Белоусов Д. С.
Понятие "враг" в менталитете французского рыцарства XI - XIII веков
(по материалу "Песни о Роланде")
Новый век. История глазами молодых. Сборник научных работ аспирантов и студентов СГУ. Выпуск 1.
http://www.sgu.ru/faculties/historical/sc.publication/vseob.hist./nov_vek_ist
Изучение западноевропейского средневекового рыцарства началось едва ли не со времен его возникновения, но особым взрывом интереса отмечены последние десятилетия XIX и XX веков.
В XIX в. интерес читающей публики вызвали эссе Г. Пейньо 1 и Ж. Ж. Руа 2 , давште толчок к углубленному изучению рыцарства как особого политического, экономического, социального, культурного явления. Работы П. Лакруа, Л. Готье, А. Люшера, Э. Виолле-ле-Дюка, Г. Дельбрюка стали ные классическими.3
В русле подходов, которые позже станут применять при изучении истории менталитета, были созданы работы Й. Хёйзинги и первых представителей школы «Анналов». Среди прочих важных сюжетов они обращались и к «рыцарским» проблемам4.
Взрыв конца 1970 – начала 1980-х гг. привёл к появлению ряда статей Ле Гоффа, монографий Ф. Контамина, Ф Кардини, Ж. Флори, М. Кина и других. Все эти авторы обращались к изучению рыцарского менталитета, в том числе – понятий (мужества, вассальной верности, чести, благородства и др.), идеологических основ рыцарского самосознания, кодекса чести и культуры5.
Что касается отечественной литературы, то в ней, как известно, к истории средневекового менталитета раньше других обратились А. Я. Гуревич и Ю. Л. Бессмертный, которые подняли и некоторые вопросы, связанные с рыцарством6. Для понимания проблематики, поднятой в данной статье, многое дали работы С. И. Лучицкой, особенно её разработки проблемы восприятия «чужого» на материале эпохи крестовых походов7. Интересны и наблюдения И. О. Ермаченко, специально изучавшего менталитет немецкого рыцарства XII – XIII веков по литературным источникам8.
Новые методы анализа источников, в том числе – литературных, позволяют ставить новые вопросы в изучении рыцарского менталитета и основных понятий, складывавшихся в результате исторического и культурного развития этого социального слоя.
В данной статье предпринята попытка выявить ментальные установки французского рыцарства XI–XIII вв., связанные с войной, отношениями как внутри воинского сообщества, так и между разными, в смысле – враждующими – сообществами через рассмотрение ряда понятий, фигурирующих в текстах французских средневековых литературных источников и входящих в семантическое поле понятия «враг».
Этот вопрос ещё не получил специального освещения в литературе.
В качестве основного источника взят текст «Песни о Роланде»9 французских средневековых жест (т. е. песен о деяниях), повествующих о подвигах Гильома Оранжского10.
Как известно, «Песня о Роланде» повествует об испанском походе Карла Великого, героической гибели графа Роланда, племянника и любимца Карла, в Ронсевальском ущелье в битве с маврами-мусульманами из-за предательства графа Ганелона, отчима Роланда, о последующей мести Карла Великого арабам за гибель своего племянника и двенадцати пэров Франции. В конце жесты описывается суд над Ганелоном при дворе императора Карла. (Следует напомнить, что все вышеперечисленное – пересказ сюжета «Песни», сильно расходящийся с историческими реалиями в обозначении родственных связей, песонажей и пр.)
«Песнь о Роланде» и другие французские средневековые жесты заключают в себе богатый материал для изучения менталитета французского рыцарства XI – XIII в. и обнаруживают более непосредственную связь со специфическими культурными и идеологическими запросами, а также менталитетом рыцарства, чем исторические сочинения или памятники права.
Как не удивительно, на первый взгляд, само понятие «враг» (enemi,enemis) в тексте «Песни о Роланде» встречается всего 2 раза, и оба раза оно употребляется по отношению к королю Марсилию, по тексту жесты – правителю арабов-мусульман. Первый раз «врагом» (enemi) его называет Карл Великий, обращаясь к только что прибывшим от короля-мавра послам:
«Li reis Marsilies est mult mis enemis»11 (v. 144)
В другой раз это же слово произносится Ганелоном как бы от лица Карла:
«Que Charlemagnes, li reis poesteïfs,
Par mei li mandet, sun mortel enemi»12
(v. 460-461)
И в первом, и во втором случаях врагом назван конкретный человек, т. е. понятие «враг» (enemi, enemis) персонифицировано. При этом врагом назван только Марсилий, и слова вложены в уста Карла Великого и его посланника. Здесь необходимо напомнить одно обстоятельство. Марсилий и Карл принадлежат к разным вероисповеданиям: первый – мусульманин, второй – христианин. Возможно, что в средневековом рыцарском лексиконе понятие «враг» (enemi, enemis) могло обозначать только личного противника иного вероисповедания. Однако сам Марсилий в ответ ни разу не называет врагом Карла, т. е. автор (авторы) произведения не вкладывают в его уста, казалось бы, зеркально точный термин.
В пользу высказанного предположения говорит и тот факт, что в «Песнь о Роланде», как и в текстах других источников, понятие «враг» по существу тесно связано с понятием «язычник» (paien). Язычниками в тексте «Песни о Роланде» названы все персонажи жесты, не принадлежащие к числу воинов-христиан:
«Никто из язычников ничего не ответил»13
Оливье, друг и соратник Роланда, увидев четырёхсоттысячную рать Марсилия, готовую начать бой с французским арьергардом, говорит Роланду:
«Я увидел столько язычников,
Сколько ни один человек на земле никогда не видел»14 (v. 1039-1040)
Контекст показывает, что понятие «язычник» равнозначно понятию «противник».
На протяжении всей «Песни о Роланде» понятие «язычник» (paien) играет роль своеобразного ярлыка, подчёркивающего инаковость мусульман. Основной акцент делается на их вероисповедании В самом начале текста «Песни о Роланде» говорится, что Марсилий поклоняется Магомету:
«Король Марсилий ей [Сарагосой. – Д. Б.] правит,
который не любит Бога,
Он Магомету служит…»15 (v. 7-8)
Но тут же добавляется:
«… и Аполлона славит»16 (v. 8)
Очевидно, что в сознании средневекового западноевропейского христианина, в частности, рыцаря, мусульманство не воспринимается как религия единобожия, близкая в этом смысле христианству. Это только язычество, идолопоклонство, а язычество в историческом сознании христиан со времён Нерона, если не раньше, ассоциировалось с вероисповеданием, враждебным христианству, с гонениями, казнями, муками. Следовательно, главный ненавистник христианства – язычник, и этим диктуется отношение к нему самому. Мавры текста «Песни о Роланде» исповедуют мусульманство, значит они – язычники, противники христианства.
Во всех исследуемых текстах мир мусульманских «язычников» (paien) противопоставлен христианскому. По мнению исследователей, в тексте «Песни о Роланде» это противопоставление приобретает глобальный характер17. Предполагают, что на оксфордскую редакцию «Песни о Роланде», сложившуюся в конце XI в., оказала влияние пропаганда первого крестового похода. При этом, как считают ученые, в основе самой ранней версии предания о Роланде лежит та же идея крестового похода, только в другом, более старом и ограниченном варианте, заключавшимся не в завоевании Палестины, а в оказании помощи испанским христианам, притесняемым «маврами».
Отметим также, что авторы жест, называя мусульман «язычниками» (paien
«С другой стороны – Тургис из Тортолезы;
Он граф, и этот город ему принадлежит.
Христианам хочет он страданья приносить»
(v. 916–918)
Очевидно, этические ориентиры, приписываемые мусульманам, должны их ещё жестче развести с христианами: у них, франков, предательство – исключение из правил, единичный случай, повлекший за собой всеобщее презрение, у «язычников» должно быть всё наоборот:
«Ещё был там язычник Эстурган;
Эстрамарис был, что его собрат;
Они изменники, предатели, обманщики»19 (v. 940–942)
А вот как характеризуется один из знатных мусульман:
«Был там и Шернубль из Вальнейры.
До земли свисают его волосы;
Когда он развлекается, может перенести огромную ношу,
Которую четыре мула не свезут.
Солнце там не светит, не родится зерно,
Дождь не идёт, роса не выпадает,
Камни там все черны.
Говорят, что черти там живут»20 –983)
В личной характеристике графа перемешаны презрение и восхищение. Презрение вызывает его «дикость» – волосы, свисающие до земли, а невольное восхищение – его сила. «Инакова» и та страна, откуда прибыл граф. Она – словно антимир. И у врага всё как в антимире. Как в стране антиподов. Конечно, эта страна грешников: там черти живут среди язычников. Или все язычники живут словно бы в земном аду среди чертей.
Иноверчество не забывается ни на минуту, и оно всегда – греховно.
«Король Корсаблис вторым подъехал:
Он бербер и сильно грешен»21
Нередко мотив неприязни отступает перед военными доблестями или силой противников на второй план:
«Вот амирафль из Балагета;
Он строен телом и лицом горд и светел;
Спесиво он на лошади сидит,
Храбростью он своею знаменит;
Будь он христианин, хорош бы был барон»22 (v. 894–899)
образ идеального рыцаря. Чего не скрывают и авторы жесты: в амирафле23 им не хватает только христианской веры.
Итак, повторим, что само понятие «язычник» в христианском средневековом лексиконе обозначает, прежде всего, человека, исповедующего му-сульманство, к которому в христианском мире относятся негативно. В сознании рыцаря мусульманин-язычник уже не просто носитель враждебной христианству религии, а враг. В данном случае понятия «язычник» и «враг» синонимичны, равны.
Однако, как показывает материал последних двух примеров, авторы-христиане отмечают у язычников не только отрицательные стороны, но обращают большое внимание на их достоинства и доблести. Это позволяет взглянуть на проблему с другой, весьма неожиданной стороны, отчётливо проявляющейся при изображении «модели» общества «язычников».
Быт, нравы, сама модель общества «язычников» оказываются удивительно схожи под пером автора с христианскими. Складывается впечатление, что различие между маврами и франками состоит лишь только в их конфессиональной принадлежности. Это неоднократно подчёркивалось исследователями. По словам С. И. Лучицкой, мусульмане либо изображаются как ан-типод христиан, либо им навязывается христианская модель ценностей24«Песни о Роланде» представлено в тех же рамках сословной иерархии, что и франков. Среди «неверных», как уже отчасти проступало из строф «Песни о Роланде», есть короли, герцоги, графы и бароны:
«Король Марсилий ей правит, который не любит Бога» (v. 7)
«Он (Марсилий) там обращается к своим »25 (v. 14)
«Зовёт Марсилий Испании баронов»26 (v. 848)
Выделяют даже двенадцать пэров в войске Марсилия:
«С этими словами двенадцать Пэров собираются вместе,
Они сто тысяч Сарацин с собой ведут»27 –991)
Да и воины мусульмане характеризуются не иначе как рыцари:
«Любезный сир Ганелон, - король Марсилий говорит, -
Я имею таких людей, лучше которых вы не увидите,
»28 (v. 563–565)
Получается, что в представлении средневекового западноевропейского рыцаря, и, в любом случае, в представлении авторов произведения, мусульманин-воин в основном схож с благородным воином-христианином. Думается, что это не случайность. Рыцарю был нужен только равный по сословному положению противник. И воин-язычник изображён именно так. Естественно, само понятие «равный» по отношению к мусульманским воинам в тексте «Песни о Роланде» не употребляется, но подразумевается. Ведь не случайно пэры Карла Великого, каждый из них в отдельности, были вызваны на бой «пэрами» Марсилия. Каждый из них скрестил меч в первую очередь не с простым воином, рядовым членом войска, а с человеком равным по положению и социальному статусу.
В жесте «Коронование Людовика» это прорисовано ещё ярче в описании встречи Гильома с Корсольтом перед поединком, исход которого решит судьбу осаждённого Рима. На виду у противоборствующих армий, в смертельной схватке встретились два знатных, благородных, достойных воина. Один из них – француз, чей отец был верным вассалом и храбрым воином Карла Великого. Другой – сарацин, не уступающий в происхождении своему противнику. Он - племянник «короля Галафра», осадившего Рим. Перед поединком каждый из противников спрашивает другого о его происхождении, как бы удостоверяясь, по рыцарскому обычаю, что он поведёт схватку с «равным»:
«Я вижу, – молвил турок, ты гордец.
Посмотрим, так же ль в схватке смел.
Скажи, кто ты таков, да лгать не смей».
(«Коронование Людовика», 813–815)
Следовательно, западноевропейский рыцарь воспринимает «знатного» воина-мусульманина не просто как врага, не просто как военного противника, а, прежде всего, как человека равного по положению и социальному ста-тусу. Именно с «благородным» язычником Востока стремится вступить в бой дворянин Западной Европы.
«враг». Авторы «Песни о Роланде» пытаются представить восприятие франков Марсилием и вообще арабами как захватчиков.
Как известно, жеста начинается словами:
«Король Карл, наш великий император,
Провёл семь полных лет в Испании:
До моря вплоть завоевал он горные земли.
Нет ни городов, ни стен, не подвергнутых разрушению»29(v. 1–5)
А далее по тексту следует описание совета короля Марсилия в Сарагосе, на котором он произносит следующее:
«Послушайте, сеньоры, какое несчастье нам грозит:
Пришёл в эту страну, чтобы нас завоевать.
Я не имею армии, которая дала бы ему сражение,
И нет подходящих людей, которые смогли бы это сделать»30 (v. 15–19)
«Уж лучше пусть он (сын) голову потеряет там,
Чем мы потеряем свои земли и свои блага,
И будем вынуждены просить милостыню»31 (v. 44–46)
»язычника» фраза о том, что Карл покорил уже немало земель, но всё же император франков продолжает свои походы. Не раз Марсилий задаёт вопрос Ганелону и об их окончании. Он также спрашивает его и о том, как ему избежать потери своих владений в Испании. Посол Карла предлагает два варианта. Первый заключается в принятии «язычниками» христианства и признании Карла Великого их сюзереном. При этом только половина испанских земель, принадлежащих Марсилию и его подданным, будет возвращена в качестве лена, вторая же половина будет отдана Роланду. Во втором варианте, который и станет основой заговора, посол призывает Марсилия покончить с двенадцатью пэрами Карла Великого, когда они будут в арьергарде армии франков. С их гибелью император лишится верных ему людей, его лучших воинов, его основной опоры. Без них Карл не решится продолжить завоевания.
Автор (авторы) жесты представляют арабов как бы полноправными владельцами земель, поместий и т. д. Следовательно, к концу XI в., времени записи «Песни о Роланде», владычество арабов в Испании воспринимается ввиду его исторической длительности уже как постоянный фактор европейской жизни. Они осели, они укоренились, они стали хозяевами. И франки в глазах арабов превращаются уже не просто в религиозных врагов, а в захватчиков. Кстати, на протяжении всего повествования ни разу не упоминается, что Карл Великий со своим войском ведёт какую-либо освободительную войну на территории Испании, или же, что он помогает христианам, живущим по другую сторону Пиренеев. Напротив, всё говорит о том, что данная семилетняя кампания направлена именно против мусульман, непосредственно против испанских мавров. И целью данной экспансии франков является либо истребление мавров и присвоение их земель и богатств, либо крещение «язычников», как это произошло после взятия Кордовы:
«Кто не убит в бою, тот окрещён»32 (v. 102)
И в том, и в другом случае получается, что Карл Великий таким образом расширяет границы своей империи.
«Семь лет назад» франкский император со своей армией вторгается в государство испанских мавров под предлогом борьбы с «неверными» с целью увеличения владений. Однако в самом тексте «Песни о Роланде» прямой информации такого рода нет. Говорится лишь, что в течении указанного срока он ведёт там разорительные войны, противостоять которым удаётся «языческому» королю Марсилию, возглавлявшему армию мусульман. В начале жесты читатель узнаёт, что Марсилий уже не в силах что-либо сделать, поэтому просит совета у своих подданных. При этом Карл нигде не назван «захватчиком» прямо, хотя при подобной трактовке данная характеристика была бы уместной. Но для авторов и слушателей данной жесты, то есть рыцарей, Карл – христианин, ему покровительствует Бог, войну он ведёт не просто против какого-либо народа, а против мусульман, исповедующих «языческую» религию, поэтому его действия оправданы. Более того, они праведны.
Возникает некое противоречие, из которого вытекает, что понятие «захватчик», коррелируемое с понятием «враг», по отношению к императору Карлу не может быть применено, однако, в подтексте оно проступает. Следовательно, оно могло иметь место в сознании средневекового рыцарства для обозначения врага, вторгшегося на территорию не только государства, но и на поместные земли крупного феодала-рыцаря, если речь идёт о событии локального масштаба.
Не менее значимой в «Песни о Роланде» оказывается связь понятия «враг» (enemi, enemis) с понятием «предатель» (ître). Тема предательства составляет, как известно, сюжетную завязку, кульминацию и развязку жесты.
В самом тексте поэмы понятие «предатель» фигурирует всего лишь дважды. Первый раз «предателем» Роланд называет Марсилия на совете у Карла:
«Король Марсилий и прежде был предатель»33 (v. 201)
«предателем» непосредственно самого Ганелона:
«Ганелон это сделал, обманщик, предатель»34 (v. 1024)
В остальных случаях о Ганелоне говорится, как о человеке «совершившем предательство»:
«Ганелон туда пришёл, который совершил предательство»35
«Ганелон обманщик, который совершил предательство»36 (v. 844)
Но и здесь в авторах как бы сосуществуют патриотическое и сословное сознание. Сам Ганелон считает, что это было не предательство, а месть за нанесённую Роландом обиду. Месть за то, что Роланд предложил отправить его к королю Марсилию в качестве посла Карла Великого, зная, что эта миссия, может стоить ему, Ганелону, жизни37. Уже в самом конце поэмы, в сцене суда над Ганелоном, длившегося практически весь день, т. е. по средневековым меркам очень долго, говорится, что даже судьи пришли к императору Карлу с просьбой сжалиться над Ганелоном, так как он знатен родом и будет впредь служить так же ревностно, как и прежде.
мире, в глазах дворянина, рыцаря, считалось допустимым совершение предательства ради мести за нанесённые личные обиды, и тем более за оскорбление рода. А текст «Песни о Роланде» показывает, что родовая честь может ставится выше национальных, корпоративно-сословных и государственных интересов.
При этом подобный поступок мог считаться вполне оправданным.
Интересен также эпизод, повествующий о поединке между Тьерри и Пинабелем38. Победа в нём того или иного бойца определяла степень виновности Ганелона в смерти Роланда. Напомним, поединки такого рода в средние века носили название «Божий суд» и применялись в практике тогда, когда обычные судебные средства не давали нужных результатов. В основе «Божьего суда» лежало представление о том, что истина может быть установлена только вмешательством Бога.
Оба участника поединка характеризуются в тексте «Песни о Роланде» не как враги, а как соперники, защищающие интересы спорящих сторон. Под вопросом остается возможность применения понятия «враг» или какого-либо другого понятия по отношению к участникам такого поединка. В тексте жесты Тьерри и Пинабель представлены как доблестные рыцари, бравые бароны:
«Вдвоём бароны туда отправились для боя;
Оба доблестны и храбрость их велика»39 (3874–3875)
Поэтому можно упрекнуть Ю. Корнеева, переводчика «Песни о Роланде» за использование понятия «враг»:
«Отправились туда для боя.
Могучи и неустрашимы оба»40 (3874–3875)
Подведём некоторые итоги. Текст «Песни о Роланде» даёт возможность для лингвистических и исторических выводов.
«враг» (enemi,enemis) является центром семантического поля. Текст «Песни о Роланде» показывает, что данное понятие обладает свойством персонификации, т. е. оно применимо только к определённому человеку. Достаточно близко к центральному понятию в семантическом поле располагается понятие «язычник» (paien), обозначающее всех воинов-мусульман. Через указанное понятие довольно чётко проступает понятие «противник», используемое для обозначения воина-рыцаря, христианина. Оба понятия равноудалены от центра и являются диаметрально противоположными по своему смысловому наполнению. Тем не менее «язычник» и «противник» подразумевают под собой воина знатного происхождения. И то, и другое относятся к понятию «равный». Очевидно, что по-нятие «равный» попадает в семантическое поле «враг» из поля, собравшего в себе понятия, определяющие социальную принадлежность.
Из сферы понятия «война» в поле понятия «враг» проецируется понятие «захватчик», которое также подразумевается в тексте «Песни о Роланде».
«Песни о Роланде» понятий, входящих в семантическое поле понятия «враг», сильно тяготеет к контексту.
С точки зрения истории менталитета материал показывает, что для французского рыцарства эпохи «Песни о Роланде» понятие «враг» могло иметь несколько значений. Как «враг» (enemi,enemis) мог восприниматься определённый человек иного вероисповедания, в частности, мусульманин, как личный враг – только иноверец благородного происхождения, т. е. обнаруживает внятное сословное наполнение. Вопрос о приложении понятия «враг» к противнику-христианину пока остаётся открытым.
Врагами предстают и воины-мусульмане, однако по отношению к ним фигурирует понятие «язычник» ), обозначающее сторонника мусульманской веры, которое в большой степени синонимично понятию «враг». На фоне этого довольно чётко проступает нигде прямо не фигурирующее, но постоянно подразумеваемое, понятие «равный противник» по отнош-нию к благородным воинам-мусульманам. Несмотря на их приверженность «язычеству», знатные арабы воспринимаются французскими рыцарями, как равные им, как достойные, благородные войны. Для рыцаря идея сражения с равным по социальному положению была правилом, и авторы «Песни о Роланде» ему и следуют.
Врагом представляется и захватчик, вторгшийся в чужие владения. Но опять же, в тексте «Песни о Роланде» впрямую понятие не используется.
Врагом внутри сообщества мог считаться «предатель» (traître), но здесь, в рамках текста «Песни о Роланде», очевидно некоторое противоречие. Ганелон, совершивший злодеяние, назван «предателем», но отчасти оправдан тем, что он воспринимает это как месть своему племяннику, а не как предательство императора и его государства. На переднем плане интересы оскорбленного человека, его рода. И эти интересы в сознании автора (авторов) «Песни о Роланде» как бы уравновешиваются или соперничают с интересами большего – королевского, общефранкского масштаба.
Подобная противоречивость предстаёт как отражение реальных противоречий эпохи, изучение которых позволит существенно углубить и дополнить представление об особенности менталитета раннего французского рыцарства.
1 Peignot G. La selle chevaliere / Par Gab. Peignot. Paris, 1836.
2 Руа Ж. Ж. История рыцарства. СПб., 1898; Он же. История рыцарства // Турнир в Бар-летте. М.,1994; Он же. История рыцарства. 2-е изд. М., 2001.
3 Lacroix P. Le Moyen age et la Renaissance. Histoire et description des moeurs et usages, du comerce et de l’industrie, des sсiences, des artes, des litteratures et des beaux arts en Europe. Paris, 1848. T. 1–5; Он же. Moeurs, usages et costumes au Moyen Age et a l’époque de la Renaissance. Paris, 1874; Он же. Vie millitaire et religieuse au moyen age et à l’époque de la Renaissance. Paris, 1873; Он же. La chevalerie et les croisades. Feodalité. – Blason. – Ordres militaires / D’apres les grands ouvrages de Paul Lacroix sur le Moyen age et la Renaissance, 1890; Gautier L. La chevalerie. Grenoble, 1960; Люшер А. Французское общество времён Филиппа-Августа / Пер. с фр. Г. Ф. Цыбулько. СПб., 1999; Дельбрюк Г. История военного искусства в рамках поли-тической истории. Т. 3. Средневековье. М., 1938; Виолле-ле-Дюк Э. Э. Жизнь и развлечения в Средние века / Пер. с фр. М. Ю. Некрасова; вступ ст. А. Н. Кирпичникова; науч. ред. Н. И. Милютенко; Сост. С. Е. Еременко. СПб, 1997.
4 Bloch M. Le société feodale. Paris, 1968; Duby G. Les origines de la chevalerie // Ordinamenti militari in Occidente nell’alto medioevo. Spoleto, 1968. P. 739-761; Duby G. Guerriers et paysans, VIII-XII siècle. Paris, 1973; Duby G. Hommes et structures du Moyen Age. Paris, 1973; Le Goff G. Note sur la société tripartite, idéologie monarchique et renouveau économique dans la chrétienté du IX que XII siècle // L’Europe aux IX–XI siècles. Varsovie, 1968. P. 63–71; Хёйзинга Й. Осень средневековья / Пер. Д. В. Сильвестрова. М., 1988; Он же. Homo Ludens: Статьи по истории культуры / Пер., сост. и вступ. ст. Д. В. Сильвестрова; коммент. Д. Э. Харитоновича. М., 1997; Ле Гофф Ж. Цивилизация средневекового Запада. Сретенск, 2000; Он же. Символиче-ский ритуал вассалитета // Ле Гофф Ж. Другое средневековье: Время, труд и культура Запа-да. Екатеринбург, 2000. С. 211–261; Он же. Рыцари-воины и горожане-победители. Образ города во французской литературе XII в. // Ле Гофф Ж. Средневековый мир воображаемого. М., 2001. С. 258-296.
с англ. И. А. Тогоевой. М., 2000; Контамин Ф. Война в Сред-ние века / Пер. с фр. Ю. П. Малинина, А. Ю. Карачинской, М. Ю. Некрасова; Под ред. Ю. П. Малинина. СПб., 2001.
6 Гуревич А. Я. Проблемы генезиса феодализма в Западной Европе. М., 1970; Он же. Проблемы средневековой народной культуры. М., 1981; Он же. Культура и общество сред-невековой Европы глазами современников. М.,1989; Он же. Начало феодализма в Европе // Гуревич А. Я. Избр. произведения: В 4 т. Т. 1. Древние германцы. Викинги. М., СПб., 1999; Он же. Категории средневековой культуры // Гуревич А. Я. Избр. произведения: В 4 т. Т. 2. Средневековый мир. М., СПб., 1999; Он же. Средневековый купец // Одиссей. Человек в истории. 1990. М., 1990. С. 97–131; Бессмертный Ю. Л. Об изучении массовых социально-культурных представлений каролингского времени // Культура и искусство западноевропей-ского средневековья. М., 1981. С. 55–77; Он же. К изучению обыденного сознания западно-европейского средневековья // Советская этнография. 1987. №1; Он же. Крестьянин глазами рыцаря (по материалам Франции XI – XIII веков) // Культура и общественная мысль. М., 1988. С. 99–109; Он же. Вновь о трубадуре Бертране де Борне и его видении простолюдина (к проблеме дешифровки культурных кодов) // Одиссей. Человек в истории. Представление о власти. М., 1995. С. 140–150; Он же. Риторика рыцарской скорби по данным англо-французской литературы XII-XIII вв. // Человек и его близкие на Западе и Востоке Европы (до начала нового времени). М., 2000. С. 64–83.
7 Лучицкая С. И. Араб глазами франка (Конфессиональный аспект восприятия мусуль-манской культуры) // Одиссей. Человек в истории. 1993. М., 1993. С. 19–37; Она же. Образ Мухаммада в зеркале Латинской Хроники XII-XIII вв. // Одиссей. Человек в истории. 1994. М., 1994. С. 182–195; Она же. Мусульмане в иллюстрациях к хронике Гийома Тирского: ви-зуальный код инаковости // Одиссей. Человек в истории. 1999. М., 1999. С. 245–270; Она же. Мусульмане и христиане в Святой земле (частная жизнь западноевропейских рыцарей сквозь призму взаимных представлений мусульман и христиан) // Человек и его близкие на Западе и Востоке Европы (до начала нового времени). М., 2000. С. 105–122; Она же. Образ другого: мусульмане в хрониках крестовых походов. СПб., 2001.
8 Ермаченко И. О. Социально-политическое самосознание германского рыцарства XII – первой половины XIII в.: Автореф. дис. канд. истор. наук. СПб., 1998.
9 Старофранцузский и современный французский текст брался из книги: La Chanson de Roland. Text critique. Traduction et commentaire. Grammaire et glossaires par Léon Gautier (membre de l’institut / Ouvrage couronné par l’académie française et par l’academie des inscriptions et belle-lettres. Nouvelle édition revue avec soin/ Édition classique à l’usage des élèves de seconde). Tours. Maison Alfred Mame et fils. 1887. (Далее: La Chanson de Roland.)
– и исторический, и легендарный – был «воителем за веру», участником нескольких не очень значительных походов против мавров. См: Отрочество Гильома, Коро-нование Людовика // Песни о Гильоме Оранжском / Пер. со старофр. Ю. Б. Корнеева. М., 1985. К сожалению, на момент написания данной статьи тексты жест о Гильоме Оранжском были доступны только на русском языке, поэтому их материал привлекался лишь в качестве дополнительного.
11 Перевод: «Король Марсилий мой заклятый враг»: (Здесь и далее: подстрочный перевод сделан автором статьи; V – vers – «стих», цифра обозначает номер строки).
12 Что Карл, могущественный король, // Через меня требует от своего смертельного врага.
13 N'i ad paien ki un sul mot respundet
14 Jo ai paienes veüz;// Une mais nulls hum en tere n’en vit plus.
…
16 … e Apollin recleimet.
17 Мелетинский Е. М. Героический эпос // История всемирной литературы. М., 1984. Т. 2. С. 516–530.
18 D’altre part est Turgis de Turteluse; // Cil est uns quens, si est la citet sue; // De chrestiens voelt faire male vude.
19 D’altre part est uns paiens, Esturgant; // Estramaris I est, uns soens cumpainz; // Cil sunt felun trätur suduiant.
à la tere si chevel li baleient; // Greignur fais portet par giu, quant il s'enveiset, // Que quatre mul ne funt, quant il sumeient. // Li gentilz quens de sun païs se seivret: // Soleilz n'i luist, ne blez n'i poet pas creistre, // Pluie n'i chiet, rusée n'i ade-iset, // Pierre n'i ad que tute ne seit neire // Dient alquant que li diable i meignent.
21 Reis Corsablis il est de l’altre part: // Barbarins est e mult de males arz.
22 Un amurafle i ad de Balaguer; // Cors ad mult gent e le vis fier e cler; // Puis que il est sur un cheval muntez, // Mult se fait fiers de ses armes porter; // De vasselage est il bien a loer; // Fust chrestiens, asez oüst barnet.
23 Почётный титул у арабов, возможное значение слова – «победитель».
24 Лучицкая С. И. Араб глазами франка. С. 31.
26 Marsilies mandet d'Espaigne les baruns.
27 A icez moz li duze Per s'aleient // Itels cent milie Sarrazins od els eminent.
28 «Bel sire Guenes» dist Marsilies li reis, // Jo ai tel gent, plus bele ne verreiz; // Quarte cenz milie chevaliers puis aveir.
29 Carles li Reis, nostre emperere magnes, // Set anz tuz pleins ad estet en Espaigne: // Tresqu'en la mer cunquist la tere altaigne. // N'i ad castel ki devant lui remaigne;//Murs ne citet n'i est remes a fraindre.
ëz, seignurs, quels pecchiez nus encumbret: // Li emperere Carles de France dulce // En cest païs nos est venuz cunfundre. // Jo nen ai ost qui bataille li dunget, // Nen ai tel gent ki la sue derumpet.
31 (в плену у Карла, в качестве заложника) Asez est mielz qu'il i perdent le chiefs, // Que nus perdium l'honur ne la deintiet, // Ne nus seium cunduit a mendeier.
32 Ne seit ocis, o devient chrestiens…
33 Li reis Marsilie i fist mult que traïtre.
34 Guenes le fait, li fel, li traïtur.
ïsun fist.
36 Guenes li fels en ad fait traïsun. 37 v. 3762–3779.
38 V. 3815–3945.
39 Des dous baruns justée est la bataille; // Cil sunt produme e de grant vasselage
40 Песнь о Роланде / Пер. Ю. Корнеева // Европейский эпос Античности и Средних веков. М., 1984. С. 581.