Н. И. Девятайкина
ПРОБЛЕМА ДРУЖБЫ В ДИАЛОГАХ ТРАКТАТА ПЕТРАРКИ
«О СРЕДСТВАХ ПРОТИВ ПРЕВРАТНОСТЕЙ СУДЬБЫ»
Средневековый город: Межвуз. науч. сб. Вып. 18. – Саратов: Изд-во Саратовского государственного университета, 2007.
http://www.sgu.ru/files/nodes/42217/09.pdf
Трактат, название которого обозначено в заголовке, почти ушел в последние десятилетия от внимания исследователей. Возможно, дело в том, что не существует научного издания этого сочинения. Оно настолько обширно и текст настолько сложен для подготовки, что даже к 700-летию со дня рождения поэта и гуманиста такую работу осуществить не удалось. Один из самых известных ныне итальянских петрарковедов Уго Дотти, занимающийся научной подготовкой не менее трудных текстов – «Старческих посланий» Петрарки, обозначил важность подобного предприятия, но попытку перевести трактат целиком и дать комментарий пока осуществили только в Америке1.
Между тем трактат может быть интересен для современного исследователя во многих отношениях. Он состоит из 253 диалогов, разделенных на две книги и достаточно легко группирующихся по отдельных циклам-темам, позволяющим выявить важнейшие черты гуманистических представлений Петрарки. В диалогах обсуждаются вопросы этические, политические, философские, антропологические, эстетические. В них много материала по культурным ориентирам городского общества XIV столетия, его ментальным установкам, равно как и по менталитету новых интеллектуалов-гуманистов. Отдельными циклами представлены гендерные сюжеты, проблема дружбы, тема природы. Если вспомнить, что трактат был написан в самый разгар ученого творчества гуманиста, между 1354–1366 годами, то оказывается, что он являет уже зрелую гуманистическую мысль, позволяет проследить, к чему привели мировоззренческие искания, имевшие место в предшествующие периоды.
Есть и еще один момент, определяющий актуальность избранного вопроса. Тема дружбы позволяет плодотворно использовать современное знание. Она предполагает, с одной стороны, привлечение методов новой интеллектуальной и биографической истории, с другой, дает возможность подойти к рассмотрению при помощи междисциплинарных подходов.
Проблема дружбы, о которой пойдет речь в статье, остается среди мало изученных для раннего гуманизма. На русском языке вообще нет ни одной работы, специально посвященной этому, в западной литературе недавно появилась небольшая монография франкоязычного автора Клода Лафлера, где сделаны важные наблюдения относительно теории и практики дружбы у Петрарки, но где интересующие нас диалоги рассмотрены в большей степени в источниковедческом ключе. К достоинствам работы К. Лафлера надо отнести публикацию некоторых писем и диалогов Петрарки на тему дружбы2.
Общие вопросы, связанные с представлениями Петрарки о дружбе и его отношениями с друзьями, поднимались в трудах А. Н. Веселовского, П. Нольяка, Э. Уилкинса, Татхама, Бишэпа, Холвея и других.
Поясним, что тема дружбы не началась и не закончилась с трактатом «О средствах против превратностей судьбы». Она проходит через все творчество гуманиста. Большое место ей отведено в первом латинском сочинении Петрарки «Об уединенной жизни» (1346/7 г.), в письмах– от самых ранних (1326/27 гг.) до поздних (1368/70 гг.), всего таких посланий около тридцати. Рассмотреть весь круг источников и проблем в рамках одной статьи не представляется возможным, потому кажется возможным начать по методу «анналистов» с наиболее зрелого произведения, а от него в других исследованиях углубиться в ранние труды и затем завершить изучение сюжета поздними сочинениями и письмами.
В центре внимания данной статьи – семь диалогов о дружбе3.
Попытаемся кратко обозначить некоторые из их источниковедческих особенностей. Четыре диалога собраны в небольшой цикл в первой книге, где они следуют один за другим (49–52), три – во второй книге (27, 52–53). Напомним, что первая книга сочинения трактует вопросы с точки зрения «счастливой фортуны», участниками бесед выступают стоические персонажи Радость (Gaudium), Надежда (Spes), Разум (Ratio); вторая посвящена рассуждениям с точки зрения «несчастливой фортуны», участниками диалогов становятся Скорбь (Dolor), Страх Metus), Разум (Ratio). Диалоги чаще всего очень схематичны, собеседники Разума только подают короткие реплики, а он развернуто излагает свои представления или наставления. Иными словами, за рассуждениями Разума и надо видеть позицию самого автора трактата. С точки зрения тематики обнаруживается, что только два диалога – «парные», то есть зеркально повторяющие тематику в разных книгах. Это диалог «О единственном верном друге» (I, 52) и «О неверных друзьях» (II, 27); правда, место размещения их в разных книгах отличается. Еще два диалога – «Об изобилии друзей» (I, 50) и «Об отсутствии друзей» (II, 53) оказываются парными лишь по названию, а не по реальной тематике.
Диалоги трудно свести в рамки одного жанра. Среди названных семи текстов есть и утешение, и публицистическое наставление, и диалогов являются правители и их окружение (I, 49), остальных – читатели вообще, разные люди. Возможно, диалог «О друзьях, неизвестных лично» (I, 51) прежде всего обращен к писателям и общественным деятелям.
Клод Лефлер тщательно исследовал литературные источники, которые представлены в диалогах и которые позволяют установить степень влияния разных авторов на доктрину дружбы у Петрарки. Он выявил, что по типу использования все источники можно разделить на три группы: прямые заимствования по вопросам дружбы, украшающие цитаты, примеры. Прямых заимствований исследователь, как и можно было предположить, больше всего нашел из трактата Цицерона «О дружбе»: он буквально по фразам «расписан» в диалогах и письмах гуманиста, где, по подсчетам Лефлера, приведена 51 прямая цитата и 104 фразы присутствуют в пересказе. На втором месте по плотности заимствований оказалась «Никомахова этика» Аристотеля.
Примеры больше всего черпались Петраркой из Саллюстия, Светония, Ливия, Евтропия, Юстина, того же Цицерона. «Украшения» из Плиния, Августина, Священного Писания ( Псалмов, Экклезиаста, Посланий апостола Павла к римлянам и фессалоникянам)4.
Из этого перечисления нетрудно увидеть, что в диалогах о дружбе отчетливо обнаружилось тяготение Петрарки к светским этическим концепциям римских авторов, близких к стоикам, а не к христиански- средневековым, к историческим примерам римской и греческой древности, а не к агиографическим или библейским образцам. Тексты диалогов показывают, что он не остался глух к красоте библейского слова и великолепной риторике Августина, но использует их как топосы, общие привычные места и цитаты.
Можно добавить, что еще отчетливей авторская позиция просматривается в характере аргументации. Она почти исключительно «от истории» («ты можешь прочитать у известного историка…») или «от философии» («как думают философы…»): таких отсылок в диалогах немало.
«дружба – редкостное благо», истинных друзей не может быть много, и считается большой удачей, если человек имеет хотя бы одного настоящего друга. «Нет ничего дороже друга и нет ничего более редкого», – так резюмирует Разум рассуждения в диалоге «Об изобилии друзей»5. Он отделяет от понятия «истинная дружба» расхожее представление, что друзьями можно называть товарищей по военной службе или собутыльников. Первое, переводя рассуждения Петрарки на современный язык, корпоративные отношения, связи, второе – «дружба по пьянке», заканчивающая вместе с напитками. В том же и двух других диалогах (II, 52, 53) опять же вслед за античными предшественниками вводится понятие «вечная дружба» и заявляется, что ее основой может быть только добродетель. Здесь тема дружбы переплетается у Петрарки с темой верной памяти и уважения к нравственным устоям друга, ушедшего из жизни. По Петрарке, добродетель не умирает, а потому смерть не может разрушить дружбу.
Точнее бы сказать, смерть не может угасить чувство любви к ушедшему из жизни близкому человеку и память о том, какие узы связывали друзей. Петрарка не разворачивает данный тезис, но из контекста можно понять, что истинный друг и после ухода из жизни словно бы присутствует в делах и помыслах оставшегося в живых, является для него неким мерилом совести и нравственным ориентиром. Такого четкого акцента до Петрарки, насколько можно судить, не делалось.
Петрарка обозначает как важный компонент дружбы ее силу и прочность: она одерживает победу над раздорами, попытками опорочить ее, а вот ее не победит никто6. Разум уверен, что настоящую дружбу не могут погасить ни расстояния, ни разлука. Из собственного опыта, из опыта любимого Цицерона или Сенеки гуманист называет хорошее «лекарство» против разлуки: переписку. Он полагает, что она бывает важнее личного общения7. И согласен, что письма создают «эффект присутствия» настолько сильный, что слышится даже голос друга, и он предстает перед читающим почти въявь.
В теории дружбы у Петрарки есть и вопросы о том, как выбирают друзей и какие чувства порождает дружба. Ответ на первый вопрос совсем простой и одновременно емкий: «по естественному влечению»8.
Иными словами, по Петрарке здесь главную роль играет только одно: симпатия, т. е. чувство, в основе которого нет социальных, карьерных, престижных или иных мотивов. Только внутренняя расположенность к человеку. В результате дружба обозначается как одно из “выпадающих” из общественных, государственных, сословных забот явление, собственно, чувство, не отягощенное оглядками на что-то подобное. А значит, ориентированное только на личность, ее внутренние качества, ее умение ответить на дружбу.
Петрарка дает точный ответ, что есть друг: «вторая моя половина», правая рука, правый глаз. Если вспомнить иерархию правого и левого, то друг превращается не во вторую, а, образно говоря, в первую половину. То есть в очень важную составляющую жизни, собственно неотъемлемую ее часть. Друг дополняет, если быть точнее, наполняет бытие.
Думается, что в италийском обществе, едва выходящем из сословных предрассудков и привычек сознания, подобное понимание дружбы не могло не укреплять представлений о природном равенстве людей, принципиальной важности их индивидуальных качеств, интересе именно к личности как таковой. Выбор друга диктуется только внутренними мотивами, все остальное объявляется неважным. При этом сама дружба трактуется как всеобъемлющее чувство, большее, нежели любовь. И она требует взаимной любви, иные представления кажутся Петрарке-Разуму заблуждением9«очень тяжело», особенно если человек занят большими делами.
Ожидаемой темой становятся рассуждения о настоящем или ненастоящем друге. Здесь критерием оказываются житейские обстоятельства в широком смысле. Настоящий друг тот, «кто в несчастье с тобой». Петрарка добавляет к этой формуле изящную игру смыслов: «Когда удача от тебя отвернется, станет очевидно, кто был твоим другом, а кто другом твоего счастья»10. Естественно, «польза» или совместные развлечения исключаются из числа вещей, создающих почву для прочной дружбы. Их, по словам Петрарки, создает случай или возраст, а потому, они – суть «переменчивые вещи».
Итак, Петрарка повторил в своих диалогах общие тезисы о дружбе, обозначенные или развернутые Цицероном и другими античными авторами. Формально нового в его рассуждениях немного, но реально в условиях его времени, его столетия это было первое обращение к теме, и уже в этом можно увидеть его актуальность. Оно обозначило один из этико-психологических аспектов темы человека, личности, которую развивал вслед за Петраркой весь ренессансный гуманизм.
Реплики Радости или Скорби позволяют обрисовать и бытовавшие во времена Петрарки представления о дружбе, то есть приоткрыть пласт ментальных ориентиров, характерных для разных групп общества. Из реплик выясняется, что в тогдашней повседневности под дружбой понимался неопределенно-широкий спектр отношений и по службе, и в быту, мнение, что друзей бывает много, что с их смертью или с разлукой заканчивается и сама дружба.
«Об отсутствии друзей» он предлагает «послушать то, что уши черни воспринимают с трудом»11. И оказывается, что «с трудом» могут восприниматься и критические суждения по поводу повседневных дружеских отношений, если так можно выразиться. Петрарка заявляет, что друзья могут быть в какие-то моменты помехой и тягостью, что их присутствие порою не ко времени и потому досадно, что они могут помешать занятиям и даже вызывать по мелочам раздражение.
С теорией дружбы, только что горячо отстаиваемой Разумом в ряде диалогов, такие замечания мало совпадают. Но с реальностями жизни теории сходятся только в главном, в деталях быт вносит множество уточнений и дополнений в общие формулы. Возможно, гуманист и это хотел обозначить. Возможно и другое: таким образом оборачивается дружба, если за нее принимается то, о чем заявлено устами Радости и Скорби.
Туда же добавляется, как один из фактов, возможное разочарование в друзьях, «горькое», по словам гуманиста»12. Или обнаружение, что «под личиной друга скрывается враг, бывающий в доме и планирующий козни». Здесь в рассуждениях о дружбе явно слышны отзвуки политических и иных интриг и интересов, особенно присущих жизни городов-государств Италии времени Петрарки, но не только их.
общественные нравы и дружба. Остановимся вначале на первой теме, которой специально посвящен диалог «О дружбе с правителями». Он помещен в книге, где речь идет о «счастливой» фортуне. Очевидно, в обыденном сознании дружба с правителями и была «птицей счастья», удачей, мечтой. Но автор уже эпиграфом обозначает свое отношение: «Дружба с царями, поверь, приносит только потери / Честность в домах у царей – редкая птица, увы».
А затем начинается текст, больше похожий на инвективу, памфлет, чем на предшествующие, умеренные по тону, философско-этические суждения. Собеседник Разума раз шесть повторяет, что он «дорог правителю» и поясняет, чем именно. Скажем, «полезными занятиями».
Разум резко парирует, что «польза» эта – либо не содержит государственного смысла (птицеловство, охота), либо имеется в виду военная служба, о которой сами правители говорят как о праздном проведении времени. Здесь Петрарка попутно касается вопроса, который немало его интересовал: о значимости военных занятий. Социальная подоплека сюжета станет ясна, если мы вспомним о представлениях относительно трехчастного деления общества и о том, какую роль себе отводило дворянство. Для Петрарки военная служба давно лишена ореола притягательности, и, как вытекает из данного диалога, социальной пользы. Следовательно, иную оценку получает и само дворянство13.
Кстати, рассматриваемый диалог из числа тех, которые позволяют поставить вопрос о прямой адресации. Он обращен к рыцарству, дворянству и как бы призван «раскрыть» ему глаза на новые социальные реалии. Некоторые реплики диалога еще более сужают адресацию: при правителях есть некое окружение, двор. К его представителям полемически и обращается гуманист. В частности, он говорит, что дружба «с правителями» оборачивается сплошь и рядом преступлениями, что правителям нужны не друзья, а исполнители их злодейских замыслов. Здесь гуманист разражается большой тирадой:
«Ты дорог царю умением рисковать, преступлениями, убийствами, отравлениями, сводничеством, предательством, лестью, умением лгать»14 по данной проблеме. Тема дружбы вновь становится поводом для обозначения Петраркой своей общественной позиции и привлечения внимания к тому, что творится при современных дворах.
Блистательно, как и в других случаях, использует Петрарка игру слов, сравнения и противопоставления. На реплику «Я дорог царям» Разум парирует: «Значит, тебе недороги (в твоих глазах ничего не стоят) твоя душа, добродетель, общественное мнение, покой, досуг и безопасность»15. Очень емкая реплика. Из нее ясно, что Петрарка не просто не верит в возможность дружбы кого-либо с царями, но и считает, что тот, кто чего-то стоит в глазах царей, сразу становится подозрителен для общества, превращается в притчу во языцех. Более того, нельзя дружить с сильным мира сего и оставаться добродетельным и нравственным человеком. Здесь он выходит на гигантскую тему природы власти, ее содержания, социально-этических оценок облика современных ему властелинов. Всей темы, конечно, не исчерпывает, но по поводу этического облика правителей и дружбы с ними высказывает много серьезного. Правитель на протяжении всего диалога характеризуется им только гневно-сатирическими словами, сходными по тону с его знаменитыми «Письмами без адреса», направленными против авиньонского папства. «Нрав правителей известен,– говорит Разум, едва ли они кого-то любят. В лучшем случае они приближают к себе, чтобы сделать человека рабом царской свирепости, сладострастия, алчности». Одной фразой Петрарка указал на ряд «смертных» грехов, присущих правителям – тут и алчность, и сладострастие, и гнев (свирепость).
В начале диалога обозначается также их безмерная гордыня: из-за «незаурядности своих судеб они и надменности, они презирают всех, кто им неравен. В нескольких местах текста осуждается в правителях грех ненависти (зависти), причем, к добродетельным и – заметим особо – образованным, ученым людям.
Только «ацидия» (душевная апатия) выпала из числа смертных грехов, замеченных у правителей. Иными словами, и с традиционно- христианской точки зрения современные Петрарке правители не попадают в разряд людей, способных иметь друзей: ведь ( в этом уверен гуманист) на дружбу способны только «хорошие люди».
«более подозрительны хорошие, чем дурные; и чужая добродетель их пугает»16. Эта фраза произносится в ответ на заявление Радости, что он «Дорог правителям из-за своего добросердечия и добродетели»17. В качестве авторитета Разумом припоминается римский историк Крисп Саллюстий, чьи слова из «Заговора Катилины» и пересказывает гуманист.
В тему дружбы с правителями какого-то одного лица вплетаются в диалоге и суждения более широкого плана, явно касающиеся многих. Продолжая развивать мысль, что правители лишены добродетели, Петрарка прибегает к хлесткому сравнению их со змеями: «Они хуже змей: у тех яд порою используется как лекарство, у этих нет ничего хорошего; они всегда причиняют вред и несут гибель, любят их или ненавидят. И то, и другое – равное зло».18
Использование множественного числа вместо единственного «любят», «ненавидят» – прием, позволяющий обнаружить обобщение. Петрарка подчеркивает не частности, а, если так позволительно выразиться, «родовые черты» облеченных властью и общее, присущее многим, к ним отношение.
– «от философии», другой – «из опыта жизни». Начнем с последнего. Разум заявляет, что «нет ничего опаснее и беспокойнее дружбы с правителями, хотя на собственном опыте я и не знаю об этой опасности». Остановим цитату. Итак, сформулирован тезис о том, что взаимоотношения с правителями могут резко изменить жизнь человека в худшую сторону, если вообще не отнять ее. Сформулирован и второй тезис: что сам Петрарка принадлежит к исключениям, которым дружба с правителями никакой опасности не принесла. (Эту тему он параллельно начнет развивать в знаменитом «Письме к потомкам», к наброскам которого приступает как раз в годы создания трактата «О средствах против превратностей судьбы»). В анализируемом фрагменте диалога есть и третий момент: все, о чем пойдет речь дальше, известно гуманисту из опыта его дней, из судеб его современников. Такое вплетение дня нынешнего в диалоги в подтексте есть, конечно, всегда, но в тексте обозначается не очень часто. Очевидно, к этому побуждает актуальность обсуждаемой материи.
Вторая часть рассуждения стилистически выстроена при помощи многократного повторения слова «опасность». «К этой опасности многие тщетно рвутся (т. е. тщетно пытаются завести дружбу с правителями – Н. Д.), часто покупают за большие деньги и приобретают с большим риском. Так бывает у людей: опасность приобретается с помощью опасностей; за многие опасности приобретается одна, а за самые большие опасности – самая большая. Удивительное дело: огромное даровое добро отвергается, а с помощью больших бедствий приобретается еще большее бедствие»19.
Эти плеоназмы, то есть «излишние» употребления одного и того же слова без использования синонимов или описательных характеристик, не есть свидетельство литературной неотделанности диалога. У Петрарки такого не бывает. Это, как отчасти было замечено, особый литературный прием, к которому Петрарка прибегает нередко, дабы усилить впечатление от написанного, сделать убедительней свои слова, вызвать особое чувство. В данном случае – чувство неприятия властителя как личности, способной к дружбе. И чувство физической опасности, которой дышат все связи с правителем. В этом убеждает и финальная фраза диалога, своего рода общее заключение: «Настолько безопаснее, насколько легче ты заслужил бы дружбу со всеми, чем приобретать дружбу одного правителя»20.
Как видим, противопоставление дружба с правителями– враждебность остальных, обозначенное в начале диалога, присутствует в строках или между строк во всех рассуждениях, вложенных Петраркой в уста Разума , сохраняется и в финальной части беседы. Такая «закольцовка» – свидетельство прочного убеждения автора, стремление четко расставить акценты и для читателя, убедить его. Риторический прием «забегания вперед», обозначения темы в начале диалога, перерастает в серию аргументов и логически вытекающего общего заключения.
Завершает диалог аргумент «от философии». Гуманист исходит из привычного представления о непрочности власти, вычерпанного у античных авторов и ранних отцов церкви, и много раз закрепленного собственным опытом. В ответ на последнее заявление Радости: «Надеюсь, я дорог своему правителю», Разум произносит последнюю же длинную тираду: «Подумай, можно ли надеяться на это хрупкое, шаткое и обреченное на падение основание…Положение на вершине мрачно, тревожно, неспокойно. Посмотри, на чем ты строишь свои надежды: благосклонность правителей, как и благосклонность судьбы, изменчива, непостоянна и всегда сомнительна. И хотя бывают цари иные, все равно дело не стоит того, чтобы, имея какую-то малость хорошего, приобретать много плохого21.
– тоже одна из особенностей аргументации Петрарки.
Рассуждая о дружбе с правителями Петрарка привлек широкий арсенал аргументов: личных, исторических, этических, общественных, политических, философско-социологических. Все они призваны убедить читателя в одном: феномена дружбы с правителями ни прежние, ни новые времена не знают; думающие иначе невольно или сознательно подменяют понятия, впадают в заблуждение и самообман. Причем, и то, и другое одинаково опасно по последствиям: взаимоотношения с правителями «по определению» не воспроизводят алгоритмов дружбы. К ним общие представления о дружбе неприменимы.
Интерес для широкого читателя, у которого, возможно, и в мыслях не возникало стремиться к дружбе с правителями, в этих диалогах видится именно в том, что гуманист дает «портрет власти», помогает этому самому читателю проникнуть в ее психологию, понять «кухню» взаимоотношений при дворах. И отдать себе четкое представление не только о самих правителях, но и о тех, кто состоит при них в «друзьях».
Памфлетный и полемический тон рассмотренного диалога исключал постановку вопроса о том, нужны ли друзья в истинном смысле этого слова правителям и могущественным людям. Но в следующем диалоге «О множестве друзей» Петрарка находит возможным обмолвиться, что «друзья необходимы почти всем и более всего людям могущественным»22. Означает ли это, что он противоречит сам себе?
«вместо льстивой лжи говорить правду». Получается, что друг, если таковой и случится, превращается в совесть, голос общества. Заметим, это означает, что есть правители, которые способны «переварить» правду. Петрарка не заблуждается, не думает, что таковых найдется много. А потому и людей, которые не убоялись бы говорить правду, мало, хорошо, как он замечает, «если найдется хотя бы один такой».
В данном диалоге Петрарка бросает еще одну реплику: об общественной значимости дружбы. На заявление Радости, что он имеет многих друзей, Разум отвечает: «Тебе нужно еще больше: мир был бы благочестивей и спокойней, если бы дружеских отношений сохранялось столько, сколько их завязывается». Петрарка обозначает важность такой психологической составляющей как дружественность в отношениях большого масштаба: «мир» был бы спокойнее. Как мы сказали бы ныне, он, очевидно, указывает на роль личного фактора в отношениях международного, государственного, общественного плана.
В рассматриваемом диалоге «Об изобилии друзей» Петрарка поднимает еще две социально окрашенные темы. При сквозном утверждении Радости, что у него преизобилие друзей, Разум высказывает многие соображения относительно того, чем проверяется прочность дружбы, почему настоящих друзей не может быть много.
В который раз Радость восклицает: «При нынешних моих обстоятельствах у меня много друзей». Разум тут же «цепляется» к слову «нынешних» и замечает, что, очевидно, эти обстоятельства счастливые. Он не отрицает, что каждый счастливый человек нуждается в друзьях, и тут же сворачивает на «обстоятельства»: «Друзей у того больше, кто меньше нуждается в прочих вещах. Бедность всегда спутница бедности, а богатство – спутник богатства. Когда появится и начнет расти нужда, уменьшится и число друзей, а то они и вовсе исчезнут, вернее, обнаружатся истинные отношения». Таким образом, по Петрарке, богатство и бедность могут стать испытанием истинности дружеских отношений. И он подозрителен по отношению к ситуации, когда друзей много, если человек богат. Здесь он вводит определение «друзья счастья».
И говорит очень точные слова: «Твои друзья в случае перемены фортуны последуют за тобой, а друзья твоего счастья – за ним, и их будет больше». В обществе богатых и бедных, каким было оно во времена Петрарки, немалое число людей в повседневном поведении практично тянулось к тем, кто имеет «на десятерых». Петрарка, по сути дела, их осуждает, ему важны этически безупречные ориентиры дружбы. Ему кажется оскорбительной для такого высокого чувства, как дружба, меркантильная составляющая.
углубляется в вопрос, что лучше, бедность, богатство, погоня за накоплением, пренебрежение к заботам такого рода. Он констатирует ситуацию. И она помогает ему найти еще один способ определения истинного друга: «от противного». Если удача отворачивается, истинный друг поворачивается еще ближе, а «притворного несчастье отгонит».
Иными словами, между богатством и дружбой Петрарка видит связи также «от противного». И в ней особо проступают такие черты как человечность, сострадание, стремление помочь.
В целом диалоги Петрарки позволяют выявить, как складывалась в раннем гуманизме теория дружбы, какими истоками она пополнялась, какие моменты он обозначал в качестве этически и социально наиболее значимых. Рассуждения Петрарки содержат в себе и значительный психологический компонент, попытки понять и разъяснить личностные основы дружбы, роль чувств, привязанностей в ней.
Как обычно у Петрарки, сквозь проблему дружбы просвечивает и в целом проблема человека: дополняются и углубляются представления о его достоинстве и благородстве, отношении к богатству и бедности, власти и сословным претензиям. Тем самым тема дружбы оказывается вписанной в общую проблематику ренессансного гуманизма как важная составляющая.
Примечания.
статью и комментарий, но в нем остаются лакуны и неточности. – См.: Rawski. K. H. Petrarch’s Remediis for Fortuna Fair and Foul / A Modern Eng. Transl. Bloomington. Ind. Univ. Press, 1991. Voll. 5.
2 Lafleur C. Pétrarque et l’amitié. Paris, 2001.
3 Шесть из них переведены Л. М. Лукьяновой на русский язык; три и публикуются в настоящем сборнике, еще три были опубликованы в предыдущем выпуске. Латинский текст диалогов изучался по кн.: Petrarca Fr. De remediis utriusque fortunae. Bern, 1610. По данному изданию диалоги и цитируются
4 Lefleur C. Op. cit. Chapitre I. P. 11–31.
5 Petrarca Fr. De remediis… I, 50 «De amicorum abundantia // Petrarca Fr. De remediis utriusque fortunae. Bern, 1610. P. 190–193. (Римская цифра – номер книги, арабская – диалога).
… II, 52. 7 Ibid. II, 53. 8 Ibid. 9 Ibid. I, 50. Р. 192. 10 Petrarca Fr. De remediis… I, 50. Р. 192.
11 Petrarca Fr. De remediis… II, 53. 12 Ibid. I, 50. Р. 191.
13 Теме военной службы гуманист посвящает специальный диалог «О воинском достоинстве» I, 48, где он развенчивает самодовольные представления рыцарства о его особости, незаменимости, общественной полезности и пр. 14 Ibid. I, 49. Р. 189. 15 Ibid. I, 49. Р. 188: «G. Regibus carus sum. R. Vilis ergo tibi est anima, virtus, fama, quies, otium, securitas; notus est mos regum».
16 Petrarca Fr. De remediis… I, 49. Р. 188. 17 Надо пояснить, что имена вымышленных персонажей в диалоге среднего, мужского и женского рода. Диалоги явно идут не с дамами, потому по-русски принято заменять эти имена местоимениями мужского рода. 18 Ibid. Р. 189.
19 Petrarca Fr. De remediis… I, 49. Все большие цитаты из этого диалога приводятся в переводе Л. М. Лукьяновой. Сам перевод, как указывалось, помещен в данном сборнике в разделе «Источники». 20 Ibid. Р. 190. 21 Ibid.
… I, 50. P. 193.