Е. В. ЛОЗИНСКАЯ.
БОККАЧЧО КАК ЛИТЕРАТУРОВЕД: АЛЛЮЗИИ, ИСТОЧНИКИ, ИНТЕРТЕКСТЫ, ТОПОСЫ. (Обзор).
Социальные и гуманитарные науки. Отечественная и зарубежная литература. Сер. 7, Литературоведение: Реферативный журнал
Наследие Боккаччо как теоретика поэзии и интерпретатора хорошо изучено в итальянском и американском литературоведении, и тем не менее отдельные нюансы его взглядов подвергаются в последние годы переосмыслению и углубленному анализу. Ключевое место в его поэтологической концепции, как известно, занимают Данте и Петрарка, однако, как подчеркивает Франческо Марцано (Католический университет Св. Сердца, Милан), отношения между ними Боккаччо представляет во всей их сложности - «отмечая как моменты культурной общности, так и расхождения, разделяя их области компетенции, но отдавая должное обоим - философам, теологам, интеллектуалам-космополитам» (3, с. 1). Вместе с тем Боккаччо уделяет особое внимание собственной роли как связующего звена, «третьего венца», «культивирует собственную независимость и реализует собственный культурный проект по примирению Данте и Петрарки» (3, с. 2). Исследователь анализирует в этом ключе несколько менее известный, чем «Генеалогия языческих богов», «Маленький трактат во славу Данте» или «Разъяснения на Комедию», текст - послание 1371 г. к Джакопо Пиццинге, в котором Боккаччо наставляет молодого человека в его поэтических штудиях. Центральное место в нем занимает апология классической поэзии и теория ее возрождения в новую эпоху. Творчество адресата послания до нашего времени не дошло (за исключением одного стихотворения), однако при всей неясности отношений, связывающих его с Боккаччо, из текста вырисовывается «хорошо очерченный профиль интеллектуала нового типа - двуязычного1 любителя классической древности, последователя и Данте, и Петрарки одновременно - образ, совпадающий с культурной программой самого Боккаччо» (3, с. 5). Хотя избранный Джакопо путь еще не так давно не вызывал должного уважения, Боккаччо выражает надежду на то, что теперь «благодаря милости Господней к итальянскому роду» среди их современников «рождаются сходные с древними души, направляющие свои силы на поиск поэтической славы» (цит. по: 3, с. 7).
На самом деле, как считает Боккаччо, в Италии «никогда не угасало поэтическое стремление», в те века, которые отделяют нынешнее время от Античности, поэтический дух сохранялся - пусть «полуживой, мерцающий». Итальянская средневековая поэзия представлена у него четырьмя именами: Псевдо-Катоном (автором Катоновских дистихов), Просперо Аквитанским (Эпиграммы и сентенции Августина), Памфилом (анонимным автором комедии «Памфило») и Арриго да Сеттимелло (автором «Элегии», XII в.). Разумеется, Боккаччо сознает несравнимость этих авторов с древними, но его цель - подчеркнуть непрерывность поэтической традиции, в которой это звено, пусть слабое на фоне предшественников, сохраняет целостность цепи поэтов - от классиков к современникам. В этом заключается оригинальность Боккаччо на фоне других гуманистов Кватроченто, подчеркивавших свой разрыв с предшествующими «темными» веками.
Современникам посвящена оставшаяся часть письма - в первую очередь двум «атрПоге8 ут», «спустившимся с небес, чтобы возродить поэзию, пребывавшую доселе в небрежении» (цит. по: 3, с. 9). Общим для Петрарки и Данте является их преданность литературным занятиям, однако они избирают разные пути. Один идет по дорогам, не ведомым древним, т. е. пишет на вольгаре, другой избирает традиционную - творчество на латинском языке. Данте «пробудил дремлющих Муз и вернул кифару Аполлону», Петрарка вновь утверждает Муз на их исконном месте - у Геликона, а Феба в его священной пещере и возвращает им прежнюю красоту, очищая их от налета грубости. Различается их значение для будущих поколений: Данте принес потомкам понимание, что такое поэзия и о чем она говорит; Петрарка открыл им дорогу поэтического творчества и «многих подвиг на то, чтобы взойти на недоступную вершину Парнаса» (цит. по: 3, с. 10).
заслуга «открытия пути» принадлежит Петрарке, то в «Маленьком трактате» эта роль отводится Данте. Еще интереснее, что в трактате «De montibus...» (1357-1373) роль того, кто пролагает путь, Боккаччо отводит самому себе, предлагая себя Петрарке в качестве «obsequiosus servulus et itineris strator». Ф. Марцано сопоставляет этот отрывок с тем местом послания, где Боккаччо определяет себя по отношению к Петрарке как «previus» (предшественника). Парадоксальным образом ученик становится тем, кто пролагает путь своему вождю. Здесь вполне возможна аллюзия на precursor Domini Иоанна Крестителя - метафора с современной точки зрения смелая, но возможная по тем временам.
В дискуссии между страстными защитниками поэзии и не менее страстными ее хулителями, имевшей место в XIV-XV вв., важную роль играл тезис о ее божественном происхождении, тесно связанный со знаменитым топосом «божественной одержимости поэта». Рауль Бруни (Краковский педагогический университет) исследует один из его частных аспектов - образы Муз как вдохновительниц творчества. В этой роли они появляются у Данте (обращения к ним в Inf. 2: 7, Purg. 2: 8), а у Боккаччо в его прозаических и поэтических произведениях Музы и нимфы (часто ассимилировавшиеся с Музами в средневековом восприятии) встречаются очень часто. Однако Р. Бруни обращает внимание на трактовку этой темы во вступлении к «Декамерону»: настоящими вдохновительницами новеллиста являются дамы, а не Музы, и если последним можно приписать какие-либо положительные качества, то лишь потому, что они женщины. Сходная идея присутствует и в «Филострато», где автор в поисках вдохновения, вместо того чтобы обратиться к помощи Муз, призывает любимую даму. В целом, утверждает исследователь, Музы молодого Боккаччо укоренены в земном измерении, а отсылки к трансцендентному поэтическому плану в их образах если и не отсутствуют, то уведены на задний план.
Тем не менее и противоположный извод данной темы у Боккаччо имеется, в особенности в поздних работах, а в первый раз мы сталкиваемся с этой концепцией в «Жизни Петрарки» (ок. 13401350). Боккаччо подчеркивает необоримую силу склонности к поэзии, воплощая эту идею во внушении Муз, призывающих Петрарку к поэтическим штудиям вопреки желанию отца, уготовившего ему стезю юриста (нельзя не отметить здесь и автобиографические моменты, биография Петрарки во многом - биография самого Бок-каччо). Поэт не может отказаться от своего призвания - врожденного, имевшегося с самого начала жизни («ad poeticas meditationes dispositum ex utero matris»). «Поэтическое призвание, по Боккаччо, это - судьба, которой невозможно противиться, и она находит выражение в объятии Муз, через которое юный Петрарка познает неотразимое очарование древних сказаний» (1, с. 16).
В биографии Данте присутствует сходный мотив, связанный, однако, не с благосклонностью Муз, а с особой Господней благодатью, которой был отмечен поэт, открывший Музам дорогу к возвращению в Италию. Но так же, как и в случае Петрарки, судьба Данте была предопределена в материнской утробе. Знаменитый сон матери Данте перед рождением сына получил множество интерпретаций, но Р. Бруни ставит акцент на образе лавра, которому Боккаччо дает истолкование на основе «мнений астрологов и натурфилософов», делая это дерево символом не столько славы, сколько поэтического призвания, дарованного свыше.
Другим принципиальным элементом «Маленького трактата» стал вопрос о соотношении поэзии с теологией (т. е. Св. Писанием), к которому Боккаччо обращается на протяжении всей своей жизни. Р. Бруни отмечает здесь, что аналогия между теологией и поэзией развертывается Боккаччо во многом на основе знаменитого послания Петрарки брату Герардо, с текстом которого Боккаччо мог ознакомиться во время встречи с поэтом в Падуе в 1351 г. Сходство поэзии и Св. Писания заключается в том, что истина передается ими под покрывалом вымысла (метафор, образов), но обе имеют дело со сферой сакрального.
«Комедии флорентийских нимф» и во «Фьезоланских нимфах» их образы довольно натуралистичны, то в «Корбаччо» и «Генеалогии» эти «женские божества, напротив, становятся фигурами, отмеченными ангельской спиритуальностью, отдаляющей их от женщин во плоти и крови» (1, с. 19-20). Нимфы «Корбаччо» - ангельские создания, чья функция - направить главного героя к изучению поэзии и философии.
«Корбаччо» подготавливает собой защиту поэзии, которая впоследствии была развернута в «Генеалогии», и осуществляется она в том числе через защиту Муз от обвинений в распутстве (20 гл. XIV книги). По мнению Боккаччо, подобное мнение о Музах основано на тенденциозном истолковании знаменитого отрывка «Утешения Философией» Боэция. В действительности, как объясняет Боккаччо, отчасти опираясь на «Инвективу против медиков» Петрарки, нападки Боэция на Муз относились только к одной из их разновидностей - музам «театрального рода» (specie teatrale), другой же их род «достоен быть восславлен всеми хвалами, обитает в лавровом лесу близ Кастальского источника и во всех местах, которые религия признает заслуживающими почитания» (цит. по: 1, с. 22).
Оригинальность Боккаччо как протолитературоведа заключается в создании биографий Данте и Петрарки - фактически своих современников, что представляло собой изрядное новшество на фоне существующей традиции. «Жизнь Петрарки» на самом деле не является жизнеописанием в строгом смысле слова, как отмечает Дж. Ледда (2). Она лишена биографических подробностей, а представляет собой «похвалу» необычайным дарованиям протагониста. «Образ Петрарки создается как образ поэта и интеллектуала нового типа, обладающего высочайшим престижем» (2, с. 42). Дж. Ледда подчеркивает, что при написании «Жизни Петрарки» (1342) Боккаччо, несомненно, опирался на труды самого поэта («Collatio laureationis», «Privilegium laureationis», Ер. metrica II, 1), но вместе с тем и сам Петрарка испытал на себе влияние этого текста в знаменитом послании к потомкам, где он конструирует «окончательный и определенный образ себя самого» - как ему следует сохраниться в веках (там же).
Однако важнейшим биографическим произведением Боккач-чо следует считать «Маленький трактат во славу Данте». Дж. Ледда подчеркивает в нем аналогичное стремление увековечить память поэта, возместить этим трудом пренебрежение к Данте, выказанное его родным городом, «искупить хотя бы частично и с запозданием тяжелую вину Флоренции» (2, с. 46) перед своим великим соотечественником - отсюда значимость мотива увенчания (несостоявшегося) и образ лавра, который Дж. Ледда толкует, в отличие от Ф. Марцано, исключительно в контексте поэтической славы.
Структурной моделью, избранной Боккаччо, Дж. Ледда считает жизнеописания цезарей Светония и выделяет в трактате соответствующие компоненты: происхождение и семейная история, детство и юность, общественная жизнь, политическая и военная деятельность (в случае Данте - поэтическая), жизнь частная и семейная, описание внешности, нрава и образа жизни, посмертные почести. Существенным нововведением в эту схему становится у Боккаччо включение в жизнеописание анекдотов - новеллистического характера или в духе средневековых exempla. Характерный пример - реплики двух веронских женщин относительно бороды поэта, цвет которой, по их мнению, стал результатом соприкосновения с огнем в аду. Здесь находит выражение одна из важнейших для Боккаччо идей - популярность творения Данте у широкой народной необразованной аудитории, которая восприняла высочайшую поэзию с доверчивой наивностью и тем самым тривиализиро-вала ее. Реакция Данте на этот разговор, однако, представляется благосклонной, поскольку на губах его появляется улыбка - кстати, единственная упомянутая, поскольку биографическая традиция приписывает поэту печальное и задумчивое выражение лица.
и описанием того, как ничто не могло удержать Улисса от исследования мира (Inf. 16: 94-100), на использование лексики, связанной с дантовским Улиссом (метафора мореплавания и различные производные глагола vincere, отсылающие к Inf. 26: 97). Однако для Данте предмет изучения не земной и человеческий мир, а теология, поэтому он и не становится жертвой кораблекрушения, а напротив, «достигает благодатной гавани благороднейших титулов» - поэта, философа, теолога (цит. по: 2, с. 50). Дж. Ледда отмечает очевидную аллюзию на этот образ в письме Петрарки (Fam. XXI, 15, 7-8), который к моменту его написания (1359), очевидно, успел ознакомиться с одной из версий «Трактата». Вместе с тем бросается в глаза различие трактовок: у Петрарки Данте одушевляем не стремлением к божественному знанию, а желанием поэтической славы. Притом Данте отдает всего себя сочинению поэзии на вольгаре, что представляется Петрарке недостойным занятием, игрой или забавой на отдыхе, которую он сам позволял себе лишь в молодости. На заднем плане ощущается и противопоставление отцу Петрарки, полностью посвятившему себя семейным и гражданским обязанностям, что напоминает об оппозиции Эней / Улисс (Inf. 26). Образ Данте-Улисса у Петрарки переворачивается и приобретает негативный оттенок по сравнению с «Трактатом» Боккаччо.
Боккаччо уделяет внимание тем препятствиям, которые встретил Данте на своем пути, относя к ним любовь к Беатриче, скорбь по ее смерти, супружество и семейную жизнь, общественную деятельность, поначалу успешную, но окончившуюся ссылкой. Фактически все важнейшие «земные» моменты жизни поэта становится не предметом описания, а трудностями, осложняющими следование своему призванию к «священным штудиям». Уже здесь чувствуется некоторое смысловое отклонение от модели Светония, однако оно становится отчетливее в части «Трактата», посвященной «Комедии». Дж. Ледда подчеркивает значимость легенды о чудесном обретении в Равенне последних 13 песен «Рая» сыном Данте Джакопо, которому отец явился во сне, или «чудесном видении», чтобы сообщить о месте, где они были спрятаны. В этом отрывке имеются множественные аллюзии на сны «Чистилища», включая предрассветное время видения, которое свидетельствует о его пророческом и благодатном качестве. Это своего рода «посмертное чудо», придающее «Трактату» агиографический оттенок. В этом же духе Дж. Ледда рассматривает знаменитый сон матери Данте, обращая внимание на отчетливые аллюзии к евангельскому сюжету - в частности на использование синтагмы «il frutto del ventre suo», заимствованной из «Ave Maria». Исследователь предполагает, что в этой своей проекции Боккаччо мог опираться на текст самого Данте: в 8 песне «Ада» Вергилий воздает тому хвалу в словах: «Alma sdegnosa, / benedetta colei che 'n te s'incinse!», - перефразирующих текст Ев. от Луки: «Beatus venter qui te portavit»
(Лк 11: 27). Впрочем, эта аллюзия, признанная современной критикой, не была эксплицитно отмечена первыми комментаторами, включая самого Боккаччо. Вместе с тем отчетливо заметно заимствование фразы из «Новой жизни»: «Lo verace iudizio del detto sogno non fu veduto allora per alcuno, ma ora è manifestissimo alli più semplici» (Vita nova 2, 2)2, которая в свою очередь отсылает к аналогичному евангельскому (Ин. 12: 16). Эта серия аллюзий задает в «Трактате» «христологическую образность и порождает своего рода сакральную идентичность» (2, с. 65). В том же ключе Дж. Ледда рассматривает заключающую абзац отсылку к практике interpretatio nominis: имя Данте, как считает Боккаччо, наилучшим образом соответствовало всей его жизни. Мотив interpretatio nominis подкрепляется и последующим риторическим пассажем, в котором используются характерные для проповеди и жития синтаксические фигуры (тройные повторения: «То был Данте, который...» и «через оного...») и повторяется тезис о соответствии имени его носителю.
Для образа павлина Дж. Ледда находит несколько возможных источников, начиная с традиционно указываемого в этом качестве Бартельми Английского, хотя наиболее близкой исследователь считает традицию первой книги «О зверях» Псевдо-Уго Сан-Викторского (на самом деле «О птицах» Уго де Фольето), в которой павлин толкуется как образ проповедника. Смиренная поступь птицы отражает бедность проповедника и стилистическую простоту «Комедии». Нетленность мяса (символ твердости перед лицом соблазнов у Уго) означает простоту и неоспоримость истины, содержащейся в поэме. Связь с идеей проповеди подкрепляется и начальной частью сна, где Данте предстает в образе пастуха.
«Анналам» Энний рассказывает, как ему во сне явился Гомер, чья душа собственно и вселилась в него через промежуточный этап пребывания в павлине (Annales 1, fr. 13). «Таким образом, павлин, символизируя, с одной стороны, христианского проповедника, а с другой - великого античного поэта, представляет собой наилучший символ для представления нового поэта-теолога и его творения» (2, с. 77).
Список литературы
1. Бруни Р. Боккаччо, музы и божественное происхождение поэзии.
Bruni R. Boccaccio, le muse e l'origine divina della poesia // Le forme della tradizione lirica / Ed. Baldassarri G., Zambon P. - Padova: Il poligrafo, 2012. -P. 11-26.
2. Ледда Дж. Биография, поэзия и аллегория в «Маленьком трактате во славу Данте» Джованни Боккаччо.
e dintorni / A cura di Pasquini E. - P. 4277.
3. Марцано Ф. Боккаччо - историк литературы Треченто: Послание к Джакопо Пиццинге.
2015) / Ed. di Zamponi S. - Firenze: Firenze univ. press, 2016. - P. 1-13.
1. Знающего не только латынь, но и греческий язык.
«Подлинный смысл этого сна тогда никто не понял, ныне он ясен и самым простым людям». Пер. И. Н. Голенищева-Кутузова.