Карабегова Е. В
(ЕГЛУ им. В. Я. Брюсова, Ереван)
ОТ РЕНЕССАНСА К БАРОККО. РОМАН ФРАНСУА РАБЛЕ В ОСМЫСЛЕНИИ И
"Le Miroir Linguistiqe de l'Univers" Actes du colloque international organise dans le cadre de la Semaine de la Frankophonie", Ереван, "Лингва", 2011.
Проблема французско-немецких литературных связей разрешается как в диахронном, так и синхронном аспекте (романы Бальзака - проза Генриха Манна, французский куртуазный роман - немецкая куртуазная эпика, драматургия и проза Сартра - романы Г. Э. Носсака, и. т. д.) Но особый интерес представляют, на наш взгляд, те примеры влияния и заимствования, на материале которых можно рассмотреть, в каких формах осуществляется переход от одного направления к другому.
Творчество Иоганна Фишарта (1546-1590) может послужить одним из примеров такого рода переходов. Фишарт - одна из наиболее ярких фигур на общем фоне немецкой литературы послереформационной эпохи, фактически - ведущий писатель, пишущий на немецком языке. С одной стороны, он выступает как продолжатель традиций Себастиана Бранта, Томаса Мурнера, Ульриха фон Гуттена и представителей дидактической литературы в контексте реформационной поэзии и прозы. В его романах сочетаются черты ученой сатиры Эразма Роттердаммского с чертами народной комической литературы - шванков, комических эпосов, а также юмористических и нравоучительных романов. С другой же - Фишарт многими чертами своей прозы предвосхищает появление в немецкой и европейской литературе нового направления и художественного стиля - барокко.
Эпоха, в которую Фишарту довелось жить и писать, исполнена исторических катаклизмов - в самом разгаре религиозные войны, идет великая борьба Нидерландов за свободу от владычества католической Испании, гибель «Непобедимой армады» воспринимается народным сознанием как кара божия за жестокость испанского короля, во Франции происходит Варфоломеевская ночь и т. д. В творчестве Фишарта отразилось ощущение глубочайшего драматизма эпохи, кризиса ренессансных идеалов и заката европейского Возрождения. Как отмечает Б. И. Пуришев, «его эстетическое сознание было до крайности напряжено. Он не ищет благородной ясности и простоты. Его речь бурлит, клокочет, разливается шумным пенистым потоком. Он любит нагромождение неологизмов, плеоназмы, пространные асиндетоны (бессоюзие), он готов обрушить на читателя каскад замысловатых оборотов и выражений, готов увлечь его в шумный водоворот разбушевавшейся языковой стихии. От этого его сатира приобретает приподнятый, напряженный и в то же время экстравагантный характер... Его творчество - последний взрыв угасавшей энергии бюргерского Ренессанса». 1
голландским языками, в меньшей степени - испанским и еврейским. Его широкое образование соответствует всему «культурному пространству» в Европе того времени - он знаком с произведениями Викрама, Винтера, Микельанджело, Боккаччио, Маро, Ронсара, Мюнстера, из древних авторов - Плутарха, Горация, с романами о рыцаре Амадисе, с книгами Рабле, Кальвина, Парацельса и т. д. Фишарт по своему религиозному и художественному сознанию в первую очередь - протестант, он стремится к научному подходу и строгому анализу, к своего рода «материализации» духовных и этических ценностей, которые, однако, потом он может обыграть посредством приема «утверждение через осмеяние и отрицание».
Наиболее значительное произведение Фишарта - «Отменная необыкновенная история о жизни, деяниях и возлияниях от безделья за полной чашей прославленных витязей и господ Грангузье, Гаргантюа и Пантагрюэля, королей Утопии и Нетового государства» («Affenteuerliche und ungeheuerliche Geschichtsklitterung vom Leben, Rhaten und Thaten der for langen weilen vollenwolbeschraiten Helden und Herrn Grandgusier, Gargantoa und Pantagruel, Konigen inn Utopien und Ninenreich"). В мировой литературе Фишарт выступает как единственный прямой наследник Рабле. В основу его романа положен сюжет, мотивы и образы романа Рабле, но в значительной степени переосмысленные в духе следующего этапа развития европейской культуры, для которого характерны уже некоторые черты барокко.
История восприятия романа Рабле в немецкой культуре и литературе достаточно сложна. Раблезианские сюжетные линии и образы проникали в немецкую литературу в большинстве случаев в опосредованной форме, причем нередко они воспринимались писателями более поздних эпох в том виде, который им придал в своем романе Фишарт. По широте своего образования, свободе взгляда на мир и творческой одаренности Фишарт может считаться конгениальным Рабле мыслителем и художником.
Фишарт использовал как материал для своего романа только первую книгу - «Повесть о преужасной жизни великого Гаргантюа, отца Пантагрюэля, некогда сочиненная магистром Алькофрибасом Назье, извлекателем квинтэссенции. Книга, полная Пантагрюэлизма». На рассказе о воспитании Гаргантюа завершается действие романа Фишарта. Очень коротко упоминается Телемская обитель, резко в сатирическом тоне Фишарт отзывается о религиозном индифферентизме телемитов, а брата Жана он критикует за его принадлежность к монашеству.
Но при всем этом роман Фишарта по своему объему в три раза больше, чем книга Рабле о Гаргантюа. Своего рода путем к раскрытию творческого замысла Фишарта может послужить ключевое слово в самом заглавии его книги -«Geschichtsklitterung». „Klitterung" - «надерганные цитаты, компиляция, стряпня, несвязный рассказ». А глагол «klittern» обозначает «размазывать, раскалывать, расщеплять, делить на мелкие части; скомпилировать, надергать цитаты, свалить в одну кучу». В поэтике романа Рабле, как известно, важную роль играют достаточно длинные перечисления сходных по значению предметов, качеств и т. д. Фишарт фактически использует тот же художественный прием, но переосмысливает его и доводит почти до абсурда. Фишарт преобразовывает всю художественную систему романа Рабле, поэтику и содержание за счет грандиозной игры с языком романа. Фишарта называли «страсбургским повелителем слов». Но за языковой игрой скрывается трагическая реальность. В роман вводятся эпизоды из истории Франции (Варфоломеевская ночь, религиозные войны и т. д.).
«Разговоры во хмелю», предшествующая рассказу о появлении на свет Гаргантюа, занимает четыре страницы, а соответствующая глава у Фишарта - «Разговор пьющих, или болтливый пир пьяниц, или Пьяная литания...»2 занимает пятьдесят страниц и фактически представляет квинтэссенцию основных идей романа. В романе Рабле эта глава - «питейное вступление» к центральному событию - появлению на свет Гаргантюа и коррелят к его первому крику: «Он зычным голосом заорал: «Лакать! Лакать! Лакать!»- словно всем предлагал лакать, и крик его был слышен от Бюссы до Виваре».3 А также эта глава связана с финальным эпизодом - с Божественной бутылкой, которая скажет Пантагрюэлю и его друзьям «Тринк!» - «Пей из источника Мудрости!»
Прежде всего действие эпизода из романа Рабле происходит на лугу, на свежем воздухе, а «Пьяная литания» Фишарта - в винном погребке. И в этой связи символика обоих эпизодов резко отличается друг от друга. Пир на лоне природы является выражением связи человека и космоса, своего рода развернутой метафорой этой связи. Пир на открытом воздухе являлся неотъемлемым компонентом народных праздненств и в более широком плане - народной смеховой культуры. Такого рода праздники, как известно, восходили к античным праздникам плодородия и культу Диониса с его символикой умирающей и вечно возрождающейся природы. Трапеза в доме римлянина происходила под аккомпанемент струящейся воды (в нимфее) и с использованием символики живой природы. В романе Петрония «Сатирикон» в эпизоде пира у Тримальхиона из разрезанного брюха жареного кабана вылетают живые птицы. Как отмечает М. Бахтин, еда в романе Рабле -это «народно-праздничная пиршественная еда, в пределе -«пир на весь мир». Могучая тенденция к изобилию и всенародности налична в каждом образе еды и питья у Рабле, она определяет оформление этих образов, их положительный гиперболизм, их торжественно-веселый тон...»4 Пиршественные образы у Рабле «неразрывно связаны с праздниками, со смеховыми действами, с гротескным образом тела; кроме того, они самым существенным образом связаны со словом, с мудрой беседой, с веселой истиной»5«Пиршественное торжество - универсально: это торжество жизни над смертью... Особое значение имеет пир как существенное обрамление мудрого слова, речей, веселой правды.». 6
В романе Фишарта в главе «Пьяная литания» описывается грандиозная попойка короля Грангузье и его друзей, под видом которых выступают германские бюргеры и представители интеллигенции. Они спускаются вечером в винный погребок, чтобы отпраздновать загодя рождение наследника короля, и проводят за столом всю ночь, чтобы подняться наверх только утром. Их диалоги, ведущиеся все более заплетающимися языками, и составляют основное содержание главы.
Уже замена пиршества на лоне природы на пирушку в тесном и душном подземном помещении свидетельствует о намерении Фишарта переосмыслить узловые моменты содержания и особенности художественной формы романа Рабле. В романе Рабле художественный прием нагнетания синонимов служит для создания обощенного образа народа (эпизод сражения брата Жана с солдатами Пикрохоля, грабящими монастырский виноградник), и целого космоса, в котором человек и природа еще не отделены друг от друга, а могучие великаны - три короля Грангузье, Гаргантюа и Пантагрюэль, олицетворяющие силы природы, оказываются в то же время мудрыми правителями, которые заботятся о благе своих подданных. Гаргантюа и Пантагрюэль становятся примером того, как в ренессансной личности может гармонично сочетаться духовное, интеллектуальное и физическое, телесное начало. Их могучий аппетит и физиологические подробности не снижают как общего жизнеутверждающего, гуманистического звучания романа, так и значения самих этих образов.
В романе Фишарта весь огромный диалог пирующих в погребке представляет крайне пеструю смесь цитат, аллюзий, пародий на самые разные произведения религиозной и светской литературы - от «Всепьянейшей литургии» и псалмов до рыцарских романов и народных песен. Нарушение логики и смешение разных стилей отчасти напоминает речи Дон Кихота, когда он пытается объяснить, что такое странствующий рыцарь. Безумие, гуманистические идеи и низменная реальность смешиваются в причудливое сочетание. В сложнейшей художественной и лингвистической структуре эпизода «пиршества в погребке» можно выявить воплощение двух основных идей. Во-первых, сам перенос пиршества с прекрасного луга в мрачный погребок свидетельствует о том, что человек и природа уже утрачивают ту гармоничниую связь между собой, которая была характерна для культуры и художественного сознания Ренессанса. Намечается антиномия «мир-человек», которая затем будет положена в основу философии и искусства барокко. В романе Фишарта намеренно создаются диссонансы и разноголосица, которые разрушают гармонию бытия и ренессансный гротеск Рабле обретает уже иное - мрачное и зловещее звучание. Действующие лица не описаны, слышны только их голоса и замечания по поводу их действий. Но в целом создается атмосфера, сходная с той, которая возникает на картинах Иеронима Босха, на которых зловещие фигуры, состоящие из «обломков» человеческих тел, заняты бессмысленной суетой, а в целом представляют картину «ада на земле». У Фишарта винный погребок воспринимается в романном пространстве как «низший мир», преисподняя, где царят темные силы и происходит как бы «выворачивание наизнанку» и разрушение всех тех образов, которые у Рабле символизировали добрые силы вечно обновляющейся природы. Тема поглощения пищи подается в нарочито сниженном виде - это предельно низменное обжорство, откровенное чревоугодие, которое, как известно, было одним из смертных грехов. Интересно отметить, что и в живописи стран Германии и Нидерландов к концу XVI века сцены пиров преимущественно разворачиваются не на лоне природы, а в интерьерах домов, причем нередко в них появляются детали, намекающие на грубое нарушение правил нравственности и благопристойности. Так, на дошедшей до нас в виде гравюры картине Босха монахи, монашенки и горожане пируют и поют по нотам, находясь при этом внутри раковины, которая, как известно, помимо своих многих положительных и возвышенных символов имеет и значение нарушения благопристойности7.
Фишарт, в отличие от своих предшественников, гуманистов Ренессанса и Северного Возрождения, воспринимает предыдущую литературную традицию как «готовое слово», которое можно разрушить и собрать в новое целое, используя для этого многочисленные аллюзии, ассоциации, игру слов, т. е. намечается переход от поэтики Возрождения к поэтике барокко. Фишарт предельно усложняет фонетическое оформление и смысловые связи в диалогах пьющих посетителей погребка. Как отмечает Вольфганг Хернер в своем предисловии к роману Фишарта - «В диком лесу слов», «в своем главном произведении Фишарт движет повествование на волосок от того, чтобы его вообще нельзя было бы читать, от «границы читаемости»8.
«потому литературные произведения барокко тоже стремятся быть энциклопедиями, рисовать мир в его полноте и разложимости на отдельные «рубрики», элементы - слова, понятия. Барочный мир-энциклопедия и как Книга бытия, и как собственно книга, состоит из множества отдельных фрагментов, соединяющихся в противоречивые и неожиданные сочетания, создающие, по выражению Ж. Женетта, «обдуманно-головокружительный» лабиринт»9. И сам образ погребка, где посетители должны испытать опьянение, а затем отрезвление и найти из него выход, - тоже в какой-то мере ассоциируется с лабиринтом.
Новая картина бытия создается в процессе его художественного освоения через стихию языка. Фишарт использовал различные собрания пословиц и поговорок, песни, этимологические трактаты и т. д. Он создает, по точному определению Хернера, «каскады и фейерверки слов». И если он использует некоторые приемы гробианской литературы, то целью этого является не полемика с рыцарской литературой и ее внешней красивостью (такая точка зрения бытовала в советском литературоведении 60-х годов), а создание новой картины мира - более динамичной и более верно отражающей реальность.
Языковая игра ведется в романе Фишарта на основании и в полемике с риторической системой словесного искусства. Вольфганг Хернер сравнивает роман Фишарта с учебником риторики, в нем есть «анафоры, антитезы, анноминаты, хиазмы, эллипсы, энфоры, эвфемизмы, гиперболы, метонимии, оксюмороны, синекдохи - нет, пожалуй, такой риторической фигуры, которая бы здесь отсутствовала»10.
Таким образом, Фишарт не столько переводит, сколько перевоссоздает роман Рабле, преобразовывает образы его героев, делая их более телесными, чувственно-конкретными и яркими. Но благодаря игре с языком, использованию его скрытых возможностей и переосмыслению черт поэтики и идейного содержания романа Рабле Фишарт подготавливает почву для возникновения в германской и европейской литературе нового стиля и направления - барокко.
2. Перевод выполнен автором статьи
3. Рабле Франсуа. Гаргантюа и Пантагрюэль. М, 1991, с. 37.
4. Бахтин М. Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса. М, 1999. С. 307.
5. Бахтин, с. 310.
«Кутящая компания» (без номера страницы)
9. История зарубежной литературы XVII века. М., 2005, с. 17.
10. Fischart, Johann. Affenteuerliche Naupengeheuerliche Geschichtklitterung. Frankfurt am Main, 1997, S. 20.