Блейзизен С. : Данте Алигьери

http://www.italia-mia.globalfolio.net/letteratura/dante.htm


Dante Alighieri
(1265 - 1321)

Тосканец мудрый, горечью объятый,
Ты, приподнявший вечной тьмы покров,
Твой замысел, печален и суров,
Встает, подобно тени Фаринаты.

Как трубный глас твоих терцин раскаты,
Но сердце помнит обреченных зов,
И ты скорбишь в мерцанье вечеров,
Когда на небе отгорят закаты.

Я вижу фра Иларио черты,
Твой бледный лик в прозрачной дымке зноя,

Сквозь них струится солнце золотое,
И на вопрос: "Что, путник, ищешь ты?",
Я слышу тихий голос твой: "Покоя!"

Лонгфелло

участником. Ни один из современных ему поэтов не воплотил в себе свое время с его величием и нищетой, верованиями и предрассудками так, как это случилось с Алигьери. Жизнь Данте - это документ, в котором (пусть и несколько преображенные страстями поэта) можно найти все флорентийские (и вообще - итальянские) события того времени.

Данте рoдился вo втoрoй пoлoвине мая 1265 г. В этo время сoлнце нахoдилoсь в сoзвездии Близнецoв; этo сoчетание, как свидетельствует древнейший кoмментатoр к «Бoжественнoй Кoмедии» («Оттимo»), пo пoверьям, считалoсь oсoбеннo благoприятным для занятий науками и искусствами. В свoей пoэме Данте oбращается к светилам, предвoзвестившим егo рoждение:

О пламенные звезды, o рoдник
Высoких сил, кoтoрый вoзлелеял
Мoй гений, будь oн мал или велик!

Отец всегo, в чем смертна жизнь, кoгда
Тoсканский вoздух на меня пoвеял.
(«Рай», XXII, 112-117)

В XIII в. еще не велись записи o рoждении флoрентийских граждан. Пoэтoму oсoбеннo важнo астрoнoмическoе свидетельствo самoгo Данте. Однакo стихи «Рая» не указывают тoчнoй даты; мoжнo лишь заключить, чтo автoр «Бoжественнoй Кoмедии» пoявился на свет между 14 мая и 14 июня. Нoтариус сер Пьерo Джардини (Piero Giardini) из равеннскoгo oкружения великoгo флoрентийца сказал Бoккаччo, чтo Данте рoдился в мае. Слoва егo заслуживают дoверия. Гoд рoждения пoдтвержден «Хрoникoй» Джoванни Виллани. Пo флoрентийскoму oбычаю, Данте был крещен в первую страстную суббoту, т. е. 25 марта 1266 г., в баптистерии Святого Иоанна. Тoлькo там, в сердце Флoренции, спустя мнoгo лет Данте желал, чтoбы егo - по античному обычаю - увенчали пoэтическими лаврами:


Вернусь, пoэт, и oсенюсь венкoм,
Там, где крещенье принимал ребенкoм.
(«Рай», XXV, 7-9)

Данте с детства запoмнил предание o тoм, чтo семья егo прoисхoдит oт римскoгo рoда Элизеев, участвoвавших в oснoвании Флoренции. Он слышал рассказ o прапрадеде Каччагвиде (Cacciaguida)— «сыне Адама», сoпрoвoждавшем в пoхoдах на сарацин императoра Кoнрада III (1138-1152). В те времена участие в крестовом походе было признаком знатности происхождения и приравнивалось по значимости к обладанию фамильным гербом. Императoр пoсвятил Каччагвиду в рыцари. Дoблестный паладин пал в бoю с мусульманами. Данте в XVI песни «Рая» называет Каччагвиду «oтцoм», никoгда не упoмянув имени свoегo oтца — Алагьерo де'Алигьери (Alaghiero de' Alighieri). Каччагвида был женат на некoй даме из лoмбардскoй семьи Альдигьери да Фoнтана (Aldighieri da Fontana). Вo Флoренции Альдигьери прoзвучалo как Аллигьери (с двумя «л»), а затем Алигьери (пo-латыни Алагьер). Этим именем, ставшим фамильным, назван был oдин из сынoвей Каччагвиды, пoтoмками кoтoрoгo были дед Данте, Беллинчoне (Bellincione) , и oтец — Алигьери (втoрoй). Вoинственнoсть и непримиримoсть в бoрьбе Данте унаследoвал oт пращура, Каччагвиды, пoлитическую страстнoсть — oт деда Беллинчoне, непримиримoгo гвельфа, не раз изгoнявшегoся из Флoренции. Дед вернулся на рoдину в 1266 г., пoсле пoражения императoрскoй партии, кoгда в бoю пoд Беневентo пал 26 февраля кoрoль Сицилии Манфред, сын Фридриха II, и в Неапoле при пoддержке Папы вoцарился Карл Анжуйский. Беллинчoне изучил «труднoе искусствo вoзвращаться вo Флoренцию», кoтoрoе егo великий пoтoмoк так и не пoстиг. Он с удoвoльствием наблюдал, как егo стoрoнники разрушают дoма гибеллинoв, кoтoрые были oсуждены на изгнание; с тех пoр власть вo Флoренции oкoнчательнo перешла в руки гвельфoв.

домами, но все это приносило ему доходы, которые едва-едва позволяли прокормить семью. Кажется, что был он еще и ростовщиком, впрочем, самого низкого ранга. Его незначительность больше всего выдает тот факт, что Данте никогда и нигде о нем не упоминает, что говорит о том, что он не питал к нему ни привязанности, ни уважения.

Алигьеро женился на некой Бэлле, о которой нам известно лишь то, что она рано умерла, родив ему сына.

Мальчику в этот момент было от трех до пяти лет, возможно, именно поэтому он никогда не упоминал и о матери - он ее попросту не помнил. После смерти Бэллы в доме появляется мачеха - Лапа - которая подарит Алигьеро еще троих детей: мальчика и двух девочек. Многие биографы пишут о том, что детство Данте было весьма несчастливым в этой семье, где мать не была ему матерью, а брат и сестры являлись таковыми только наполовину. Пожалуй, это - единственная доказанная причина, по которой Данте на всю жизнь остался мрачным, замкнутым и меланхоличным. Правда, из тех немногочисленных свидетельств о своих родственниках, которые нам оставил сам Данте, можно сделать вывод, что они были очень близки и всегда помогали друг другу, особенно - в сложные моменты. Его сводная сестра Тана, как свидетельствует строка в Новой жизни, заботливо ухаживала за ним во время болезни, а сводный брат Франческо одолжил ему довольно большую сумму денег и затем добровольно последовал за поэтом в изгнание.

Во Флоренции до сих пор существует "дом Данте". Но нельзя с уверенностью сказать, что это именно тот дом, в котором будущий поэт родился и вырос, потому что этот "настоящий" дом был снесен, когда Данте отправили в изгнание - разрушение дома было обычной практикой по отношению к поверженным политическим врагам. Тем не менее, этот сохранившийся дом находится поблизости от того места, где когда-то стоял дом Данте, места, называвшегося "sesto di Porta San Pietro". Мы не знаем, что собой представляло это строение, но известно, что в те времена дома во Флоренции оставляли желать много лучшего в смысле удобства. Разумеется, в них не было ни водопровода, ни туалетов; полы представляли собой утоптанную землю, покрытую соломой, которая гнила и издавала отвратительный запах; окна были деревянными, освещение обеспечивалось факелами, а отопление - жаровнями.

Флоренция времен Данте не была тем великолепным и светлым городом, каким мы знаем его сейчас. В то время она насчитывала около пятидесяти тысяч жителей. Несмотря на то, что уже был построен второй круг городских стен (чтобы расширить площадь города), она была все же слишком переполненной, с узкими и кривыми улочками. Из приличных и ценных, с художественной точки зрения, зданий в ней был только Баптистерий Святого Иоанна, да и тот еще не был облицован мрамором. Вид Флоренция имела весьма строгий и угрожающий, благодаря длинным и узким башням, которые надстраивали к своим домам местные аристократы. Великолепен был только пейзаж: этакая корона из холмов, среди которых протекает Арно. Жилые кварталы располагались на правой стороне реки, которая соединялась с левой единственным мостом - Ponte Vecchio.

"продвинутый" (quadrivio). Данте прошел оба эти курса, по всей видимости - в школе при братстве хвалильщиков церкви Santa Maria Novella, где учился и Чимабуэ. Ничто не говорит о том, что он много вынес из этой учебы, еще и потому, что в школах практически не было книг. В этот период из книг изучалось в основном Евангелие, потому что произведения латинских авторов, уцелевшие при набегах варваров, все еще были "погребены" в архивах монастырей (чаще всего - бенедиктинских), а за Средневековье практически ничего не было написано. Поэтому к концу учебы Данте умел читать и писать, производить четыре основных математических операции, неплохо переводить с латинского и, возможно, имел некое смутное представление об истории и философии, которая в то время сводилась к теологии. И больше ничего.

Из всего его детства нам известен всего один эпизод, который, однако, оказался решающим для всей его жизни и творчества: встреча с Беатриче. Историки долго спорили о реальности этого персонажа, некоторые утверждают, что это была всего лишь фантазия. Но, в конце концов, было выяснено, что речь идет о реально существовавшей девочке - дочери Фолько Портинари (Folco Portinari), очень уважаемого флорентийского банкира. Беатриче была почти что ровесницей Данте; когда она выросла, ее выдали замуж за Симоне де' Барди; умерла она в 1290 году, возможно, при родах.

Данте говорит, что он встретил ее в 1274 году на детском празднике, когда им обоим было по девять лет. Но к этим сведениям нужно относиться с большой осторожностью (стоит сразу оговориться, что вся биография Данте полна предположениями, неточностями и разными оттенками "возможно" и "предположительно"), потому что у Данте было гораздо больше суеверия, чем точности по отношению к числам. Его слабость к числу 9 (которое является квадратом числа 3 и потому сочтено Данте совершенным числом) прослеживается и в Божественной Комедии с ее терцинами; песнями, поделенными в свою очередь на тридцать три строфы; девятью кругами Ада и т. д. Кроме того, он пишет, что после первой встречи он увидел Беатриче еще только раз - в возрасте 18 лет (снова "привязка" к числу 9, которая позволяет с большой вероятностью предположить, что Данте несколько "подправил" календарь событий, чтобы как можно более точно соотнести их со своими арифметическими символами).

В "Новой Жизни" - своем первом произведении - он повествует о том, что, оказавшись рядом с этой девочкой, одетой в белое, он был настолько поражен ее потаенной и стыдливой красотой, что так никогда и не смог ее забыть. Возможно, что так оно и было, в том смысле, что увидев Беатриче, Данте впервые в жизни испытал чувственное волнение, воспоминание о котором именно из-за своей новизны и осталось в его памяти. Все же остальное он добавил, исходя из поэтических традиций своего времени, о которых ниже еще будет сказано.

Итак, Данте окончил школу (из которой мало что вынес) и вот тут-то ему очень повезло с новым "учителем", который дал ему намного больше, чем все годы учения, - Брунетто Латини (Brunetto Latini; именно с ним Данте и встречается в седьмом круге Ада). Он был нотариусом, известным не только благодаря своему профессионализму, но и благородству, высочайшей культуре и тактичности, которые делали его кумиром всех салонов и первосортным дипломатом. Коммуна Флоренции (который он не раз оказывал услуги) послала его в Испанию в качестве посла во время войны с Сиеной и Манфреди. И именно там он и находился в тот момент, когда имперские войска победили при Монтаперти и гибеллины вернулись во Флоренцию, чтобы отомстить своим противникам. Брунетто, бывший гвельфом, не вернулся в родной город. Он предпочел изгнание и остался жить между Монпелье и Парижем, где и написал на французском Tresor (Li livres dou tresor) - своего рода энциклопедию, в которой попытался обобщить все знания своего времени. На родину же он вернулся лишь в 1266 году, после битвы при Беневенто, в которой его партия снова оказалась в седле. И он принес во Флоренцию веяния новой рационалистской культуры, которой надышался во Франции. Нельзя сказать, что он отличался оригинальными идеями, но он много видел, много путешествовал, много читал и умел обо всем этом поговорить. Кроме того, он был почти идеальным гражданином и членом своей партии. Единственное, что оставляло желать лучшего, это его личная жизнь (недаром Данте помещает его в седьмой круг Ада, где мучаются содомиты), которую он строил, исходя из своей нетрадиционной ориентации, впрочем, во Флоренции того времени это мало кого удивляло и беспокоило, несмотря на имевшийся закон, каравший подобные отношения.

"учитель", что заставило многих поверить в то, что Брунетто был, так сказать, его "материальным" учителем. На самом же деле это было не совсем так. Просто Данте (как и многие другие молодые литераторы) общался с Брунетто и впитывал все то, что тот говорил или писал, и что в итоге вылилось в знаменитый dolce stil nuovo - "сладостный новый стиль".

И вот здесь-то мне бы хотелось сказать несколько слов о "генеалогии" этой школы.

Итальянская поэзия того времени была не чем иным, как "филиалом" провансальской поэзии, зародившейся во Франции примерно двести лет до того. Франция была первой европейской страной, осознавшей важность и значимость "народного" языка (volgare), то есть - жуткой мешанины из оставшегося от римлян латинского, разговорного кельтского древних племен Верцингеторигов и германского, навязанного франками. Впрочем, это был даже не один, а два "народных" языка, которые получили свое название "volgare" из итальянского.

Первой литературной попыткой, созданной на этих архаичных "французских" языках, была Canzone di gesta - эпическое, религиозное и рыцарское произведение, появившееся на свет во времена Рыцарства и Крестовых походов. В Италии эта традиция плохо прижилась и проявилась в основном в имитациях, отчасти потому, что рыцарство здесь не пустило глубоких корней, да и участие в Крестовых походах было весьма скромным, отчасти - из-за того, что латинский для итальянцев не был привнесенным языком, а на протяжении веков являлся языком народа, что придало ему удивительную живучесть, несмотря даже на то, что в этот период народ на нем уже больше не говорил.

Но в конце XI века даже во Франции уже утих тот мистический и завоевательский пыл, который был вдохновлен приключениями в Святой Земле. И при дворах местных правителей, которые в то время делили между собой эту страну, вошла в моду новая поэзия: легкая, ироничная, антиклерикальная и несшая на себе явный арабский отпечаток. Ее высочайшими покровителями были граф Вильгельм (правивший Пуатье и Аквитанией), который, побывав в Иерусалиме ради защиты Веры, начисто эту веру потерял, и его дочь Леонора, дважды ставшая королевой: сначала - Франции, а затем - Англии. Это были два распущенных, непокаявшихся грешника без каких бы то ни было предрассудков, которые вложили в чувственные и интеллектуальные удовольствия столько же пыла, сколько их предшественники - в войны и религиозное рвение.

"веселая наука". Ее певцами стали трубадуры, которые, разумеется, отражали в своих песнях вкусы и мировоззрение своих покровителей. В то время поэтам не приходилось рассчитывать на "авторские права", им нужно было устроиться при дворе какого-нибудь могущественного человека, который бы их содержал, за что они удовлетворяли его запросы. В качестве утешения им доставалась легкая жизнь при дворе, зачастую украшенная вниманием сиятельных аристократок; общаясь постоянно с аристократами, в конце концов они и сами причисляли себя к таковым, нося, подобно своим хозяевам, торжественные мантии, расшитые золотом и отороченные мехом, и участвуя в охотах и турнирах. Как правило, чтобы ублажить своих покровителей, они сочиняли не только стихи, но и музыку к ним, и в конце застолий декламировали свои произведения, аккомпанируя себе на лютне.

В поэзии существовало несколько стилей: песни (или канцоны) посвящались любви; о страданиях и смерти писали плачи. Баллада повествовала о каком-нибудь событии, а сирвента была военной песней. В тенцоне содержались рассуждения о философии и морали, серенада была вечерним посвящением, а пастораль - диалогом. Что же до метрики, то тут пиком виртуозности была секстина - сложная последовательность "куплетов", состоящих из шести строк (stanze), изобретенная Арнальдо Даниэлло (Arnaldo Daniello), которым восхищался Данте и произведения которого он внимательно изучал.

Эта поэзия оказалась гораздо более подходящей для "экспорта", чем сanzone di gesta, потому что была она очень манерной и созданной больше на базе техники, чем вдохновения. Темы ее были весьма удобными и вполне подходящими для заимствования. Любовь в браке начисто из нее изгонялась (что и понятно: она считалась слишком банальной для того, чтобы быть объектом галантного ухаживания, и кроме того, муза поэта должна была быть лишена каких бы то ни было уз, дабы ничей муж не мог распознать в ней свою жену). Именно поэтому-то она и полна всех этих вздохов и уклончивостей. Лишь немногие поэты смогли оставить в своих стихах следы собственной личности, например, Бернар де Вентадур (которого "щедрый на похвалы" Петрарка признавал уступающим лишь... самому себе), Рамбальдо де Вакуира, Пер Рамон и Фоке де Роман.

Трубадуров в Италию "занес" крестовый поход против альбигойцев, которые нашли защиту в лице правителей Южной Франции (больших любителей и покровителей поэзии). Приютили они альбигойцев не из соображений теологии (не веря ни во что, они не верили и в ереси), а из-за того, что ересь была прекрасным поводом для утверждения независимости их центральной власти как от духовного влияния Церкви (которая облагала всех налогами, называвшимися десятинами, да и вообще везде совала нос), так и от временной власти Парижского Короля, который (не будучи им) называл себя Королем Французским. Каждый из этих двух "противников" пытался подчинить себе всю страну. Поэтому для графов Прованса, Аквитании и т. д. отход от них в плане религиозном был неплохим способом борьбы за собственную автономию. Потому-то эти правители и оказались вовлеченными в борьбу с альбигойцами. Кто-то из них потерял в ней жизнь, кто-то - свои владения, их дворы были рассеяны... Трубадурам пришлось искать других покровителей. И многие из них нашли таковых в Италии.

Здесь - в качестве их предтечи - уже имелся и один местный трувер - Сорделло да Гойто (Sоrdello da Goito), которым Данте искренне восхищался. Сын мелкого аристократа из Мантуи, всегда предпочитавший покою захолустья жизнь бродячего поэта, он, в конце концов, обосновался в Вероне, при дворе Графа Сан-Бонифацио. Красивый, элегантный, веселый и остроумный, он "отплатил" своему покровителю самой черной неблагодарностью, уведя у него жену Куниццу - сестру Эццелино да Романо - с которой позднее расстался (неизвестно - по чьей инициативе). То ли опасаясь мести графа, то ли потому, что чувствовал себя там вольготнее, Сорделло перебрался в Прованс - "родину трубадуров", где стал одним из них, переняв и их язык и став одним из лучших представителей этого поэтического течения. Но не он принес его в Италию. Поэтическое искусство труверов пришло - в основном на Север страны - вместе с теми, кто искал здесь убежища. В Северных областях Италии была очень развита жизнь в замках, мало чем отличавшаяся от жизни французских аристократов. Посему благородные дамы - умиравшие в своих владениях от скуки - были рады распахнуть двери бродячим менестрелям, приносившим с собой дыхание современности, фантазии, эротики и разных чудес.

- Манфред и Энцо, и его Первый Министр Пьер делле Винье (Pier delle Vigne), а также и некоторые придворные, такие как Ринальдо д'Акуино (Rinaldo d'Aquino), Джакомино Пульезе (Giacomino Pugliese), Гуидо делле Колонне (Guido delle Colonne) и Якопо да Лентини (Jacopo da Lentini).

Эти имена стоит запомнить, потому как именно они стали "первопроходцами" в сложении стихов не на латыни, а на народном языке, который, впрочем, еще с трудом можно было назвать итальянским. Это был своего рода "благородный вариант" сицилийского наречия, наиболее ярко раскрывшийся в поэзии Чулло д'Алькамо (Ciullo d'Alcamo) - самого необычного и искреннего из этих поэтов. Но темы для их произведений были принесены на Сицилию именно трубадурами, так что в любом случае эти стихи были лишь подражанием. Для приобретения истинно итальянского характера эта поэзия должна была добраться до Флоренции.

И она добралась - незадолго до рождения Данте. Здесь появились Гуиттоне д'Ареццо (Guittone d'Arezzo), Фолькаккьеро дей Фолькаккьери (Folcacchiero dei Folcacchieri), Арриго Теста (Arrigo Testa), Бонаджунта Орбичани (Bonagiunta Orbiciani), Паоло Ланфранки (Paolo Lanfranchi) и Чакко дель'Ангуиллара (Ciacco dell'Anguillara). Самые знаменитые из них также изначально выступили как подражатели поэтам Прованса. Но вскоре тематика стихов резко поменялась, поскольку Флоренция жила не только (и не столько) интересами владельцев замков и их скучающих жен, сколько - страстями, разыгрывавшимися вокруг политических партий и событий. Поэтому самые знаменитые стихи Гуиттоне д'Ареццо посвящены битве при Монтаперти.

Но, коль скоро во Флоренции не могло возникнуть школы без того, чтобы тут же не возникла ее "антишкола", через несколько лет появляется новое направление в поэзии, к которому в дальнейшем и примкнет Данте. Трудно составить "генеалогическое древо" этого нового явления, но, кажется, его появлением мы обязаны сыну Фридриха II - Энцо, бывшему в то время в плену в Болонье и выплескивавшему свою тоску в стихах, в которых он вспоминал творения трубадуров при дворе своего отца. Его поэзия была "принесена" во Флоренцию не напрямую, а посредством подражавшего ему юриста и философа Гуидо Гуиницелли (Guido Guinizelli), который своей канцоной "A cor gentil repara sempre amor" фактически создал "манифест" Нового стиля.

Чтобы не растекаться мыслью по древу, отметим здесь основное отличие поэзии Нового стиля от поэзии Прованса. У провансальских трубадуров любовь была явлением эстетическим и чувственным, но совершенно анонимным (и это понятно, если учесть, что стихи, как правило, писались хозяйке какого-нибудь замка, и следовало блюсти ее честь и честь ее супруга, оказывавшего гостеприимство поэту). Последователи Нового стиля пошли "от противного": они начисто убрали из своей поэзии любые намеки на телесность любви и - сделав ее таким образом совершенно безобидной - смогли указывать и имя той, кому стихи посвящались. Женщина, превращенная в ангелическое создание, в их роизведениях уже не была ничьей женой, сестрой или дочерью, а всего лишь - символом духовного совершенства и "инструментом" приближения к Богу. У "новостилистов" уже не она становится главной героиней поэзии, а чувства, ею вызываемые.

(Dino Frescobaldi). Это были редкостные эстеты, кредо которых (говоря современным языком) звучало как "искусство ради искусства". Единственной их целью было наслаждение поэзией, независимой от всего и вся, включая интересы господ, содержавших трубадуров. Впрочем, новоявленные поэты могли себе это позволить, поскольку все они происходили из знатных аристократических семейств или же - из богатой буржуазии. Это была "золотая молодежь" Флоренции времен Данте.

Сам же Данте к ней никак не принадлежал - ни по происхождению, ни по средствам. Задиристый, худой, с гривой черных волос - он лишь издалека взирал на этих молодых людей, которые во всем превосходили его - и именем, и богатством. Особо он почитал Кавальканти, который был на десять лет старше его и был уже признан и знаменит как поэт. Гуидо был импульсивным, переменчивым и к тому же одиночкой (и в этом они были очень похожи с Данте). Во премя одного из перемирий, которые периодически возникали в борьбе между разными политическими партиями Флоренции, его - в возрасте всего лишь 12 лет - насильно женили на дочери Фаринаты дельи Уберти (Farinata degli Uberti) - знаменитого главы партии гибеллинов. Этот "политический" брак не имел успеха и так и не увенчался любовью, но Гуидо утешался в объятиях некоей Джованны. В часто возникавших спорах он - нетерпеливый и вспыльчивый - частенько отвечал возражавшим ему собеседникам градом камней.

И все же именно он оказался тем, кто ввел Данте в узкий круг избранных после того, как начинающий поэт Дуранте Алигьери прислал ему стихотворение в стиле, мастером которого считался Кавальканти. Разумеется, Данте написал это стихотворение потому, что поэзия была у него в крови. Но, вполне возможно, что вдохновило его на это желание "социального возвышения", если можно так выразиться. Трубадуры того времени возвысили поэзию в социальном смысле, облагородив некогда не слишком почетное "ремесло" поэта, принеся его ко дворам королей и аристократов. Персонажи их произведений были сплошь рыцарями, и их идеалы чести, верности и справедливости также стали рыцарскими. Таким образом родилась некая общность между аристократией и поэзией. Теперь 250 благородных семейств Флоренции вели жизнь "закрытого клуба" - общества избранных (объединенных как раз искусством) под названием "Società dei Torri", то есть "Общество Башен"- попасть в которое было делом архисложным. Представители буржуазии для вхождения в это общество тратили миллиарды. Так что для Данте - у которого их не было - посланный Кавальканти сонет являлся практически единственным "пропуском" для вступления в круг, который иначе был для него закрыт по причине его незнатного происхождения и скудных средств. Гуидо - сам обладавший талантом и потому различавший его и в других - протянул ему руку и ввел в Общество.

Для Данте начались счастливый период - пожалуй, единственный в его неспокойной жизни. Он стал частью "золотой молодежи" Флоренции, ему было двадцать лет и - несмотря на то, что кошелек его был пуст, а рукава платья потрепаны - девушки на улицах узнавали его, поскольку он был автором сонетов, звучавших во всем городе.

Сонеты эти были популярны не столько благодаря своему литературному совершенству и содержанию, сколько музыке. Как и многие его современники, Данте часто подбирал музыкальное сопровождение к своим стихам. Сам он не писал музыку, хотя, кажется, разбирался в ней. Поэтому он умело подбирал себе "коллег"-музыкантов: музыку к сонету "Amor che nella mente mi ragiona" написал Казелла (Casella), а к "Deh, Violetta, che in ombra d'amore" - Сокетто (Sochetto).

Гуидо Кавальканти, пресытившись прелестями Джованны, разделял затем (вместе с другом Лапо Джанни) ложе некоей Лапы - в духе самых распущенных сцен французского театра ХХ века, а Дино Фрескобальди был притчей во языцех из-за своих галантных похождений, благо, богатство, красота и знатное имя ему их позволяли. При этом члены "клуба" периодически собирались для обсуждения моральных проблем (sic!) "Нового стиля". Например такой: имеет ли право дама, которой изменил ее любовник, обзавестись новым - более верным?

И все же, несмотря на всю новизну, определенные каноны поэзии приходилось уважать. И каноны "куртуазной любви" - столь милой сердцу приверженцев Нового стиля - требовали, чтобы и Данте избрал себе даму в качестве поэтического и жизненного идеала. Возможно, именно поэтому-то он и вспомнил о Беатриче. Будем откровенны (ибо это ничего не отнимает у величия Данте и его поэзии): у Данте любовь родилась из поэзии, а не наоборот, как это принято думать.

Он никогда более не приблизится к ней после того, давнишнего, детского праздника. Сам Данте писал, что, дабы оградить возлюбленную от пересудов, он ухаживал за другими дамами, коих было множество. Но, видимо, он слишком нескромно "ухаживал" за этими синьорами, поскольку во Флоренции об этих "мнимых" ухаживаниях говорили как о самых настоящих, полнокровных романах. И слухи эти, должно быть, дошли и до Беатриче, коль скоро, встретив однажды Данте на улице, она даже не ответила на его приветствие.

Впрочем, это отнюдь не говорит о том, что и она была влюблена в Данте. Просто, зная о том, что он выбрал ее в качестве Идеала, говорил о ней, как о своей музе-вдохновительнице и зная, что все во Флоренции об этом знают, она возмутилась тем, что поэт (внимание которого ей весьма льстило) при этом имеет наглость утешаться в объятиях других дам.

"Примирение" их состоялось несколько лет спустя, когда они снова встретились на банкете по поводу ее бракосочетания с Симоне де' Барди. Данте говорит, что, снова увидев ее через столько лет, он так побледнел и задрожал, что один из друзей вынужден был увести его прочь из зала, в то время как подруги Беатриче подмигивали ей - счастливо улыбавшейся своему реваншу. Это была последняя их встреча.

он определенно побывал, потому что от этого пребывания остался сонет - шутливый, но совершенно посредственный - посвященный Башне Гаризенда. Но точный период этого пребывания неизвестен. В Болонье он стал Доктором Наук. Кроме этого, единственным положительным моментом этого путешествия стала завязавшаяся дружба Данте с Чино (Cino), изгнанным из Пистойи по политическим мотивам и укрывшегося в Болонье.

До сего момента Данте был абсолютно чужд любым политическим событиям, потому как кредо приверженцев Нового стиля не требовало интереса к ним, напротив - всячески от них отдаляло. Но Флоренция того времени бурлила. После падения Гогенштауфенов гвельфы снова пришли к власти. Но Папа Григорий Х, не желавший быть под пятой у французов из Парижа и Неаполя, спас от их мести гибеллинов. В 1273 году между двумя партиями был найден компромисс, но тут вмешался Карл Анжуйский, принудив гибеллинов к бегству из Флоренции. В 1279 году в город прибыл кардинал Латино (Latino) - чтобы попытаться восстановить окончательный мир. При нем была создана новая магистратура - так называемая "dei 14 Buoniuomini", то есть "четырнадцати Добрых людей" - в которой восемь членов должны были принадлежать к партии гвельфов и шесть - к партии гибеллинов. Контролировалась же она тремя Приорами, число которых в дальнейшем выросло до шести. Это новое правительство, базировавшееся на Народном Капитане (Capitano del Popolo), Подесте (оба они, по закону, должны были быть не-флорентийцами) и на Приорах, которые вскорости отняли власть у магистратуры, назвали Синьорией. Трудно сказать - как эта "конструкция" действовала, известно лишь одно - результаты ее деятельности были плачевными.

Несмотря на все эти внутренние распри, Флоренция вела активную внешнюю политику. Во главе ее стояла "Лига Гвельфов" ("Lega Guelfa"), в которую вошло большинство тосканских городов. Против нее выступали лишь Пиза и Ареццо. Пизу - бывшую выходом к морю - уже затмила и "обескровила" Генуя. Так что, в сущности, оставался только Ареццо - центр всего тосканского (и даже - итальянского) движения гибеллинов, главой которого был епископ Дельи Убертини (Degli Ubertini) - священник, предпочитавший дубинку святому Распятию.

2 июня 1289 года флорентийская армия под командованием анжуйского генерала Америго ди Нарбона (Amerigo di Narbona) с подкреплением из других "гвельфских" городов Тосканы отправилась в Ареццо, дабы исстребить вражескую партию. Армия эта насчитывала 12 000 человек, среди которых был и двадцатичетырехлетний Данте.

Вражеские силы составляли 9 000 человек под командованием Дельи Убертини, а также неких Монтефельтро (Montefeltro) и Гуиди (Guidi). Они ожидали флорентийцев в долине Кампальдино. Битва состоялась 11 июня. Согласно хронике Виллани, началась она довольно плохо для флорентийцев, центральные ряды которых были смяты и разбиты. Но фланги выдержали и окружили бросившихся в эту брешь аретинцев. Эти последние потеряли убитыми около двух тысяч человек, среди которых были и епископ Дельи Убертини, трое из семейства Уберти и Бонконте ди Монтефельтро, в общем - вся верхушка командования. Среди наиболее известных флорентийцев погибли Вьери Черки (Vieri Cerchi) и Корсо Донати (Corso Donati).

Наверняка ему было страшно (в этом он, кажется, признавался в одном из утерянных писем, в котором был и его набросок поля боя), но он не бежал. Несмотря на всю его беспредельную впечатлительность, он никогда не был трусом.

Возможно, именно при этих обстоятельствах он познакомился с Чекко Анджольери (Cecco Angiolieri), бывшего в сиенском отряде. Чекко считался "проклятым поэтом", говоря современным языком - авангардистом, приводившим в отчаяние все свое богатое, прижимистое и исключительно ханжеское семейство. Драчун и мошенник, в нем было что-то от Сорделло (которым, как мы помним, восхищался Данте), но, если Сорделло был по натуре своей придворным, Чекко был отщепенцем. Он был почти ровесником Данте, любил лишь выпивку, азартные игры и продажных женщин. Своей некрасивой и ворчливой жене он открыто изменял с простолюдинкой по имени Беккина - дочерью сапожника, которая, в свою очередь, изменяла ему с кем придется. Он спустил все свое имущество и оказался в Риме без гроша. Его долги были столь велики, что дети его от него отказались.

И все же он был поэтом, и, возможно, куда более талантливым, чем приверженцы Нового стиля. Точно не известно - встречались ли они лично с Данте, но, если встречались, то это могло случиться только под стенами Ареццо. Разумеется, они были полными противоположностями и вряд ли поняли друг друга. Но в дальнейшем Чекко посвятил Данте три насмешливых сонета, в которых упрекал его в расхождениях между "словом и делом". И, надо признать, упреки эти были вполне обоснованными.

Возвращение во Флоренцию не ознаменовалось для Данте завершением военной службы. Он участвовал в последующих операциях против Пизы и, по его собственным воспоминаниям, принимал участие и в осаде и разграблении замка Капрона.

Завершив наконец свою военную карьеру, он заболел, и именно в этот момент узнал о смерти Фолько Портинари (Folco Portinari) - отца Беатриче. Флоренция воздала щедрые посмертные почести этому знаменитому банкиру-филантропу, среди прочих благих деяний которого было и строительство больницы Santa Maria Maggiore - этой "опоры Государства". Через несколько месяцев за ним в могилу последовала и дочь Беатриче, который было всего двадцать пять лет.

"Земным Властителям" (которое, впрочем, никогда не было найдено). Писал он и о том, что возмущался, глядя в окно на прохожих, которым и дела не было до случившегося горя. Но Данте видел не только бездушных прохожих. Он вспоминает и о том, что в эти горчайшие минуты он увидел в доме напротив женщину, смотревшую на него с выражением глубочайшего сочувствия. Данте преисполняется к ней благодарностью, из которой чуть позже возникает самый настоящий роман. Многие исследователи творчества Данте утверждают, что эта женщина - не что иное, как символ Философии, которой Данте утешался в тяжелые минуты. Но странным образом до нас дошло имя этой "философии" - звалась она Лизетта, и ее существование доказывается еще и тем фактом, что Данте выгнал ее, как только она пожелала занять в его сердце место Беатриче. Вряд ли он поступил бы так же с философией... После этого романа с Лизеттой он поспешно женился.

Боккаччо - первый биограф Данте - пишет, что его семейство, видя его осунувшимся, больным и проводящим ночи без сна, почти насильно женило его, чему он подчинился из-за полного упадка сил. В действительности же все было гораздо проще, о чем свидетельствует написанный в 1277 году и заверенный нотариусом акт о помолвке между двенадцатилетним Данте Алигьери и его почти что ровесницей Джеммой Донати (Gemma Donati). Акт этот был подписан - как было принято в те времена - родителями жениха и невесты. Подобным же образом когда-то женили и Гуидо Кавальканти.

Джемма принадлежала к одному из самых благородных семейств Флоренции и за ней давали неплохое приданое. Бокаччо (впрочем, известный женоненавистник) описывает ее как бездушную эгоистку, скандальную, жадную и посредственную, этакую Ксантиппу. В действительности же Джемма замечательно относилась к мужу. Она помогала ему в трудные минуты, воспитывала его детей (о которых он практически не заботился), и даже сам Боккаччо вынужден был признать, что именно она спасла и сохранила первые семь Песней "Комедии".

Ради справедливости стоит отметить, что скорее Данте обращался с ней не лучшим образом, поскольку почти сразу после свадьбы он начал вести самую распутную жизнь. Он связался с кузеном Джеммы - Форезе Донати (Forese Donati) по прозвищу Биччи, и проводил время в обществе разных Фьоретт, Виолетт и Парголетт, которых при всем желании никак нельзя назвать порядочными дамами. Это, правда, не помешало ему обзавестись довольно многочисленным потомством и с Джеммой: у них родилось два или три сына (точно их число не известно, потому как до нас дошли упоминания о Пьетро и Якопо, но некоторые источники говорят еще и о третьем сыне - Джованни) и две дочери: Антония и Беатриче (с дочерьми также не все ясно: некоторые историки пишут о них, как о двух разных людях, а кто-то настаивает на том, что это была одна девочка с двойным именем). На что жило семейство Данте непонятно. Мы знаем только, что он был приписан к Цеху Врачей и Аптекарей. Причины, по которым он избрал именно этот цех, тоже остаются загадкой. Возможно, потому, что - не выучившись никакому ремеслу - он выбрал одно наобум, просто для того, чтобы "приписать" себя к кому-нибудь. Или же (что тоже вполне вероятно) из-за того, что к этому цеху причисляли себя все те, кто пользовался какими бы то ни было химическими веществами. Джотто входил в него, потому что пользовался красками, а Данте - чернилами. В любом случае, дохода эта принадлежность к цеху не приносила, так что семья скорее всего жила на приданое Джеммы.

Сам Данте говорит о том, что конец этой разгульной и бесцельной жизни положил сон, в котором ему явилось "чудесное видение" - Беатриче. Пробудившись (во всех смыслах этого слова), он поклялся самому себе, что расскажет о ней так, как никто и никогда не говорил ни об одной женщине. Возможно, именно так и зародилась идея "Комедии".

гвельфов и гибеллинов, когда речь шла о выборе между Церковью и Империей; Империя стала уже одним лишь воспоминанием, а гибеллины - после битвы при Кампальдино - потеряли всю свою мощь), она, тем не менее, переживала кризисный период, поскольку слишком жива еще была личная вражда между семействами, а также вмешивались и многочисленные проблемы амбиций, притязаний, интересов и гордости. Все это прекрасно просматривается на примере того, как магистратуры решали проблемы взаимоотношений. Если между двумя семействами существовала давняя вражда, им приказывали породниться через брак между отпрысками. Считалось, что таким образом ненависть уступит место миру и согласию (в действительности же чаще всего происходило прямо противоположное). Короче говоря, браки стали Государственным делом. И подобное восприятие политики, как дела личного, осталось в крови у флорентийцев вплоть до эпохи Фанфани.

Теперь гвельфы - не имея больше врагов в лице гибеллинов - стали грызться между собой. Образовалось две партии: Белых (Bianchi) и Черных (Neri) гвельфов. Собственно, это было прямое подражание Пистойе, в которой семейство Канчелльери (Cancellieri) разделилось на две ветви: "белую" и "черную", вражда между которыми потопила несчастный город в крови.

Во Флоренции же борьба выросла из стремления двух богатейших семейств к экономическому и социальному превосходству. Партию Белых гвельфов возглавлял Вьери Черки (Vieri Cerchi), во главе Черных стоял Корсо Донати (Corso Donati) - брат уже известного нам Форезе и кузен Джеммы Алигьери. Ненависть между ними возникла по самому нелепому поводу: семейство Черки (бывшее, как бы теперь сказали, "новыми флорентийцами", то есть очень богатыми, но совершенно незнатными) приобрело великолепный дворец Porta San Pietro, в части которого обитало и семейство Донати, до сего момента бывшее практически главой квартала. И вот кто-то (и кто! - презренные не-аристократы!) превзошел их в роскоши. Корсо Донати не был человеком, который мог потерпеть такое. Этот храбрый и задиристый красавец по прозвищу "барон" - потомок древнего рода рыцарей - сохранил в себе его высокомерие и гордость. Он не мог пережить того, что потомок разбогатевших благодаря торговле и банковскому делу крестьян Вьери Черки купил себе благородный титул Кавалера.

У Вьери же (хоть он и не был "голубых кровей") были деньги и он умел ими пользоваться. Не такой дерзкий и представительный, как его противник, он, тем не менее, не уступал тому в храбрости, упорстве и дальновидности. Посему, использовав различные банковские дела и услуги, он привлек на свою сторону многих сторонников Корсо, таких как Кавальканти, Торнакуинчи (Tornaquinci), Пацци (Pazzi) и некоторых представителей семейства Фрескобальди (Frescobaldi).

И поначалу все было достаточно спокойно (если можно считать спокойствием периодические кровавые стычки между представителями двух партий, которые, впрочем, были совершенно естественным делом для Флоренции), но это межсемейное "противостояние" переросло в гражданскую войну, когда Папа Бонифаций VIII, страстно желавший включить Тоскану в территорию Папского государства, позвал для этой цели Карла Валуа.

губернатором одной из своих провинций. Таким образом фракция Черных гвельфов стала "партией" Церкви и Валуа, который вышел из Франции и приближался к Флоренции, чтобы растоптать ее независимость, защищаемую фракцией Белых.

И, на свою беду, Данте вошел в политику именно в этот переломный момент. Учитывая семейные связи (напомним - через жену он был родственником Донати), он должен был бы быть на стороне Черных, но - по каким-то неизвестным причинам - вместо этого он оказался в рядах Белых. Возможно, в их стан его привлекло возмущение против методов борьбы Донати, или же - солидарность со своим старым другом Кавальканти, на которого "барон" Корсо устроил покушение (к счастью, не удавшееся).

Как бы там ни было, Данте занялся политикой в возрасте 30 лет - в 1295 году. И несмотря на политическую "молодость", он сразу стал занимать довольно значительные посты. В мае 1300 года он отправляется в качестве посла в Сан-Джиминьяно. В Зале Совета этого городка до сих пор висит мемориальная доска, напоминающая нам о визите поэта. Из текста можно заключить, что миссия Данте увенчалась триумфом, в действительности же она полностью провалилась.

Но этот провал не помешал ему стать Приором 15 июня того же года. Это был самый высокий выборный пост, занимать который можно было лишь два месяца. Но в эти два месяца ему пришлось взять на себя ужасную ответственность за уничтожение фракции Черных гвельфов в Пистойе, которая мешала проведению внешней политики Флоренции, управлявшейся Белыми гвельфами. Крови было пролито много, трудно сказать - насколько это была вина Данте, но определенная доля вины на нем несомненно была. Теперь он стал "официальным" врагом Папы (который отлучил от Церкви всю Флоренцию) и Карла Валуа, у которого появился конкретный противник, на которого он и шел в Тоскану.

Поэтому кажется маловероятным, что Коммуна выбрала именно Данте, чтобы послать к Папе Бонифацию с мирной миссией, как об этом пишет Дино Компаньи (Dino Compagni). Боккаччо рассказывает, что на это предложение Приоров Данте в растерянности ответил: "Если я поеду, то кто же останется? А если я останусь, то кто же поедет?" Ответ вполне в духе и характере Данте с его непомерной гордостью. Но вполне можно допустить и то, что ответил он так лишь потому, что прекрасно понимал - эту миссию хотят доверить человеку, наименее для нее подходящему. Какой бы ни была истинная история этой миссии, она тоже провалилась.

"чистку". Данте оказался среди первых девяти человек, сразу же приговоренных к сожжению на костре, что демонстрирует его роль в развалившемся флорентийском сопротивлении. Этот приговор сохранился во флорентийских архивах, так что с ним можно и сейчас ознакомиться, раскрыв кошмарную "Книгу гвоздя" (Libro del chiodo). Он датирован 27 января 1302 года, впрочем, поэт был приговорен заочно, поскольку к этому моменту уже успел скрыться вместе со своим сводным братом Франческо, добровольно последовавшим за ним в изгнание.

Так что ярость победителей обрушилась на его ни в чем не повинный дом. По флорентийскому обычаю, отбойщики ворвались в дом и разрушили его под бдительным оком Подесты. Так что то мрачное здание XIV века, которое многие до сих пор называют "домом Данте" никоим образом им не является.

С этого момента для Данте началась жизнь изгнанника и скитальца, маршруты которого невозможно с точностью отследить. Сначала он совершенно точно отправился в Ареццо (там укрылись многие Белые гвельфы) и некоторое время принимал активное участие в попытках изгнанников силой вернуться во Флоренцию. Но все эти попытки провалились, ответственность же за них, как кажется, возложили на Данте, который посоветовал собратьям по партии доверить операции по возвращению в родной город своему другу Скарпетте Орделаффи (Scarpetta Ordelaffi). Вскоре поэт покинул эту "злобную и гнусную компанию" (так он сам ее назвал), чтобы уже навсегда остаться в одиночестве.

Из Ареццо он направил стопы на Север и обосновался в Вероне, у приютившего его Бартоломео делла Скала (Bartolomeo della Scala) или у его сына Альбоино (точно это не известно). В Вероне место Коммуны уже заняла Синьория и власть в городе принадлежала богатому и могущественному семейству делла Скала. Поэта приняли в их дворце с большим радушием, за которое он отплатил своим благодетелям, выполнив для них некоторые дипломатические поручения в разных городах. В Падуе Данте посчастливилось встретиться с Джотто, приехавшим туда, чтобы расписать фресками церковь Благовещения. Они познакомились еще во Флоренции и с большим удовольствием пообщались снова.

Вскоре поэт перебирается из Вероны в Луниджану - гостем семейства Маласпина. В его время изгнанников повсюду принимали радушно, потому что каждый мог ими стать с минуты на минуту, так что правила гостеприимства дальновидно соблюдались; кроме того, когда эти гости-изгнанники принадлежали к такому культурному уровню, как Данте, это было еще и выгодно: в ту эпоху было крайне мало даже просто грамотных людей недуховного звания. По поручению Маласпина Данте снова отправился в дипломатическую миссию - на сей раз к Епископу городка Луни.

Сначала она отложила его, нимало не позаботившись о том, чтобы выяснить - что же это. Но позднее она показала его Дино Фрескобальди, который пришел от стихов в восторг и - зная, что Данте тогда был в Луниджане - отправил ему этот манускрипт с советом продолжить работу над ним. Это были первые семь Песней "Комедии", которые сам Данте считал утерянными.

Поэт не смог сразу же взяться за работу над ними, поскольку должен был отправиться в Казентино - к Графу Гуиди ди Довадола (Guidi di Dovadola). С ним у Данте были почти что родственные отношения, потому что их предки - Граф Гуидо Гуэрра (Guido Guerra) и Каччагуида (Cacciaguida) - были большими друзьями. В Казентино с Данте случается неприятность: он без памяти влюбляется в "женщину красивую и преступную", которую Боккаччо называет "зобатой". Больше о ней ничего не известно, кроме того, что она от души позабавилась, с чисто женской жестокостью завлекая и отталкивая поэта, которому было уже за сорок (почтенный возраст по тем временам).

После этого эпизода след Данте на время теряется. Самым правдоподобным было бы предположение о его годичном пребывании в Париже. О нем пишут и Боккаччо, и Виллани, сын же Данте Якопо в своих биографических заметках об отце ничего не пишет об этом путешествии во Францию. В 1881 году некий французский филолог нашел в архивах Монпелье рукопись поэмы на итальянском языке - "Цветок" (Il fiore) - подписанную "Дуранте", то есть - настоящим именем Данте. Это был краткий перевод на итальянский огромной французской поэмы порнографического содержания. Разумеется, все исследователи творчества Данте всегда с ужасом и отвращением отрицают его авторство в отношении этой поэмы, но в ней встречается сонет (довольно гнусного свойства), который поэт написал в Казентино. Так что сомнения все же остаются.

В 1308 году мы снова встречаем Данте в Тоскане, и снова он оказывается замешанным в политику. Вернуться на родину его побудил приход в Италию Генриха VII, пытавшегося восстановить там власть Империи. Его попытки были заранее обречены на провал, но Данте настолько загорелся этой идеей, что погубил свои последние шансы на получение помилования от Черных гвельфов. Он написал торжественное послание "всем отдельным правителям Италии и сенаторам города-души (то есть - Рима. Прим. автора), герцогам и маркизам, и всему народу", призывая их подчиниться власти Императора. И кажется, он даже отправился в Милан, чтобы самолично передать это замечательное послание Генриху, который понятия не имел о том - кто этот человек и с чего вдруг он говорит от имени всего итальянского народа. Сам же народ не выразил ни малейшего желания оказаться под властью императора. И - как и следовало ожидать - самыми большими противниками этой власти были как раз соплеменники поэта.

Тогда Данте написал еще одно письмо - "гнуснейшим флорентийцам" - в котором призывал на их головы смерть и разрушение. Третье же письмо он направил снова Генриху - в нем он призывал императора как можно скорее покарать непокорный город (то есть - родную Флоренцию), желая ему безоговорочной сдачи, уничтожения всех жителей и сожжения.

из списков получивших помилование (и, в сущности, флорентийцев можно понять). Так что единственной его надеждой на возвращение в родной город стала армия Генриха. Но армия эта была слаба, да и сам Генрих скоро умер, так что все надежды поэта рухнули в одночасье.

Один из первых биографов Данте - Бруни - так пишет о последующих годах поэта: "Весьма бедный, остаток жизни своей провел он в разных местах Ломбардии и Тосканы, и Романьи, живя на вспомоществование разных Господ". К этому мало что можно добавить. Разве что вспомнить - кто же были эти "Господа".

Итак, первым приютил Данте Кангранде делла Скала (Cangrande della Scala) - властитель Вероны, один из самых ярких и блестящих деспотов той эпохи. Двор его был пышным и открытым всем странникам. Именно это последнее обстоятельство и было весьма неудобным для замкнутого и склонного к конфликтам Данте, так что он - хоть и получал жалование от своего синьора - удалился от его двора и обосновался в собственном скромном домике, куда чуть позже приехали и его сыновья. Их также изгнали из Флоренции, потому что Данте отклонил приглашение флорентийского правительства вернуться на родину, сделав "предложение", как это тогда называлось, то есть - покаявшись, признав свою вину и испросив помилование. Поэт ответил решительным и возмущенным отказом, который запечатлен в одном из его писем, которое, впрочем, вполне может быть и фальшивкой. Возможно, он вообще не снизошел до ответа.

Трудно сказать, когда Данте покинул Верону и что послужило тому причиной. Петрарка, побывавший в городе Джульетты несколькими годами позже, говорит о том, что до него дошли слухи, якобы Данте попал в немилость к Кангранде и тот развлекался, всячески унижая поэта. Но это совершенно точно неправда, поскольку на протяжении всей своей жизни Данте питал неослабное чувство благодарности к своему веронскому покровителю и даже показывал ему черновики своих Песней из "Комедии". Слухи же эти возникли скорее всего потому, что Данте - несмотря на популярность своих произведений - так никогда и не завоевал симпатии в Вероне (справедливости ради стоит отметить, что и сам он ни к кому ее не испытывал). Он не приобрел друзей ни при дворе Кангранде (как мы помним, он всячески увиливал от придворной жизни), ни в веронском Университете, на кафедру в котором он так надеялся (еще одна несбывшаяся надежда...).

Возможно, именно поэтому-то он и принял приглашение Гуидо Новелло да Полента (Guido Novello da Polenta) и перебрался в Равенну. Гуидо также был одним из тех синьоров, которые - где силой, а где хитростью - сумели подточить демократические институты Коммуны и устновить в городе собственную единоличную власть. Но Гуидо правил не так, как Кангранде, - он был более скромен и более тактичен. В юности он был рыцарем и большим любителем приключений, но с возрастом (и имея "гарантированное" теплое и хлебное место) он обратился к культуре. Его дворец был куда менее роскошен, чем жилище его веронского "собрата", но зато он был и более уютен и к тому же - забит книгами. Сам Гуидо тоже писал стихи (лучше было бы сказать "пописывал", поскольку они были весьма и весьма посредственными и лишенными красоты и гармонии, но зато следовали всем правилам грамматики и синтакса).

до него дошли какие-нибудь терцины из "Ада" (уже знаменитые в узком кругу интеллектуалов того времени), а может быть, он был благодарен поэту за то, как тот "обошелся" с Франческой да Римини, приходившейся Гуидо теткой. Кто знает...

Короче говоря, Данте прибыл по его приглашению в Равенну для преподавания риторики в местном Университете, о котором Гуидо особенно пекся. Данте должны были прийтись по душе тишина, покой и какая-то приглушенная красота этого города-крипты, живущего воспоминаниями о своем славном прошлом, равно как и радушие его нового синьора. Радость и сердечность, с которыми его приняли, слегка растопили лед в душе угловатого и ожесточенного жизнью флорентийца. Нет точных сведений о том - где поселился Данте. Кажется, его дом стоял напротив францисканского монастыря, где потом его и похоронили. К нему сразу же приехали дети: сыновья Пьеро и Якопо и дочь Антония, окружившие его семейным теплом и заботой.

Наверное, это были самые счастливые годы в жизни Данте, и уж точно - самые плодотворные. Гуидо осыпал его милостями, а друзья согревали искренней любовью. В их обществе поэт совершал долгие прогулки в чудесной сосновой роще в Кьясси и изредка наведывался во дворец к своему покровителю. Иногда Гуидо поручал ему какие-то дела, но они были самыми необременительными - знавший толк в искусстве, он никоим образом не желал отвлекать Данте от его рукописей. Известно об одной такой миссии - Данте был послан в Венецию, чтобы разрешить проблему, грозившую обернуться войной между Светлейшей и Равенной. Мы не знаем, насколько он преуспел в этом. Возможно, что он даже не успел взяться за дело, поскольку неожиданно заболел и, чувствуя близость кончины, поспешил вернуться в Равенну. Скорее всего, его поразила острая форма малярии, потому как он свалился в бреду и с высокой температурой. Когда его довезли до Равенны, он уже не узнавал даже своих детей и друзей, собравшихся у его изголовья. Умер величайший итальянский поэт в ночь с 13 на 14 сентября 1321 года.

Даже перейдя в лучший мир, Данте так и не смог насладиться столь желанным ему покоем. На следующий день после кончины тело поэта было помещено в саркофаг, в котором его останки покоятся и поныне, но тогда он был выставлен прямо на улице - перед двориком Браччафорте францисканского монастыря, в котором его и погребли изначально. Затем, в конце XV века венецианский Подеста Равенны Бернардо Бембо (Bernardo Bembo) приказал перенести могилу на сторону "О" того же дворика. Однако же, по прошествии нескольких лет флорентийцы (как мы помним, так "любившие" поэта при жизни) стали требовать переноса останков Данте на родину. И их требования вполне могли увенчаться успехом, когда на папский престол взошли (один за другим) два флорентийца из семейства Медичи - сначала Лев Х, а затем - Климент VII.

Лев Х - по просьбам своих соотечественников (которых поддерживал даже Микеланджело) - в 1519 году дал разрешение на перенос праха поэта во Флоренцию. Но, когда делегация флорентийцев открыла саркофаг, он оказался пустым. Братья-францисканцы - узнав о приезде "тосканских гостей" - проделали дыру в стене и в саркофаге и вынесли через нее останки поэта, которого считали в некотором роде одним из собратьев. И флорентийцам не помогли ни мольбы, ни уговоры - прах поэта остался в Равенне. Позднее этот же саркофаг переставили (все в том же дворике) и с превеликим усердием охраняли. Достаточно вспомнить о том, что в 1692 году - когда на могиле велись работы и заодно решили проверить сохранность останков - все, принимавшие участие в этом деле, работали под присмотром охранников.

Камилло Мориджа (Camillo Morigia) отстроил для них специальный мавзолей, ставший неотъемлемой частью монастыря. В 1810 году вошедший в Равенну Наполеон распустил монастырь, и братья-францисканцы снова вынули ларец с костями Данте, чтобы на сей раз спрятать его в замурованной двери молельни во дворике Браччафорте. Нашли ларец совершенно случайно в 1865 году, во время реставрационных работ, проводившихся по поводу 500 лет со дня рождения Данте.

Несчастные кости были выставлены на всеобщее обозрение, после чего их разложили по двум ларцам и захоронили в уже известном нам саркофаге в мавзолее, откуда их снова вынули в период с 23 марта 1944 по 19 декабря 1945 года по вполне понятным мотивам: Равенну бомбили и останкам Данте угрожала вполне реальная опасность исчезнуть навсегда. В этот период они были захоронены неподалеку от мавзолея, в кургане, покрытом зеленью. Сейчас на нем установлена мемориальная доска.

Мавзолей Данте в Равенне представляет собой маленький неоклассический храм, увенчанный куполом. Как уже упоминалось, он был создан в 1780-1781 гг. архитектором Камилло Мориджа по заказу Кардинала Луиджи Валенти Гонзага (Luigi Valenti Gonzaga), чей архиепископский герб и красуется над входом в мавзолей. На архитраве же выбита простая надпись: DANTIS POETAE SEPULCRUM (то есть "Усыпальница Поэта Данте").

Внутри располагается собственно могила - покрытый мрамором саркофаг римской эпохи с поэтической надгробной надписью (на латыни), сочиненной в 1366 году Бернардо Каначчо (Bernardo Canaccio):

"IURA MONARCHIE SUPEROS PHLAEGETONTA LACUSQUE / LUSTRANDO CECINI FATA VOLVERUNT QUOUSQUE SED QUIA PARS CESSIT MELIORIBUS HOSPITA CASTRIS / ACTOREMQUE SUUM PETIIT FELICIOR ASTRIS HIC CLAUDOR DANTES PATRIS EXTORRIS ABORIS / QUIA GENUIT PARVI FLORENTIA MATRIS AMORIS"

"Государевы права, небеса, воды Флегетонта, я воспевал, идя своей земной юдолью. Теперь душа моя ушла в лучший мир и блаженствует, созерцая среди светил своего Создателя, здесь покоюсь я, Данте, изгнанный из отечества, родной Флоренции, мало любящей матери.")

Над могилой (практически не изменившейся с XV века) располагается барельеф, созданный Пьетро Ломбрадо (Pietro Lombardo) в 1483 году. На нем задумчивый Данте стоит перед подставкой для чтения. Выше находится позолоченный крест, установленный в 1965 году к 700-летию Данте Папой Павлом VI. У подножия саркофага лежит бронзовый венок, подаренный в 1921 году ветеранами Первой Мировой войны. С потолка спускается вотивная негасимая лампада XVIII века, оливковое масло для которой ежегодно поставляется из Флоренции 14 сентября (в день смерти поэта). На правой стене мраморная доска напоминает обо всех реставрационных работах, проводившихся в усыпальнице, и о ее мраморном декорировании в 1921 году. На своде мавзолея изображены Виргилий, Брунетто Латини, Кангранде делла Скала и Гуидо Новелло да Полента.

Небольшая калитка (справа от мавзолея) ведет во дворик Браччафорте, принадлежащий монастырю Святого Франциска, в котором прошли похороны Данте и где он был изначально похоронен. В настоящее время могила великого поэта приобрела статус Национального Памятника, а вокруг нее установлена так называемая "зона Данте" - зона "уважения и молчания". В 2006-2007 гг. мавзолей был отреставрирован, а фасад его полностью перекрашен.

А что же Флоренция?.. В 1829 году во Флоренции - все еще надеевшейся на возвращение ей останков великого сына - в церкви Santa Croce (знаменитой усыпальнице многих итальянских гениев) был создан огромный помпезный кенотаф (то есть - пустая мемориальная гробница), на котором изображен поэт, сидящий в глубокой задумчивости, возвеличенный во славе Италией, в то время как Поэзия плачет, склонившись над саркофагом. Перед ним - в отличие от скромной гробницы в Равенне - почему-то не возникает никаких чувств, зато вспоминается грустная истина: чем богаче и роскошнее надгробие, тем сильнее чувство вины перед усопшим у установивших его...

Современники практически не заметили смерти Данте - ведь при жизни он был куда менее известен, чем такой посредственный латинист как Джованни дель Вирджилио (Giovanni del Virgilio), или же - если говорить о поэтах - чем Гуиницелли (Guinizelli), которому в Болонье было пожаловано звание "почетного доктора наук". Величие Данте поняли гораздо позднее, и первым, кто осознал его, был Боккаччо ("присоединивший" к "Комедии" эпитет "Божественная"). Первые же научные исследования его творчества начались лишь в XVIII веке.

"Новая жизнь" (Vita Nuova), созданная им между девятнадцатью и двадцатью девятью годами. Это своеобразный "поэтический роман", описывающий его любовь к Беатриче и написанный в полном соответствии с правилами "Нового стиля". Некоторые из стихотворений оттуда были затем включены им в "Canzoniere" (в русском переводе "Стихи"), вместе с другими - куда более спонтанными и точными - написанными в этот же период.

Первым действительно серьезным произведением Данте был "Пир" (Il Convivio), начатый, по всей видимости, в самом начале его жизни изгнанника, когда он хотел утвердиться в качестве ученого. По замыслу Данте, "Пир" в 15 трактатах должен был раскрыть все тайны науки того времени. К счастью, в итоге поэт сократил число трактатов до трех. Видимо, он и сам утомился, создавая его.

Еще более значительным оказался его трактат "О народном красноречии" (De vulgari eloquentia) - первая научная работа, посвященная итальянскому языку. Этот трактат остался незаконченным, и с точки зрения филологии, он груб и несовершенен. Например, для объяснения многообразия и различий языков Данте обращается к истории Вавилонской башни. Но наряду с подобными наивными рассуждениями в трактате встречаются и настоящие жемчужины мысли и интуиции. К примеру, Данте понял, что латынь - это уже мертвый язык, но он опасался, что "вольгаре" потонет в различных диалектах, потому что у него нет "аудитории", "Двора", который бы развил его и поднял до уровня национального языка аристократии. Он гениально предвидел трагедию итальянского языка, состоящую в том, что он так никогда и не сформировался. Собственно, монархические взгляды Данте гораздо лучше выражены в этом трактате, чем в более поздней "Монархии" (De monarchia), поскольку именно в нем он размышляет об "аудитории", то есть - о национальном единстве вокруг Светского Двора. В "Монархии" (посвященной Генриху VII) он разовьет эти идеи восстановления империи, подведя под них философскую и юридическую базу.

Из всей его огромной переписки (а за всю свою жизнь он написал несколько сотен писем для поддержания полезных знакомств и еще больше - для их разрушения) сохранилось 13 его "Посланий" (Epistulae). Леонардо Бруни (Leonardo Bruni) писал о том, что ему попадались и многие другие письма поэта, и даже описывает его каллиграфию: "узкую, удлиненную и очень правильную".

Сохранились его посредственные "Эклоги" (Egloghe), которыми он обменялся с Джованни дель Вирджилио (Giovanni del Virgilio), и "Вопрос о воде и земле" (Quaestio de aqua et terra), вполне отражающий как интерес Данте к науке, так и его невежество, впрочем, вполне естественное для времени, в которое он жил.

"Комедию". Временные рамки ее создания не ясны. Боккаччо пишет, что Данте уже написал семь Песней до того, как покинул Флоренцию. Возможно, идея этого шедевра зародилась у него в Риме, когда он был там во время празднования Юбилейного 1300-го года. Это подтверждает и сам Данте первой же строкой: "Nel mezzo del cammin di nostra vita..." ("Земную жизнь пройдя до половины..."), то есть - по меркам того времени - в возрасте 35 лет, которые ему исполнились именно в 1300 году. Но это не говорит о том, что он сразу же взялся за работу. Скорее всего замысел довольно долго зрел, а потом был реализован в самые краткие сроки (это довольно явственно чувствуется при чтении этого шедевра). И как раз воплощение замысла произошло в годы изгнания, возможно, в период между пребыванием в Вероне и переездом в Равенну, поскольку вся поэма пронизана отчаянием преследуемого, который взывает к божественной справедливости, коль скоро человеческой не существует.

Боккаччо пишет, что изначально Данте собирался написать "Комедию" на латыни, что кажется совершенно неправдоподобным, ибо потиворечит всем литературным принципам поэта (ко всему прочему еще и плохо владевшему латынью).

Загробные видения и хождения — один из любимых сюжетов старого апокрифа и средневековой легенды, "выросшей" в основном из арабских сказок. Они таинственно настраивали фантазию, пугали и манили грубым реализмом мучений и однообразной роскошью райских яств и сияющих хороводов. Эта литература знакома Данте, но он читал Вергилия, вдумался в аристотелевское распределение страстей, в церковную лествицу грехов и добродетелей — и его грешники, чающие и блаженные, расположились в стройной, логически продуманной системе; его психологическое чутьё подсказало ему соответствие преступления и праведного наказания, поэтический такт — реальные образы, далеко оставившие за собой обветшалые образы легендарных видений.

Весь загробный мир очутился законченным зданием, архитектура которого рассчитана во всех подробностях, определения пространства и времени отличаются математическою и астрономическою точностью; имя Христа рифмует только с самим собой и не упоминается вовсе, равно как и имя Марии, в обители грешников. Во всём сознательная, таинственная символика, как и в «Обновлённой жизни»; число три и его производное, девять, царит невозбранно: трёхстрочная строфа (терцина), три кантики Комедии; за вычетом первой, вводной песни на Ад, Чистилище и Рай приходится по 33 песни, и каждая из кантик кончается тем же словом: звезды (stelle); три символических жены, три цвета, в которые облечена Беатриче, три символических зверя, три пасти Люцифера и столько же грешников, им пожираемых; тройственное распределение Ада с девятью кругами и т. д.; девять уступов Чистилища и девять небесных сфер. Все это может показаться мелочным, если не вдуматься в миросозерцание времени, в ярко-сознательную, до педантизма, черту дантовского миросозерцания; все это может остановить лишь внимательного читателя при связном чтении поэмы, и все это соединяется с другой, на этот раз поэтической последовательностью, которая заставляет нас любоваться скульптурной определённостью Ада, живописными, сознательно бледными тонами Чистилища и геометрическими очертаниями Рая, переходящими в гармонию небес. Как верно заметил однажды сам Данте, он мог запнуться перед идеей, но никогда - перед Рифмой. И именно это и демонстрирует уже много веков его поэма, схожая по своему совершенству и звучанию с произведениями Джотто и Арнольфо - современников Данте и великих создателей потрясающих по красоте Соборов.

Некоторые считают Данте чуть ли не человеком "нового времени". Но, признаем истину, - он навсегда остался в Средневековье со своими суевериями, страхами и восприятием мира как великой Тайны, ключ от которой есть лишь у Бога. Его внутренние часы остановились на отметке 1300 года - года его изгнания. После него он жил лишь воспоминаниями. Все его мысли кружились вокруг Флоренции, Беатриче, Корсо, Вьери... Но, когда он черпал вдохновение из этого источника, его поэзия становилась безупречной и завораживающей, несмотря на тему: будь то молитва, благословение или проклятие. И его совершенно человеческие недостатки - гордыня, эгоцентризм, неуемная страстность - предстают перед нами в новом свете - как составляющие его гения и величия.

"буревестником" Рисорджименто и национального единства, как хотят его представить некоторые не слишком мудрые исследователи. В политике он был не более, чем реакционером, тщетно мечтавшем о возрождении Империи. Его заслуга в другом: он дал итальянцам самый необходимый инструмент для того, чтобы стать НАРОДОМ, - язык. В Италии, этой стране "латиноязычных" риторов, народный язык "вольгаре" стал благородным языком лишь благодаря Данте. И даже не имей он других заслуг, одного этого хватило бы для того, чтобы причислить его к сонму великих "Отцов Отечества".

Библиография:

1. Giorgio Petrocchi, Vita di Dante, Editori Laterza, Bari-Roma, 2004.

2. Indro Montanelli, Storia d'Italia, Vol. II, RCS Libri S. p. A., Milano, 2003.

3. Enciclopedia dantesca, Istituto dell'Enciclopedia Italiana, Roma, 1970-1978.

5. Giorgio Padoan, Introduzione a Dante, Sansoni, Firenze, 1975.

6. Horia-Roman Patapievici, Gli occhi di Beatrice, Bruno Mondadori, Milano 2006.

7. Aldo Vallone, Storia della critica dantesca dal XIV al XX secolo, Vallardi-La Nuova Libraria, Padova, 1981.

8. Giovanni Villani, Nuova Cronica, edizione critica a cura di Giovanni Porta, 3 voll., Fondazione Pietro Bembo, Ugo Guanda Editore, Parma, 1991.

10. И. Голенищев-Кутузов, Данте, Издательство "Молодая гвардия", Москва, 1967.

11. Данте Алигьери, Божественная комедия, Перевод М. Лозинского, Издательство "Правда", Москва, 1982.

© Светлана Блейзизен