Анисимов И. И.
РАБЛЕ
Французская классика со времен Рабле до Ромена Роллана.
Статьи, очерки, портреты. М., "Худож. Лит." , 1977
1
Несмотря на все старания исследователей, многое в жизни Франсуа Рабле до сих пор остается неизвестным.
Напомним установленные факты его биографии.
Он родился в Турени, которую называют «садом Франции», на ферме Девиньер, близ старинного города Шинон, где отец его, образованный юрист, занимал должность в суде. Дата его рождения не вполне достоверна, и если долгое время, на основании относящейся к середине XVIII века записи в одной из церквей Парижа, считали, что это 1483 год, то новейшие исследования относят дату к 1494-му, 1499-му или даже 1502 году.
Очень мало известно о детстве и юности Рабле, но можно судить о том, как протекала эта пора его жизни, по соответствующим описаниям в первых двух книгах романа «Гаргантюа и Пантагрюэль».
Начатки образования Рабле приобрел в аббатстве Сейи, расположенном неподалеку, а возможно — и в монастыре Ля Бометт, близ Анжера. Здесь он получил возможность познакомиться с той схоластической «премудростью», которую впоследствии беспощадно осмеивал. В 1520 году он вступил в монастырь францисканцев в городке Фонтенэ ле Конт, где с увлечением занимался изучением языков, античной философии и литературы. Рабле преследовали за эти научные занятия, и ему пришлось переменить монастырь и перейти к бенедиктинцам. Сохранились данные о его научных занятиях, первых литературных опытах, о связях с гуманистическим движением.
В 1527 году Рабле как бы исчезает с горизонта (установлено, что за время своих скитаний он побывал и в Париже) вплоть до 1530 года, когда он вступает в число студентов медицинского факультета в университете Монпелье и обнаруживает исключительные успехи в науках. Но он не задерживается долго в Монпелье, и уже два года спустя мы видим его в Лионе, в качестве врача городской больницы. Лион был крупнейшим культурным центром того времени — и, в частности, центром французского книгопечатания. Занимаясь медициной, Франсуа Рабле отдается и литературной деятельности.
В 1532 году он сначала публикует несколько научных работ, принесших ему известность в области медицины, а потом и книгу «Страшные и ужасающие деяния и подвиги достославного Пантагрюэля, короля дипсодов, сына великого великана Гаргантюа», ставшую впоследствии второй книгой «Гаргантюа и Пантагрюэль». Шумный успех этого произведения привлек внимание Сорбонны, и книга была осуждена как «бесстыдная».
В 1534 году выходит его книга «Преужасная жизнь великого Гаргантюа, отца Пантагрюэля», ставшая первой книгой прославленного гуманистического романа. Это произведение привело в ярость мракобесов, и автору пришлось на некоторое время бежать из Лиона, чтобы укрыться от расправы.
В 1546 году выходит «Третья книга героических деяний и речений доброго Пантагрюэля», подобно первым двум осужденная Сорбонной. В 1552 году выходит «Четвертая книга». Постановлением парламента продажа и распространение ее были запрещены. «Пятая книга» увидела свет лишь в 1564 году, после смерти Рабле.
В качестве врача парижского епископа Жана дю Белле он трижды посещает родину гуманизма — Италию и живет в Риме; четвертая поездка Рабле в Италию связана с пребыванием в Пьемонте.
Стало классическим определение, данное Энгельсом эпохе Возрождения, породившей Рабле: «Это был величайший прогрессивный переворот из всех пережитых до того времени человечеством, эпоха, которая нуждалась в титанах и которая породила титанов по силе мысли, страсти и характеру, по многосторонности и учености»1. Все это относится к Рабле в той же мере, как к Леонардо да Винчи, Микеланджело, Шекспиру, Сервантесу.
Рабле, внешне очень скромный человек, был подлинным великаном творчества, смелым пролагателем путей, мужественным борцом против реакционных сил, поработивших народ, который он любил всей своей душой.
Гийом Коллете в своей «Общей и частной истории старых и современных французских поэтов» писал о Рабле, что «в силу своей одаренности и большого труда он достиг той полиматии, которой достигли лишь немногие, ибо несомненно, что он был высокообразованным гуманистом, глубочайшим философом, теологом, математиком, медиком, юристом, музыкантом, арифметиком, геологом, астрономом и вместе с тем художником и поэтом». Прибавим, что Рабле был также ботаником и теоретиком архитектуры, которого уподобляли Витрувию.
Вот эта блистательная «полиматия», как выражается почтенный Коллете, что означает «всеведение» или «всеспособность», это творческое всемогущество было глубочайшим образом свойственно Рабле. Жажда знаний, стремление все постигнуть, смелость в творческих поисках — подлинная стихия Рабле.
Он был не только великим писателем, по и великим ученым, великим врачом. Современники свидетельствовали, что он являлся «гордостью медицины и был способен вызывать мертвецов из их могил и возвращать их к жизни и свету».
И это был человек великого мужества, неизменно сохранявший присутствие духа, хотя жизнь его складывалась более чем тяжко. Его книги неизменно преследовались Сорбонной, которая была центром мракобесия в ту эпоху, и запрещались. Но он, ни перед чем не останавливаясь, подчас вынужденный согласиться на цензурные подчистки деталей, чтобы спасти целое (так, в издании 1542 года «глупость королей французских» — действительно смелое выражение — превратилась в их «долготерпение», «теологи» и «сорбонщики» стали безобидными «софистами», а сама ненавистная Сорбонна оказалась Нельским замком), писал беспощадный, воинствующий роман, в который вложил весь свой опыт изучения действительности, все свои надежды и всю свою ярость.
«роман наделал много шума и скандала» и «в Лионе его не переставали перепечатывать с участием или без участия автора и всегда анонимно или под псевдонимом».
Рабле угрожала тюрьма. Вскоре после выхода в свет третьей книги романа ему пришлось бежать за пределы Франции. Обстановка, в которой Рабле жил и работал, наглядно характеризуется участью людей, близких ему по духу и устремлениям: Бонавантюр Деперье вынужден был покончить с собой, Этьенн Доле был задушен и сожжен на площади Мобер в Париже.
Так неистовствовала феодально-клерикальная реакция. В такой обстановке создавался великий роман Рабле, исполненный ненависти к мракобесам и насильникам.
В такой обстановке особенно многозначителен могучий оптимизм этого произведения, проникнутого уверенностью в том, что народ и правое дело восторжествуют.
Последние годы жизни Рабле покрыты пеленой неизвестности, но отдельные дошедшие до нас документы свидетельствуют о том, что скромное место кюре в Медоне, под Парижем, отнюдь не принесло спокойствия и уверенности в завтрашнем дне постаревшему в боях воину гуманизма. Во всяком случае, внезапный и внешне непонятный письменный отказ Рабле от этой должности совпадает по времени с особенно ожесточенной и разнузданной кампанией, поднятой против него Сорбонной после появления в свет четвертой книги романа. Реакция травила великого гуманиста до последнего его вздоха.
И Рабле, возможно, имел в виду самого себя, повествуя об участи «одного старого французского поэта», который описан в третьей книге «Пантагрюэля». Вот о чем поведал с горечью этот добрый человек:
«Сегодня, в этот последний мой день и последний день мая, я потратил уже немало трудов и усилий, чтобы выгнать из дома целое стадо гнусных, поганых и зловонных животных, черных, пестрых, бурых, белых, серых и пегих. Эти твари не давали мне спокойно умереть».
Эти презренные твари стремились отравить последний день славного французского поэта: они «кололи его исподтишка, царапали острыми, как у гарпий, когтями, жалили своими глупыми придирками, выкованными в кузнице неведомо чьей жадности и ненасытности» (глава XXI).
Мы мало знаем о последних месяцах жизни Рабле и даже не знаем точно, умер ли он в Медоне или в Париже, и не знаем места, где похоронен величайший писатель Франции.
Многотрудной, полной великих испытаний и бедствий была жизнь Франсуа Рабле, преданно служившего той самой правде, на которую, как он прекрасно знал по горькому опыту, «следует елико возможно скупиться, если мы хотим преуспеть при дворе больших господ». Он посвятил свое творчество борьбе за благо народа, за благо униженных и оскорбленных.
2
Оставляя в стороне исключительно интересную область «полиматического», всеобъемлющего творчества Франсуа Рабле, его научные исследования в самых разнообразных областях знания, а также деятельность в качестве врача в Лионе и в других городах Франции, мы сосредоточимся на его великом романе.
Невероятно широк данный здесь охват событий и явлений. Масштаб этого произведения поистине грандиозен. Бесспорно, это полная энциклопедия своего времени. Здесь изложены современные научные теории и философские взгляды, и это предпринято с целью проложить дорогу новому, устранив с пути человечества всяческую реакционную грязь и нечисть. Здесь отображены все слои французского общества XVI столетия, вся государственная машина и церковь со всеми их приводными ремнями. Этот грандиозный смотр предпринят с целью наметить путь исторического прогресса.
Роман Рабле охватывает, таким образом, со свойственным эпохе Возрождения размахом все области современной ему жизни. С огромной силой жизненной убедительности роман вскрывает социальные противоречия феодальной Франции. Корнями своими роман уходит в плодотворную народную почву. Это книга прокладывающего себе путь реализма, проникнутая всеобъемлющим знанием действительности и смело устремленная в будущее. Создать подобное произведение можно, лишь будучи поистине народным писателем и мыслителем. Именно таково все творчество Франсуа Рабле, именно такова вся атмосфера его подлинно народного романа.
В этом романе действуют, прямо перешагнув сюда из народных преданий и сказок, великаны, выступающие среди людей обыкновенного роста. Автор с поражающей нас до сих пор естественностью использовал эти образы народной фантазии. Они послужили ему для воплощения идей воинствующего гуманизма. Своим духом, всей своей устремленностью, отчетливо данным в нем распределением света и тени, положительного и отрицательного роман Рабле выражает стремления и чаяния народные. Вот в чем его величие и мощь, вот в чем секрет его вечной молодости. Вот за что мы так любим это гениальное произведение и сегодня, четыреста с лишним лет спустя после того, как оно в великих муках и страданиях было создано.
3
Взяв из народной фантазии образы великанов, Рабле сразу же наполняет их таким содержанием, которое делает эти образы глубоко заинтересовывающими и современными.
Сквозь весь роман проходит собирательное понятие «доброго человека». «Чудесно встретиться с добрым человеком!» — восклицает один из героев романа. «О, великий и прекрасный добрый человек!» — восклицает сам автор.
Но этому «доброму человеку» не так-то просто жить на земле, ибо он подвергается нападению бесчисленного множества хищников всякого рода и ранга. Он должен быть во всеоружии, если хочет удержаться на ногах и добиться своего.
В романе широко показаны социальные низы феодальной Франции. Мы видим воочию, как тягостен удел угнетенных. Но наряду с жестокими и мрачными картинами действительности, заполняющими роман Рабле, в нем есть и возвышенная поэзия, область света и надежды. Глубоко привлекательны образы, в которых проявляются народные чаяния, озаряющие и чистых сердцем великанов Гаргантюа и Пантагрюэля.
Напрасно тенденциозные комментаторы Рабле стремились истолковать эти образы, примеряя их к исторически достоверным Людовикам, Карлам или Францискам. Это убогие попытки скрыть подлинное значение этих образов. Конечно, Гаргантюа и Пантагрюэль — короли, но в том, что они делают, пет положительно ничего королевского, и мы очень мало знаем о том, как они выполняли свои королевские обязанности. А вот о том, как они выполняли свои человеческие обязанности, очень подробно и хорошо рассказано. Это «добрые люди» в поэтическом и глубоко реальном изображении.
Не случайно, когда феодальные мракобесы судят и рядят о «великой стране Утопии» (называя так описываемую им страну процветания и справедливости, Рабле как бы напоминает о своем великом предшественнике — Томасе Море), то они говорят об этой стране как о пристанище «мужланов», простонародья.
Для того чтобы подчеркнуть такое именно значение своих добрых великанов, Рабле сталкивает их с великанами злыми. Описывая борьбу Пантагрюэля с «великанами в каменных доспехах», его поединок с Лупгару, у которого была заколдованная палица, никогда не ломавшаяся, Рабле показывает, что его герою было легко совладать со всей бронированной нечистью, ибо это были колоссы на глиняных ногах. У них нет под собой той твердой почвы, на которой так уверенно стоит Пантагрюэль.
Пантагрюэль защищает правое дело. Он решил покончить с захватчиками, посягнувшими на «страну Утопию», и не сложить оружия до тех пор, пока все они не будут «искоренены».
«лжепророкам, которые отравили весь мир, навязав ему то, что они именуют человеческими установлениями и что является их извращенными вымыслами».
Роман Рабле очень ясно показывает, что настоящим великаном, способным проявить свою великанью силу, может быть только тот, кто стоит за правое дело. Без этого и великан не великан, и, подобно презренному Лупгару, он неизбежно терпит позорное поражение.
Как известно, покончив со своим гнусным противником, Пантагрюэль «бросил труп Лупгару из всей силы в сторону города, и он упал плашмя, как лягушка, животом прямо на главную площадь, и, падая, убил драного кота, мокрую кошку, ощипанную утку и гуся лапчатого». Подобно тому как Пантагрюэль дробил одетых в камень гигантов, превращая их в «каменный щебень» (вот пример чисто народного стиля, свойственного роману), Рабле крушил врага оружием сатиры.
4
Сатира Рабле, исполненная гнева, подвергающая уничтожающему осмеянию самые характерные свойства и особенности врага, направлена прежде всего против тех, кто нарушает мир народов. В романе описаны две захватнические войны против «страны Утопии».
Одну из них вел король Анарх, понадеявшись на своих «великанов в каменных доспехах» и на Луигару с его заколдованной палицей. Эта агрессия описана в первой книге «Пантагрюэля», и мы уже знаем, как плачевно она окончилась. Самому Анарху пришлось доживать свои дни в качестве «уличного торговца зеленым соусом», да и то по особой милости добрых людей.
Второй взбеленившийся захватчик, Пикрохоль, задумал напасть на «Утопию», ибо он был охвачен манией мирового господства. Сидя в своем замке, Пикрохоль Третий вынашивает вместе со своими советчиками сумасбродные планы покорения всех стран тогдашнего мира. Полная сокрушительного сарказма глава, повествующая о том, «как иные из губернаторов Пикрохоля поспешными советами поставили его в крайне опасное положение», построена на бесконечном перечислении географических пунктов на севере и юге, на западе и востоке, на которые зарится Пикрохоль.
Среди провокаторов агрессии Рабле выводит отвратительного Мердайля, несложный лексикон которого не выходит за пределы такого набора слов: «Затопчу, загрызу, захвачу, разнесу, сокрушу!»
Гаргантюа, который тогда проходил курс наук в Париже, поспешил на помощь своей стране.
Здесь он нашел верных соратников, которые уже дали первый отпор врагу. Среди них был «монах, по имени Жан Сокрушитель, человек молодой, прыткий, щеголеватый, жизнерадостный, разбитной, храбрый, отважный, решительный, высокий, худощавый, горластый...» Одним словом, замечательный парень! «Скинув рясу и схватив перекладину от ясеневого креста, длинную, как копье, и толстую, как здоровенный кулак», он разбил целый отряд пикрохольцев. Естественно, что такой храбрец обратил на себя внимание Гаргантюа и стал его верным соратником, позже мы постоянно видим его рядом с Пантагрюэлем.
Выступая в поход против захватчика, патриоты «страны Утопии», которых Рабле называет «благородными бойцами», полны твердой решимости одержать победу в предстоящем «великом и страшном бою». Они составляют армию «добрых людей», воодушевленную благородной целью защитить родину от коварных и опасных врагов.
Рабле настойчиво подчеркивает эту сторону Дела, и брат Жан Сокрушитель, играющий такую важную роль среди обороняющих «страну Утопию»,— это подлинный представитель народа, стоящий на страже его интересов. «Он — не святоша, не голодранец, честен, весел, решителен, хороший товарищ; он трудится, пашет землю, защищает угнетенных, утешает скорбящих, помогает страждущим...» Вот каков герой, в котором воплощена сила, сокрушившая Пикрохоля, развеявшая в прах все его гнусные помышления о мировом господстве.
Злодеяния поджигателей войны, как выразились бы мы сегодня, раскрыты в романе Рабле с такой силой правды и разоблачения, что они до сих пор сохраняют свою полную жизненность. Если в XIX веке неоднократно сравнивали Пикрохоля с Наполеоном, то в наше время можно подыскать к этой отвратительной, вызывающей омерзение фигуре другие соответствующие параллели.
5
От начала до конца роман Рабле пропитан сатирической издевкой над всевластными в то время церковниками, над попами и панами, над «монахами-тунеядцами», которые «не пашут землю, как крестьянин, не охраняют отечество, как воин, не лечат больных, как врач; не проповедуют и не просвещают народ, как хороший доктор богословия и педагог, не доставляют полезных и необходимых государству предметов, как купец».
В совершенно открытой, а иногда и в несколько затушеванной форме Рабле ведет борьбу с властью католической церкви, поддерживающей все реакционное, отжившее, все враждебное человеку. Он мужественно разоблачал реакционную роль римских пан, открыто называя римский престол «грозою мира».
На протяжении романа он создал большое количество ярчайших сатирических образов церковников, показав всю их вредность для общества. В описании жизни острова Папоманов, в разоблачении махинации с папскими «декреталиями», при помощи которых «Рим ежегодно вытягивает из Франции четыреста тысяч дукатов», Рабле развернул неопровержимое и точно нацеленной обвинение.
С ненавистью и возмущением разоблачено в романе враждебное народу феодальное «правосудие». Оно предстает перед нами в изображении «безобразной и грязной страны Ирокуратии», где живут одни кляузники, в незабываемом воплощении Судебного Процесса в виде бюрократического чудовища, к которому постепенно приращиваются «голова, ноги, когти, клюв, нервы, мускулы, вены, артерии», во многих других эпизодах и особенно в описании злосчастного острова, где безнаказанно властвует чудовищный «Грипмино, эрцгерцог Пушистых Котов».
Называя судейских чиновников Пушистыми Котами (прозрачный намек на то, что кошачьим мехом подбивались судейские мантии во Франции), Рабле рисует картину самого отвратительного судейского произвола и самого циничного, жестокого угнетения простых людей. «Пушистые Коты — животные очень страшные и ужасные: они питаются маленькими детьми... у них такие крепкие, длинные и острые когти, что если они кого-нибудь схватят, то уж ни за что не выпустят».
С омерзением показывая французских судей, вершащих свои гнусные преступления, Рабле не оставляет в стороне и другие звенья заржавелой машины феодального государства, направленной на угнетение трудового люда.
Он выставляет к позорному столбу и «Апедефтов с длинными пальцами и крючковатыми руками», под которыми подразумеваются казначейские чиновники, грабители народа, извлекавшие выгоду из всего, вплоть до «выжимки винограда, взятого с лоз, составлявших конфискованное имущество повешенных».
Все чудовищное здание феодального государства видел перед собою читатель романа, в котором были обнажены кричащие и непримиримые социальные конфликты.
6
Сокрушительная сатира Рабле, не оставляющая камня на камне там, куда направлены ее удары, дала такой образ беспощадного разоблачителя, как Панург-отщепенец, смело бросающий вызов прогнившему феодальному миру. Это истинный предок Жиль Блаза и Фигаро.
Но, не ограничиваясь срыванием всех и всяческих масок, сатира Рабле часто доходит до предела, за которым начинается призыв к открытому возмущению. Ненависть клокочет в груди Рабле. Он наносит такие удары, от которых врагу не оправиться. В одном месте, чтобы заклеймить ненавистных ему «ханжей, святош и лицемеров», он приводит для сравнения список ядовитых насекомых и пресмыкающихся всех ста известных ему названий. Эта грандиозная метафора, в которой воплощен охватывающий его гнев, очень характерна.
В пятой книге это изменение тона, это нарастание гнева особенно ощутимо. Возможно, что именно крайняя резкость заключительной книги привела к тому, что люди, не понимающие или не желающие понимать Рабле, с давних пор пытаются оспорить авторство последнего произведения великого писателя. А между тем это нарастание гнева, это углубление социально разоблачительного направления сатиры Рабле, ярко здесь проявившиеся, совершенно естественны и закономерны накануне гражданской войны, охватившей Францию во второй половине XVI столетия.
Именно в этой книге есть глава, обычно оставляемая исследователями в тени, глава, приобретающая значение ключевой позиции; здесь выступает «нищий с паперти» — прямая жертва того общественного строя, при котором Пушистые Коты получают возможность творить свои отвратительные дела.
Обращаясь к Пантагрюэлю и его спутникам, этот отверженный XVI столетия говорит: «Дай вам бог, добрые люди, поскорее отсюда выйти целыми и невредимыми, посмотрите хорошенько на выражение этих мощных столпов, поддерживающих своды Грипминодского правосудия. И заметьте, что если вы проживете еще шесть олимпиад и два собачьих века, то увидите, что эти Пушистые Коты станут владыками всей Европы, властителями всех имений и всех богатств, какие только есть на свете. Помяните слово доброго нищего! Среди них царствует Сикстэссенция, при помощи которой они все хватают, все попирают и на все гадят. Они вешают, жгут, четвертуют, обезглавливают, умерщвляют, сажают в тюрьмы, разрушают и грабят все без разбора — доброе и худое. Порок у них называется Добродетелью, измена носит имя Верности, кража именуется Щедростью, Грабеж — их девиз...» (глава XI).
И далее «добрый нищий», в грозной речи которого уже сверкают молнии близящегося народного возмущения, говорит о той огромной, несказанной, невероятной, неизмеримой злобе, которую питают презренные угнетатели к народу, о том, что близится час, когда преступления этих чудовищ будут «обнаружены и обличены перед народом», и никакая сила не «помешает свирепо сжечь их всех живыми в их норе».
В заключение «добрый человек» произносит настоящую клятву ненависти и борьбы:
«Так же как Ганнибал от своего отца Гамилькара под торжественной и священной присягой получил приказание преследовать римлян, пока он будет жив, так и я получил от покойного отца приказание стоять здесь до тех пор, пока не падет на них молния с неба и не обратит их в прах».
Эта речь «нищего с паперти» является замечательным свидетельством глубоко народного духа всего романа, кровной связи писателя с жизнью и чаяниями социальных низов феодальной Франции и непоколебимого, страстного убеждения в том, что народ способен сокрушить врагов своих.
7
Естественно, что в таком романе, как «Гаргантюа и Пантагрюэль», большое место уделено разоблачению средневековой схоластической лженауки. Как ученый и писатель Рабле шел вперед с боем.
Мы знакомимся здесь с такими схоластами, как Насдекабр, объясняющийся исключительно жестами, Рондибилис, «объявивший ношение рогов естественным состоянием брака», Трульоган, смысл слов которого труднее уловить, чем «поймать льва за гриву, коня за хвост, быка за рога», и т. д. Здесь выясняется, что все эти невежды имеют к науке и знанию такое же отношение, как отвратительная панзуйская колдунья Сивилла, которая также была опрошена Панургом по интересующему его вопросу.
Очень часто тема разоблачения схоластической мертвечины возникает и в других книгах романа, в частности там, где описывается известное путешествие Пантагрюэля к оракулу Божественной Бутылки.
Это многотрудное странствование за правдой составляет одну из важнейших особенностей построения романа, позволяющую развернуть небывало широкую и полную картину действительности. Пантагрюэль и его друзья (Рабле называет их иногда «апостолами») готовы действовать «во имя справедливости». Они приходят к твердому убеждению, что «зло в мире так возросло, что справедливость нуждается во всяческой поддержке». Они, а вместе с ними и читатель романа, увидели бесчисленное количество невыносимых безобразий и уродств.
По соседству с островом, который носит выразительное название «Хлеба нет», расположен остров, где чудовищно разжиревшие существа буквально лопаются от обжорства. Побывав на острове, где свирепствует голод, ибо все сожрал «глотатель ветряных мельниц» — деспот Бренгнарилль, искатели правды попадают на остров Папефигов (показывающих Папе фигу), жители которого «были когда-то богаты и назывались весельчаками, но теперь стали бедны и несчастны, ибо Папоманы поработили их».
Навидавшись вдоволь горя человеческого, Пантагрюэль и его спутники выражают искреннее «сострадание к нищете народа и бедствиям, постигшим эти места».
молот своей сатиры.
Как известно, Горький относил Рабле к числу тех великих писателей, которые «умеют и смеют изображать, обличать грязный, циничный, отвратительный порядок жизни, основанный на беспощадном угнетении людей хищниками и паразитами» 2. Эти слова являются замечательно верным и глубоким определением сущности творчества Рабле.
Горький видел в Рабле «безукоризненно правдивого и сурового обличителя пороков командующего класса». В этом и был пафос Рабле, в этом — величие его гениального произведения и подвиг всего его творчества.
8
Чувствуя поднимающуюся силу народа, которую он запечатлел в образах брата Жана или безымянного «нищего с паперти», образах, таивших в себе бурю народного возмущения, Рабле относится к феодально-клерикальной реакции с сознанием превосходства. Он настойчиво воспитывает в своем читателе это сознание превосходства гуманистического идеала над господствующей реакционной нечистью.
«вовсе дело не шуточное». Сатира Рабле так сокрушительна, так огненна, ибо она вдохновенно служит новому, разоблачая отвратительное безобразие существующего.
Отмечая, что «безобразие — начало, сущность комического», Чернышевский утверждал, что «неприятно в комическом нам безобразие; приятно то, что мы так проницательны, что постигаем, что безобразное — безобразно. Смеясь над ним, мы становимся выше его... Комическое пробуждает в нас чувство собственного достоинства...» 3.
Эти суждения Чернышевского позволяют раскрыть в их подлинном значении характер и масштаб сатиры Рабле, смело наступающей на врага по всему фронту.
и убедительность, служит углублению ее реалистического характера.
Глубокими корнями связанная с исторической почвой, сатира Рабле не утратила своей жизненности и актуальности и после того, как был сломлен феодально-абсолютистский строй во Франции. Она и сегодня страшна врагам народа и бьет их не в бровь, а в глаз.
«Подобные забавы потеряли свою соль,— пишет в своей монографии Рене Милле,— ибо никто более не угрожает нашей свободе мыслить и мы можем спокойно пользоваться тем, что добыли наши отцы» 4. Это было написано в 1892 году. Сегодня даже французский манилов уже не написал бы так, но о нелепости, им сказанной, уместно напомнить сегодня, чтобы подчеркнуть, сколько лилипутов суетились и суетятся вокруг великана Рабле, пытаясь связать его по рукам и ногам и заглушить его громовой голос.
9
Народность творчества Рабле с покоряющей силой проявляется в его великом романе.
Автор «Гаргантюа и Пантагрюэля» всегда с глубочайшей симпатией говорит о простых людях и их горестной участи. В его романе, всеобъемлющем но своему содержанию, постоянно встречаются то «бедняки, которые на кладбище Безвинных греют себе зады останками мертвых», то носильщик, который, стоя возле чужой жаровни, где жарится мясо, «ест свой хлеб, находя, что он становится гораздо вкуснее, когда он пропитывается запахом жаркого», то канатчики, которые «добывают свой хлеб, пятясь задом».
Подобные наблюдения, разбросанные по всему пространству романа, складываются в большую картину трудной жизни простых людей, попираемых власть имущими.
Таковы рассказы о том, как пахарь перехитрил чертей при дележе урожая, о том, как дровосек потерял и нашел свой топор, показав богам свое великое человеческое достоинство. Очень хороша и притча о том, как «добрый ослик», привыкший «день-деньской трудиться», хотя и был всегда «плохо вычищен, выскоблен, укрыт и накормлен», очутившись благодаря случайности на княжеской конюшне, наотрез отказался поменять свою скромную трудовую жизнь на жизнь в роскоши и тунеядстве.
Такими драгоценными вставками украшен прекрасный роман Франсуа Рабле, и они особенно наглядно выявляют дух народности этого произведения.
Смело и уверенно очерченные образы брата Жана Сокрушителя или «нищего с паперти», в которых выражены накипевший в народе гнев и решимость защищать свои интересы с оружием в руках, получают особую силу и великолепную убедительность потому, что они помещены в подлинно народную, глубоко реальную атмосферу.
В романе всегда ощутимо присутствие, хотя еще на заднем плане, народа, который «склонен к бунту», который «взбудоражен и обезумел» от переполняющего его гнева.
10
Конечно, если бы такой писатель был одинок, оторван от народной почвы, то, раскрыв с такой полнотой чудовищные явления действительности, он должен был неминуемо впасть в самое мрачное отчаяние. Но Рабле — писатель народный, и поэтому его всепобеждающий оптимизм есть нечто естественное. Это так же свойственно ему, как смех или как правда, которая с такой силой проявляется в его произведениях.
называющейся «Пантагрюэлин. Предсказание». В этой книжечке, остро пародирующей весьма модные в то время астрологические «прогнозы», Рабле высказывает необычайно ценные соображения.
Так, в главе «О положении некоторых людей» находим следующее: «Величайшим безумием было бы думать, что небесные светила существуют главным образом для королей, пап и униженных... Можно считать установленным, что светила не проявляют никакой заботы ни о королях, ни о бродягах, ни о богатых, ни о бездомных; поэтому я не буду следовать примеру лжепророков и говорить о королях и богачах. Поговорим о людях низкого состояния».
Эта творческая и политическая программа Рабле была опубликована под видом иронического гороскопа на 1533 год.
Нет никакого сомнения, что такого взгляда автор держался до последнего своего часа.
Выполняя свое обещание поговорить о «людях низкого состояния», Рабле перечисляет некоторые признаки той многоликой трудовой массы, к голосу которой он всегда чутко прислушивался. Мы находим здесь «под знаком Солнца» «косарей, молотильщиков, крючников, свинопасов, фонарщиков, угольщиков, седельников, упаковщиков, зеленщиков, медников, садовников, бродяг, бездомных, пастухов, цирюльников, пивоваров, людей, у которых нет рубашки на теле».
«под знаком Солнца» простонародье, этот мир обездоленных, к которому обращался Рабле, открыто противополагая его миру богатых и знатных хищников, и является той плодоносной почвой, из которой он извлек такие образы, как брат. Жан или «нищий с паперти».
Вот откуда он извлек и ту огненную ненависть к феодально-клерикальной реакции, которую с такой великаньей силой выразил в своих произведениях.
Вот откуда оптимизм Рабле. Вот откуда его грозная беспощадность.
Вот откуда солнечный свет, которым озарено все его творчество.
11
Рабле был гуманист, вооружившийся для борьбы за свои идеалы. У него была «львиная хватка». Он с презрением говорил о тех, кто «почесывает затылок, подобно пресыщенному лодырю», или «отмахивается от мух, словно церковная корова», вместо того чтобы действовать, вступив в схватку с врагом.
«Что же мы путешествуем, как какие-нибудь тунеядцы, мы только и делаем, что ничего не делаем,— говорит Жан Сокрушитель своим спутникам.— Клянусь, что это не в моей натуре, и если я днем не совершу какого-нибудь геройского поступка, ночью я не могу спать». Этот проповедник действия во имя «освобождения от тирании» — любимый герой Рабле.
Роман, призывающий к борьбе за великие цели, проникнут любовью к человеку и уверенностью в том, что силы человека безмерны. Глубочайшим убеждением Рабле было, что «человек рожден для мира, а не для войны», для творчества, а не для разрушения. Рабле вел борьбу за то, чтобы все способности и все таланты каждого человека, в какую бы область он ни стремился, имели полную возможность раскрытия.
И он знал, что когда-нибудь так и будет. Он прозревал великое будущее. И в его полном мрака и страданий романе раскрываются необъятные перспективы грядущих дней.
Как известно, в романе описывается Телемская обитель, основанная добрым Гаргантюа в ознаменование победы над Пикрохолем. Эта обитель, во главе которой поставлен не кто иной, как Жан Сокрушитель, является сверкающей гуманистической утопией, одухотворенной великой заботой о гармоническом и счастливом состоянии человека. Эта обитель, куда строго запрещен вход всем чудовищам старого мира, должна была, по мысли Рабле, явиться своеобразной лабораторией для выработки человека нового типа. Как бы понимая, что он заглядывает в такое далекое будущее, что не может дать о нем вполне конкретное и точное представление, Рабле ограничивается лишь наброском. Анатоль Франс острил на этот счет, говоря, что в проекте Телема осталась непредусмотренной кухня.
От великолепного видения телемской утопии Рабле обращает читателя к великим задачам, стоящим перед людьми уже сегодня. Он учит жить, руководясь высокими идеалами и великими стремлениями. Природа («Физис») прежде всего произвела на свет Красоту и Гармонию. Ей противны все «противоестественные и безобразные чудовища», являющиеся врагами человека и разоблаченные на страницах романа. С возмущением обрушиваясь на мракобесов, у которых «разум как табурет», он вдохновенно учит, что назначением человека является постигать природу, раскрывать законы действительности, выявлять колоссальные богатства, заложенные в природе.
«пантагрюэлион», Рабле набрасывает обширную программу открытий, которые человечеству предстоит сделать, овладевая бесконечными возможностями природы. Описав великие блага, которые получило человечество от использования простой, неказистой конопли в области судоходства, производства бумаги, тканей, обуви и т. д., он свидетельствует, что «наши дети, быть может, откроют другую траву, обладающую подобной силой,— и благодаря ей человечество проникнет к источникам снега и града, в бассейны дождя, в мастерскую молний; станет возможным высадиться на луну, вступить на территорию небесных знамений и там обосноваться; одни достигнут созвездий Золотого Орла, другие — Овна, третьи — Короны, четвертые — созвездия Льва, пятые — созвездия Лиры».
Повествуя о столь «великом и удивительном», Рабле раскрывает необъятные перспективы прогресса знания, науки, служащей человеческому счастью.
Безграничность человеческих стремлений раскрывает он и в завете прекрасной Бакбюк: назначение человека — овладеть законами природы.
«О судьбе всего человечества вопрошали пантагрюэлисты оракула Божественной Бутылки,— пишет Анатоль
Франс в своем известном исследовании творчества Рабле,— и оракул ответил им: пейте, припадите к источникам познания... изучайте человека и вселенную, постигайте законы физического и духовного мира... пейте, пейте знание, пейте истину, пейте любовь» 5.
«богоподобного» человека над сковывающими его силами.
Как патриот, нежно любивший свою родину, он вспоминает при этом «цветущую, привлекательную и ясную» Туренъ как самый дорогой его сердцу образ.
12
Судьба такого писателя, как Рабле, столь опередившего свое время и столь решительно и уверенно связавшего свое творчество с народом, была очень трудной. Его благородный облик пытались всячески исказить, и уже его современник, тоже врач, добрый Пьер Буланже, в эпитафии, посвященной создателю великого романа, должен был защищать его от несправедливых упреков и грязных поклепов.
В современной Франции тоже находятся люди, которые продолжают сводить счеты с Рабле, оскорбляя его высокую память.
Никак нельзя признать случайным, например, что в 1942 году в оккупированной Франции появились книги Жака Буланже, считающегося видным исследователем Рабле, и Люсьена Февра*, в которых была сделана попытка вытравить боевой дух творчества великого обличителя. Люди, примирившиеся с национальным бесчестием, хотели соответственным образом истолковать и Рабле.
перед немецкими захватчиками, а с Сопротивлением. Он был с непокоренной. Францией.
С «отважной дерзостью» (слова Герцена) писал и действовал этот грозный обличитель всего, что мешало людям жить, трудиться и творить. Таким он и вошел в память человечества.
Особую признательность людей нашего времени вызывает сегодня то, что великий Рабле был за мир для человека и человечества, что самые мощные удары его сатирического молота приходились по пикрохолям всех времен.
1953
Примечания.
* Полетта Ленуар в превосходном полемическом этюде «Некоторые аспекты мысли Рабле» (1954) показала тенденциозную предвзятость и ненаучность книги Люсьена Февра.
2. М. Горький. Собр. соч. в 30-ти томах, т. 25. М., Гослитиздат, 1953, с. 105.
4. René Millet, Rablais. P., 1892, p. 120.
5. Анатоль Франс. Собр. соч. в 8-ми томах, т. 7. М., Гослитиздат, 1960, с. 685.