильом IX, герцог Аквитанский (1071-1127). Было и некоторое отличие: у провансальцев короткая строка на протяжении всего стихотворения сопровождалась единой рифмой. И точно такую же форму использовал в 1640 году Роберт Семпилл, -он тоже пытался сберечь единый рефрен во всех строфах, но эта традиция как-то не прижилась. У французских поэтов в новое время такая строфа не встречается, но многое, исчезнувшее во Франции (тамплиеры, к примеру), находило приют в Шотландии, где свобода вероисповедания и поэзии всегда была шире, чем на материке, - и шире, чем в Англии. Совсем не так давно, полвека тому назад, удалось проследить - каким путем попала в Шотландию эта строфа. Ее использовал Дэвид Линдсей, плодовитейший автор своего времени, в «Благообразной сатире в трех действах»: пьеса была сочинена около 1540 года, издана лишь в 1602 году. Именно в первой части пьесы строфа, созданная Гильомом Аквитанским, была впервые использована шотландским поэтом: заметим, придворным поэтом шотландского короля Иакова V (1513-1542). Пьеса, идти на сцене которой предполагалось не менее семи часов, пребывала в безвестности; даже в четырехтомном собрании сочинений Дэвида Линдсея (1931-1936) ее нет. Обнаружены были строфы "будушего стандартного габби" у Линдсея лишь тогда, когда она триумфально, поставленная в ренессансном стиле (1948), прошла по сценам Европы и Северной Америки. Аллан X. Махлин, печатно сообщил об этой находке в августе 1953 года [42, 175]. Не знаю, заметил ли кто из шотландских ученых "недостающее звено", но мне оно само пришло в руки. Младшим современником Линдсея был другой шотландский поэт-сатирик, сэр Роберт Семпилл Старший (ок. 1530-1595); в библиотеке семьи Семпиллов почти наверняка имелся и экземпляр пьесы Линдсея. Поэтому неудивительно, что для своей «Элегии на смерть Габби Симпсона» Роберт Семпилл («младшим» его не называют, так основательно забыт «старший») (1595-1668) нашел и использовал именно такую форму. Позже ее «присвоили» Уильям Гамильтон и Аллан Рэмси - и то, что некогда было провансальским, окончательно стало шотландским.
«Стандартный Габби», предназначенный самой природой и музыкальностью для стихов смешного и фривольного содержания, прекрасно служил и серьезной поэзии, притом - поэзии русской. В частности, Пушкин использовал «Бёрнсову строфу» («стандартный Габби») в стихотворении «Эхо» (1831, хотя в списке существует также дата 1829). Б. В. Томашевский в исследовании «Строфика Пушкина» пишет: «О происхождении строфы Пушкина в литературе был спор, А. В. Дружинин в 1855 году высказал мнение, что Пушкин позаимствовал эту строфу непосредственно у Бёрнса. А Пушкин обратился к стихотворению Барри Корнуоля «Прибрежное эхо». Строфу эту Барри Корнуоль заимствовал именно у Бёрнса, для которого она была обычна, в то время как у Корнуоля она представлена только в данном примере» [35, 283 ].
Может быть, все тут и верно, и именно указанное стихотворение Брайана Уоллера Проктера (1790-1874), вошедшего в литературу под псевдонимом Барри Корнуолл, послужило отправной точкой для стихотворения Пушкина «Эхо» (к слову: у других английских поэтов эта форма изредка тоже попадаеся). Однако в 1829 году Пушкин написал другое стихотворение тем же «стандартным Габби» - «Обвал»:
Шумят и пенятся валы,
И надо мной кричат орлы,
И ропщет бор,
И блещут средь волнистой мглы
«Канун раздника Всех Святых», «Святая ярмарка», «Развеселые нищеброды» - короче, с этого времени поэт Бёрнс становится великим поэтом. О том, что своим перерождением он обязан именно Фергюссону, Бёрнс прекрасно знал; позднее он отыскал могилу гениального юноши, на свои средства установил на ней памятник и сложил для надгробия эпитафию:
Ни надписи помпезной, ни скульптуры.
Лишь грубо обработанный гранит
Шотландии указывает хмуро,
Твоею потрясённая судьбою,
Пускай припомнит родина, скорбя,
Как Роскошь, восхищённая тобою,
Лишеньями замучила тебя.
Но в памятниках пышных правды нет.
И краше вычур хитрых, рукотворных
Бессмертные стихи твои, Поэт! [41, 22]
Реакция на книги Бёрнса у читающей (и много пишущей) Шотландии была, как теперь говорят, неоднозначна. Был явный успех, была восторженность братьев-поэтов, причем иной раз выражавшаяся тоже в стихах. Эдинбургский типограф Джеймс Маколи (1754-1817) 23 июня 1787 года в газете «Edinburgh Evening Courant» опубликовал «Стихотворное послание мистеру Р. Б.», благодаря которому его собственное имя тоже не будет забыто в Шотландии:
<.. .>Ты признан; по заслугам - честь.
Но ты хорош, каков ты есть.
Зачем ты пыжишься? Бог весть.
Изъянов, друже,
У нас у каждого - не счесть.
Шуршат газеты, точно мыши,
Что, дескать, ты был послан свыше.
И ведь не скажешь: «Эй, потише!
Не заноситься!»
Не покоситься?
И славно, гад, повеселился.
Но кто в попы определился,
Тот знает: ты-то не свалился
На нас, как манна!<...>[ 36, 149]
Но были и другие отзывы. Злобствующий шотландский кальвинизм (не собственно религия, а то, что преобладало в Шотландии и что портило Бёрнсу жизнь, - короче, «пресвитерианство») тоже выражал свои эмоции рифмами. Некий Джеймс Максвелл (1719-1800), «поэт из Пейсли», в основном перелагавший довольно крепкими стихами псалмы, выпустил в следующем году книгу стихотворений, где мы находим «Поэму об Эйрширском поэте-пахаре, или рифмоплете Р. Б.». Как не процитировать несколько строк из нее?
<.. .>Из бардов всех, кто в Англии родился,
Чем сей эйрширец с музой диковатой,
Рождённый между плугом и лопатой?
Се - Сатаны приспешник и поборник.
Здесь не родится вновь такой позорник:
А тот старался сверх обыкновенья!
Эйрширцу возглашающий «Осанна!»
Страну, себя позорит неустанно.
Его язык - отрада проститутки,
Высмеивает Библию, злодей,
Поправ законы Бога и людей!<.. >[41, 53]
И так далее на много, много строк, и не одно стихотворение, а циклы, полные глумления и над Бёрнсом, и над его соседом-фермером, поэтом-дилетантом Джоном Лапрейком. Хотя диатриба Максвелла и была прямым доносом на Бёрнса (в ней прямо заявлялось: «Не Господа он чтит, а Сатану!»), но она запоздала; к тому же Максвелл оскорбил еще и память философов, которыми Шотландия к этому времени гордилась: Дэвида Юма и сэра Генри Болингброка.
Филологи спорят, действительно ли перу Бёрнса принадлежит стихотворение о событиях французской революции «Дерево Свободы», опубликованное спустя несколько десятилетий после его смерти. В глазах одних оно — важнейший штрих, завершающий образ поэта из народа, поэта-бунтаря, естественно приветствовавшего революционное возмущение и мечтающего, что Дерево Свободы пустит корни в Британском краю. Другие отвечают, что точных данных об авторстве Бёрнса нет, а его бунтарство не нужно преувеличивать в угоду той или иной идеологической моде. Но его не нужно и преуменьшать, выводя Бёрнса за рамки современной ему истории, так его всегда увлекавшей! «Суждение об исторических событиях принимает у Бёрнса особый поэтический облик, родственный образности народной поэзии» [31,68]. Именно в этом смысле характерно, что под его именем стало известно стихотворение, в котором из языка французской революции были подхвачены не идеологические лозунги, а мифологический образ Дерева Свободы. Он исполнен природной силы, такой же, как одна из ранних и самых прославленных баллад Бёрнса — «Джон Ячменное Зерно», в которой воспет национальный шотландский напиток — эль, веселящий и утешающий, дарующий силу духу и телу. Источник этой силы — божество простых людей, вечно умирающее и вечно воскресающее для новой жизни.
1. Бёрнс Р. Избранная лирика.—М., 1977. —198с.
2. Дмитриев В. Издержки перевода.//Тетради переводчика, вып. 19.
4. Прокопович С. С. Адекватный перевод или интерпретация текста? // Тетради переводчика. —1980. —Вып. 17. —С. 37-48.
—Роберт Бёрнс. —М.: Мол. гвардия, 1965. —162с.
6. Твардовский А. А. О поэзии Маршака. // Маршак С. Я. Собр. соч. в 8 Т. Т. —Т. 6. —М.: Худ. Литература, 1971, с. 3-20.