Рабле.
Краткая литературная энциклопедия.
́ (Rabelais), Франсуа [1494, близ Шинона (историч. пров. Турень), — апрель 1553, Париж] — франц. писатель. Род. в имении своего отца Антуана Рабле, юриста и землевладельца, сына зажиточного крестьянина. В молодости Р. был монахом францисканского монастыря в Пуату, где ревностно изучал латынь и самоучкой др. -греч. яз., тогда еще мало кому доступный во Франции. Эти занятия навлекли на него преследования со стороны невежеств. монастырского начальства, но за Р. заступились друзья, в том числе глава франц. гуманизма и советник короля Г. Бюде, с к-рым Р. переписывался. С разрешения папы Р. в 1525 перешел в монастырь бенедиктинцев, а в 1527 и вовсе покинул монастырские стены. Начались характерные для гуманиста Возрождения годы странствий по университетским городам Франции и ее торговым центрам, обогатившие Р. знанием жизни, культуры, экономики. Он изучал право в Пуатье, медицину в Монпелье, где ему присудили степень бакалавра (1530), позже — д-ра медицины (1537). Большой успех имели здесь его лекции. В должности врача Р. работал в Лионе, Нарбонне, Монпелье и за пределами Франции.
Лит. деятельность Р. начал в Лионе (1532), издав «Афоризмы» («Aphorismes») Гиппократа (с собств. комментариями), собрания юридич. актов, а также альманах и пародийные «Предсказания Пантагрюэля» («Pantagruéline prognostication»). Тогда же в качестве продолжения одного лубочного романа о великанах, имевшего огромный успех, вышло первое недатиров. издание «Пантагрюэля» (2-я часть романа Р.; датиров. 2-е изд. 1533), а затем и «Гаргантюа» (1534) — обе книги под прозрачным псевд. Алькофрибас Назье (анаграмма от Франсуа Рабле). Откровенное и дерзкое свободомыслие романа («Третья книга», 1546, «Четвертая книга», 1552), встреченного современниками с восторгом (11 прижизненных изд. «Гаргантюа», 19 изд. «Пантагрюэля», 10 изд. «Третьей книги»), навлекло на Р. преследования. Каждая книга Р. подвергалась запрещению со стороны Сорбонны, в связи с чем он часто вынужден был скрываться за пределы Франции. Покровителями Р. были просвещенные сановники бр. Дю Белле, личным врачом к-рых он был. Гильом Дю Белле, одно время наместник короля в Пьемонте, послужил как правитель прототипом для «доброго Пантагрюэля» «Третьей книги»; в свите Жана Дю Белле, парижского епископа (позже кардинала), Р. совершил три путешествия (отчасти бегства) в Италию (1533, 1535, 1548), сыгравших важную роль в его духовном развитии. В замке кардинала дописывалась «Четвертая книга». В 1551 кардинал Дю Белле исходатайствовал для Р. два сел. прихода (один из них Медонский), но обязанностей священника Р. не исполнял (трехвековые легенды о шутовских выходках «медонского кюре» развеяны новейшими исследователями). Незадолго до смерти он отказался от обоих приходов. Аутентичность (подлинность) посмертной «Пятой книги Пантагрюэля» (1564) в наше время критикой почти единодушно отвергается; она создана неизв. автором, вероятно, с использованием каких-то материалов, оставшихся после Р.
При всем разнообразии гуманистич. деятельности Р. (медицина, юриспруденция, филология, археология и др.), он как писатель — «муж единой книги». Но эта книга — энциклопедич. памятник культуры франц. Возрождения, религ. и политич. жизни Франции, ее философской, педагогич. и научной мысли, ее духовных устремлений и социального быта; произв., сопоставимое по худож. и историко-культурному значению с «Божественной комедией» Данте и «Человеческой комедией» О. Бальзака. Это произв. (начиная с подзаголовка «книга полная пантагрюэлизма») — насквозь концептуальное, с последовательно выдержанным гуманистич. углом зрения. Универсальный смех над отжившим миром в духе «Похвалы глупости» (сохранилось восторженное письмо Р. к Эразму Роттердамскому) и безграничная вера в обновление жизни, в социальный и технич. прогресс, принимающая форму предсказаний великих открытий и изобретений (панегирик «пантагрэлиону» в конце «Третьей книги») или форму утопии будущего свободного общества (описание Телемского аббатства) сливаются в двузначном смехе Р. За необузданной фантастикой и с виду хаотич. построением книги, «... наиболее причудливой в мировой литературе» (France A., Œuvres complètes, v. 17, P., 1928, p. 45), читатели «Гаргантюа и
» во все времена ощущали великую трезвость и стройность мысли. Сам Р. определяет «пантагрюэлизм» как «... глубокую и несокрушимую жизнерадостность, перед которой все преходящее бессильно...» («Гаргантюа и Пантагрюэль», М., 1966, с. 437). Концепцию Р. исторически питает «... величайший прогрессивный переворот из всех, пережитых до того времени человечеством...» (Энгельс Ф., см. Маркс К. и Энгельс Ф., Соч., 2 изд., т. 20, с. 346). Художественно она воплощена в «пантагрюэльских» («всежаждущих») натурах его героев-великанов и их компании, в параллелизме «вина» и «знания», двух лейтмотивов, означающих телесное и духовное раскрепощение личности, «... ибо между телом и духом существует согласие нерушимое» («Гаргантюа и Пантагрюэль», с. 321). «Пантагрюэлизм» отвергает подавление чувств. потребностей, любой вид аскетизма — религиозного, морального, хозяйственного, политического, — как и ограничение духовной свободы, любой вид догматики. Отсюда и реализованная метафора (материализация духовного, одухотворение материального) — форма комического, — органичная для худож. ви́дения Р., для его стихийного материализма и чувства всеобщей взаимосвязи в жизни природы и общества. Этой концепцией пронизано и образотворчество Р. Все враждебное Природе («порождения Антифизиса», на языке Р.) демонстрируется на эпизодич. образах. Комизм противоестественного — это всякого рода косность, самодовольный обскурантизм, тупая догматика, фанатизм — гротески зашедших в тупик маньяков, застывших односторонностей сознания (утрировка — любимый прием Р.). Р. поэтому осмеивает и обжор (остров Гастер, где поклоняются Желудку), и культ отвлеченного знания (остров Квинтэссенции). Эпизодические («преходящие») персонажи и изолированные «острова» служат для любознат. пантагрюэльцев отрицат. примерами в их «образовательном» путешествии к Истине.
Также, но по-иному, гротескны основные, проходящие через все повествование, герои; в них раскрывается естеств. и всесторонняя человеческая натура. Основа гротеска здесь — динамичность жизни, разрастание (до фантастич. размеров), перерастание (любого данного состояния), парадоксальность (перехода в противоположное), избыточность льющихся через край жизненных сил, способность натуры к неожиданным «мутациям», относительность и зыбкость любых определений (ограничений) человека. Индивидуализация типов у Р. далека и от средневековой (корпоративной), и от позднейшей; «антропологические» характеры Р. (как и у М. Сервантеса, У. Шекспира) отмечены интересом к максимуму, к «потолку» саморазвития натуры, одновременно универсально человеческой и индивидуально характерной. Уже имена двух центральных и противоположных по характеру героев указывают на универсальность (Пантагрюэль — «Всежаждущий», Панург — «Человек Всё могущий», «Ловкач»); Панург — «... это вкратце все человечество» (France A., Œuvres complètes, v. 17, P., 1928, p. 94). Но и Пантагрюэль — не «представитель» гуманизма Возрождения, а как бы само гуманистич. движение или — тоже «вкратце» — все человечество в чаемом близком будущем. Более конкретно — Панург «олицетворяет народ» (см. «Бальзак об искусстве», М. — Л., 1941, с. 383).
на языке Р., — «пантагрюэлизма». Вечными «вопросами» Панурга и сомнениями в данных ему ответах мотивируется в последних трех книгах и сюжет путешествия в поисках Истины, т. е. саморазвитие человеческого духа, развитие жизни. Снисходительность Р. к порокам Панурга, даже откровенное восхищение им («а в сущности чудеснейший из смертных»), гротескное единство Панурга и Пантагрюэля (внутр. родство их как нерасторжимой пары) — полны глубокого смысла: народный писатель Р. — величайший оптимист. Идеальные «добрые короли» Р. далеки от позднейшего идеала «просвещенного абсолютизма»: политич. мысль Р. чужда пафоса регламентации, проникнута верой в разумность стихийного хода вещей. Пантагрюэль противопоставлен «демоворам» («пожирателям народа»), поглощению народа гос-вом, отождествленным с правителем-государем. Характерен для Р. гротеск брата Жана, «самого монашеского монаха»: именно ему в первой книге, где нет еще Панурга, дано основать своего рода «антимонастырь» Телемского аббатства, идеал свободного общества с девизом «Делай что хочешь...». Отрицание Р. всегда относится к учреждениям и нравам, к преходящим обществ. формам, а не к человеческой природе.
Р. прежде всего — гений комического. Источник смеха Р. не только уже отмеченное движение жизни во времени, но и «несокрушимая жизнерадостность» здоровой человеческой натуры, способной возвыситься над временным своим положением, понять его как временное; комизм независимости сознания, несоответствия его обстоятельствам, комизм «спокойствия духа» (скрытая ирония в неизменно положительных сентенциях невозмутимого мудреца Пантагрюэля, открытая ирония трусливого Панурга над самим собой и своими «страхами»). В целом смех Р. — не сатира, к, к-рой он часто близок по материалу (социальные пороки), но не по тону, веселому и веселящему, глумящемуся над злом, но лишенному тревоги, страха перед ним. Он далек и от юмора, витающего между комическим и грустным; смех Р. не претендует на сердечность и не взывает к сочувствию. Это многозначный по оттенкам, но всегда бодрый, радостный, «чисто комический», праздничный смех, как в античном «комосе» («гулящая компания ряженых») на празднествах Диониса; извечно нар. чувство смеха как симптома счастья, довольства жизнью, беспечности, здоровья. Но смех, согласно д-ру медицины Р., обладает и обратной, исцеляющей и возрождающей силой, рассеивая скорбь, чувство разлада с жизнью как упадочное «болезненное» состояние духа (в медицине 16 в. широко распространена теория лечения недугов смехом). Вслед за Аристотелем Р. заявляет, что «смех свойственен человеку». Смех свидетельствует о ясном духовном зрении и дарует его; «освобождая от всяких аффектов», замутняющих сознание, смех играет для познания жизни «терапевтическую» роль.
«репутация» как мастера комического весьма поучительны: на протяжении четырех столетий постепенно раскрывается величие и многогранность его смеха. Современники свидетельствуют о всенародной популярности Р. в 16 в.: Р. равно ценят гуманисты и простой народ (страницы «Пантагрюэля» читались на площадях во время карнавалов); никому тогда роман Р. не казался загадочным. Но уже для 17 в. с его культом приличий, для классицистов забавный Р. — всего лишь писатель нецивилизованной природы, хотя и безумно смешной (см. М. де Севинье, «Письма», письмо от 4. XI. 1671), или — когда за ним признается и мудрость — в целом «неразрешимая загадка», «химера» (см. Ж. де Лабрюйер, Характеры, или нравы нынешнего века, М., 1964, с. 37); более всего ценили тогда Р. свободомыслящие (Ж. Лафонтен, Мольер, мастера бурлескных жанров). 18 в. открывает критическое, гражд. начало смеха «Гаргантюа и Пантагрюэля» как сатиры на папу, церковь и все события того времени (см. Вольтер, Письмо к Дюдеффан от 12. IV. 1760), шутовством зашифрованной; отсюда и расцвет аллегорич. истолкования Р.; общественность франц. революции видела в нем великого предшественника, родной город Р. в годы революции переименован в Шинон-Рабле.
Подлинный культ Р. утвердился в период романтизма, когда его ставят рядом с Гомером, Данте и Шекспиром, «родоначальными гениями» европ. лит-р (см. F. R. Chateaubriand, в кн.: Boulenger J., Rabelais à travers les âges, P., 1925, p. 76). Органич. сращение в образах Р. противоположных начал — высокого и низменного, оценивается В. Гюго как идеал гротеска, выдвигаемого романтиками в качестве ведущего принципа для совр. иск-ва. Для Бальзака Рабле — величайший ум человечества нового времени («Кузен Понс»).
Со 2-й пол. 19 в. позитивистская критика (П. Стапфер, Э. Жебар, в России Александр Н. Веселовский) стремилась установить историко-культурное значение романа Р. В 1903 было организовано «Общество изучения Рабле» во главе с А. Лефраном, регулярно выпускавшее «Обозрение работ о Рабле» (с 1913 «Обозрение XVI века»). Выходило (1912—31) монументальное, но доведенное только до «Третьей книги» богато комментированное критич. изд. «Гаргантюа и Пантагрюэля». Множество изысканий посвящено текстологии (Ж. Буланже), топографии (А. Клузо), биографич. реалиям фантастики (А. Лефран), языку Р. (Л. Сенеан), его биографии (итоговая работа Ж. Платтара), источникам идей и громадной эрудиции (Платтар), влиянию Р. в веках (Буланже, Сенеан). Меньше внимания уделялось в 20 в. Р. -художнику (за исключением мастерства стиля) и совсем мало — комич. началу. Единомышленники Лефрана не придают большого значения раблезианскому смеху, оценивая его как «маскировку» (см. A. Lefranc, Rabelais, P., 1953, p. 196) или «забаву ученого» (см. J. Plattard, Fr. Rabelais, P., 1932, Conclusion), тем самым возвращаясь к репутации смеха Р. в 17 в. Взятые вне специфически художественной формы, идеи Р. после исследования источников оказываются поэтому «заимствованными», «противоречивыми» и «разочаровывающими читателя».
диалектикой, Февр истолковал как родственное «дологическому мышлению», недоступное сознанию нового времени; «донаучные» идеи Р. объявлены духовно «бездетными» (см. L. Febvre, Le problème de l’incroyance au XVI siècle. La réligion de Rabelais, P., 1947, p. 466), не оказавшими влияния на последующую мысль, а смех — «лишенным значения», всего лишь архаическими (до эпохи Реформации!) фамильярными шутками благочестивого католика. Исследователь 20 в. не должен, согласно А. Лефевру, доверять своему чувству комического, читая Р., к-рый тем самым становится «писателем не столько непо́нятым, сколько просто непонятным» (Lefebvre H., Rabelais, P., 1955, p. 10).
Р. единственный раз во всей мощи вошедшей в лит-ру.
Роман раскрывается как образец «празднично карнавального» иск-ва с особым двузначным «амбивалентным» смехом, где хула и хвала, смерть и рождение слиты как две стороны процесса «возрождения через осмеяние», с особым поэтич. языком «гротескного реализма», понимание к-рого позднее было почти утрачено, чем и объясняется парадоксальная история репутации Р. в потомстве. Роман Р., согласно Бахтину, играет поэтому исключительную «освещающую» роль для понимания художественного творчества прошлых эпох мировой литературы, — помимо его значения для фольклорного искусства.
«Гаргантюа и Пантагрюэля» А. Н. Энгельгардта (1901) совершенно неудовлетворителен. В 1929 появился сокращенный перевод В. Пяста. Новейший перевод Н. М. Любимова (1961) — одно из высших достижений переводч. иск-ва в рус. лит-ре.
Œuvres, éd. critique, publ. par A. Lefranc [e. a.], v. 1—5, P., 1913—31 (незаконч.); Œuvres complètes, texte établi et annoté par J. Boulenger, [P., 1934]; в рус. пер. — Гаргантюа и Пантагрюэль, пер. Н. Любимова, М., 1966.
эпохи Возрождения, М., 1961; Бахтин М., Творчество Ф. Рабле и нар. культура средневековья и Ренессанса, М., 1965; Stapfer P., Rabelais, sa personne, son génie, son œuvre, P., 1889; Schneegans H., Geschichte der grotesken Satire, Stras., 1894; Lefranc A., Les navigations de Pantagruel, P., 1905; Plattard J., L’œuvre de Rabelais. Sources, invention et composition, P., 1910; его же, La vie de F. Rabelais, P., 1929; Sainéan L., La langue de Rabelais, v. 1—2, P., 1922—23; его же, Problèmes littéraires du XVI siècle, P., 1927; его же, L’influence et la réputation de Rabelais, P., 1930; Boulenger J., Rabelais à travers les âges, P., 1925; Lote G., La vie et l’œuvre de F. Rabelais, P., 1938; Febvre L., Le problème de l’incroyance au XVI siècle. La réligion de Rabelais, nouv. éd., P., 1947; F. Rabelais. Ouvrage publié pour le 400 ans de sa mort, Gen., 1953; Tetel M., Rabelais, N. Y., [1967] (имеется библ.).