Е. В. Лозинская
ЭЙСНЕР М. БОККАЧЧО И ОБРЕТЕНИЕ ИТАЛЬЯНСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ: ДАНТЕ, ПЕТРАРКА, КАВАЛЬКАНТИ И ПРИЗНАНИЕ НАРОДНОГО ЯЗЫКА.
Социальные и гуманитарные науки. Отечественная и зарубежная литература. Сер. 7, Литературоведение: Реферативный журнал
2015. 02. 015.
EISNER M. Boccaccio and the invention of Italian literature: Dante, Petrarch, Cavalcanti, and the authority of the vernacular. - Cambridge: Cambridge univ. press, 2013. - XIV, 243 p.
На полотне Дж. Вазари «Шесть тосканских поэтов» (1544) четверо авторов - Данте, Петрарка, Боккаччо и Кавальканти -увенчаны лавровыми венками, что означает их непреходящую славу и особое место как родоначальников итальянской литературы1. Если во Франции или Испании «Песнь о Роланде» или «Песнь о моем Сиде» представляют собой «момент происхождения» национальной литературы, выявленный позднейшей литературной и филологической традицией, то в Италии дело обстояло иначе. Творчество этих поэтов стало «началом» (beginnings)2 литературы, формирующим более позднюю традицию, точкой отсчета и образцом для подражания с XIV в. до наших дней.
Понимание принципиальной важности данных авторов зародилось еще при их жизни, отмечает М. Эйснер (профессор итальянистики и руководитель Центра средневековых и ренессансных исследований в Дюкском университете, США). Ключевую роль в этом сыграл сам Джованни Боккаччо, которого исследователь считает создателем итальянского канона первых веков. Он был не только комментатором и биографом своих великих современников, но также их «издателем» - переписчиком и составителем манускриптов, в том числе знаменитого Киджианского кодекса (Chigi L V 176), хранящегося в Ватиканской библиотеке. Манускрипт содержит принадлежащую перу самого Боккаччо «Жизнь Данте», «Новую жизнь» Данте, канцону Кавальканти «Donna mi prega... » с комментарием Дино дель Гарбо, обращенное к Петрарке стихотворение Боккаччо «Ytalie iam certus honos...», 15 больших канцон Данте, а также сборник стихотворений Петрарки под названием «Fragmentorum liber»3. По мнению М. Эйснера, данное собрание текстов - не случайный элемент рукописной традиции этих произведений, а плод осознанных усилий составителя, направленных на легитимизацию нарождающейся литературы на народном языке (volgare, т. е. итальянском, а не латыни). «Киджианский кодекс демонстрирует разнообразие способов, используемых Боккаччо для достижения этой цели: эксплицитно развернутая аргументация и сочинение повествований, собирание, компиляция и комментирование текстов, манипуляция их материальной формой» (с. 2).
Несмотря на огромное влияние Боккаччо на процесс формирования литературы на volgare, его роль остается для многих незаметной на фоне Данте и Петрарки, активно утверждавших свой авторитет и оценивавших «народную» литературную традицию в совершенно ином ключе. Данте видел себя в космической, вселенской перспективе, своего рода «писцом Бога» (Рай, 10, 27), превосходящим античных и народных поэтов-предшественников. Указывая на древность и благородство народного наречия, он связывает его с вопросом о мировой монархии. Неудивительно, что поэзия на volgare включает для него творения не только итальянских, но и других романских авторов, например Арнаута Даниэля.
В последнем с ним солидарен и Петрарка, но в отличие от Данте он подчеркивает свою глубокую внутреннюю связь с классической традицией множеством способов: создавая эпическую поэму по образцу Вергилия, организуя собственное увенчание лавровым венком в Риме, разыскивая и реконструируя тексты античных авторов, формируя свой стиль по образцу Цицерона и т. п. Это делает более проблемными его отношения с народным языком, «мягкой грязи и зыбучим пескам» которого он не готов доверить свой magnum opus: обращение к нему он считает юношеской слабостью, хотя до известной степени и оправдывает его, выявляя античные корни volgare.
Боккаччо, намечая свое место в литературной традиции, поступает иначе: во Вступлении к четвертому дню «Декамерона» он не ищет вселенскую перспективу и не утверждает свое превосходство над современниками и предшественниками; он помещает себя в круг современных ему поэтов, пишущих на народном языке о любви для прекрасных дам. Он стремится не превзойти Чино, Гви-до или Данте, а войти в их круг, но ограничивает его сугубо итальянскими авторами, не связывая народную поэзию с широкой романской традицией. Он также акцентирует любовную тематику, сомнительность которой, как подчеркивает А. Миннис4 Именно это представление, по мнению автора книги, стремится преодолеть Боккаччо, составляя Киджианский кодекс.
М. Эйснер следует научному направлению, которое видит в манускрипте не только источник произведения и его вариантов, но и физический объект во всей его материальности, включающей выбор бумаги и шрифта, расположение текста на странице, иллюстрации, паратекстуальный аппарат и т. п.5 Боккаччо, действительно, использовал для продвижения итальянской поэзии все внутренние ресурсы манускрипта. В этом контексте в книге обсуждается и вопрос о составе кодекса: возможность первоначального присутствия в нем «Комедии» Данте (ныне - отдельного манускрипта Chigi, L, VI, 213) М. Эйснер считает весьма вероятным, а включение в манускрипт текста Кавальканти - не случайным, поскольку Боккаччо связывал легитимизацию народного языка и любовной поэзии - в том числе в «Генеалогии языческих богов», своем крупнейшем теоретическом сочинении.
Для понимания всего комплекса взглядов Боккаччо на итальянскую поэзию следует проанализировать его представление о собственной роли в литературном процессе. По мнению исследователя, Боккаччо видел себя «медиатором» между Данте и Петраркой -двумя крупнейшими фигурами того времени, воплощающими две идеологические системы по отношению к народному языку и культуре в целом, а также хранителем и передатчиком литературной традиции.
Произведения Данте, включенные в кодекс, Боккаччо сопроводил биографией поэта, которая, с одной стороны, выполняла функцию accessus ad auctores, а с другой - содержала в себе элементы защиты поэзии в целом. Неоднократно отмечалось, что это повышало статус итальянских текстов Данте, поставленных самим наличием такого вступления на одну высоту с классическими авторами.
«вернуть» Петрарку и Данте во Флоренцию. Согласно Боккаччо, выбор Данте народного языка имел целью выправить бедственное положение свободных искусств в городе, которое Боккаччо описал, переосмыслив известную метафору «хромающей республики» в своем письме к Петрарке. Латинские поэты и Вергилий перестали пользоваться популярностью у флорентийцев, и обращение Данте к итальянскому языку было следствием стремления поэта согласовать свое творение с возможностями современной ему аудитории.
Существенное место в «Жизни Данте» отведено защите поэзии. Один из ключевых аргументов, используемый многими авторами в этом многовековом диспуте, - сходство языка поэзии и Писания. Но если, например, для Петрарки важно структурное подобие поэзии и текстов Библии, то Боккаччо в этом сравнении акцентирует социальный аспект высказывания. Указывая на происхождение слова «поэт» от poetes (изящная речь), но не от poio (сотворять, придумывать), он подчеркивает ее общественную роль в появлении религии и утверждает, что поэзия говорит об истине под аллегорическим покрывалом вымысла. Для него аллегория не только выводит из-под обвинений во лжи античную языческую поэзию, но и легитимизирует поэзию на народном наречии. Поэтому столь важное место в его концепции занимает Данте, создавший первое крупное произведение со многими смыслами на итальянском языке.
Во второй главе исследователь рассматривает, как Боккаччо для создания представления о Данте как ученом поэте, пишущем на volgare, модифицирует в манускрипте его тексты в трех аспектах - текстуальном, материальном и паратекстуальном. Значим сам факт включения в кодекс лишь итальянских произведений, поскольку в целом Боккаччо-переписчик был главным источником латинских трудов Данте.
Наиболее заметной редакторской правкой Боккаччо была маргинализация в списке «Новой жизни» так называемых divisioni -авторских прозаических разъяснений смысла стихотворений. Это изменение было направлено, по мнению М. Эйснера, на то, чтобы создать у читателя впечатление глоссированного текста, обеспечив материальное подкрепление тезиса о том, что поэзия должна стоять наравне с юриспруденцией, медициной, философией и другими искусствами, книги о которых имеют тщательно составленные комментарии.
Что касается «Комедии», то Боккаччо не только внес в нее некоторые небольшие лексические изменения, но и преобразовал используемый шрифт и расположение текста на странице. Если его образец - Ватиканская рукопись (Vat. lat. 3199) - был написан курсивным шрифтом cancelleresca (bastarda), применяемым нотариусами для юридических документов, то Боккаччо переписывает поэму книжным начертанием littera textualis, употребляемым в самых роскошных манускриптах, а вместо двух столбцов использует один. Эти решения были призваны поднять статус рукописи, засвидетельствовать ее значимость и благородство6 песне «Ада», сравнивая ее с рубрикой «antica vulgata», реконструированной Дж. Петрокки. В отличие от этой предшествующей традиции Боккаччо упоминает поэтов среди душ, пребывающих в Лимбе, тем самым возвышая их труды в религиозно-философском плане.
Еще одним важнейшим достижением Боккаччо в области редактуры дантовских текстов стала канонизация цикла из 15 «больших канцон» (canzoni distese). Вне зависимости от того, кому принадлежала изначальная идея их объединения (М. Эйснер подробно обсуждает аргументы в пользу различных версий), бытование этого цикла в известной нам форме полностью восходит к Боккаччо, повторившему его в трех различных манускриптах. По мнению исследователя, это составляло существенный момент в создании образа Данте как первого значительного итальянского поэта.
В картине мира Боккаччо фигуры Данте и Петрарки были тесно связаны между собой: он постоянно сочетал их темы, идеи и формы в своих собственных художественных произведениях и сопоставлял их образы в ученых текстах. Но утверждение связи между поэтами требовало интеграции творчества Петрарки в широкий контекст борьбы за авторитет народного языка. Именно в этом духе М. Эйснер истолковывает включение в манускрипт Киджи итальянских стихотворений Петрарки в виде целостной «книги», в основных чертах совпадающей по содержанию с «Rerum vulgarium fragmenta» Ватиканского манускрипта - главным источником текста «Канцоньере».
Сопоставление своих великих учителей Боккаччо подчеркнул графическим оформлением манускрипта: запись стихотворений Петрарки начинается на обороте того листа, где заканчиваются стихи Данте. Очевидно, что сделано это не из желания сэкономить место, поскольку при необходимости (например, на границе между двумя частями цикла) Боккаччо оставляет чистыми целые листы. Любовная лирика Петрарки должна была вместе с поэзией Данте и Кавальканти стать компонентом единой итальянской поэтической традиции.
Проблему, однако, составляло то, что сам Петрарка стремился создать совершенно иной образ себя самого - гуманиста и наследника античной традиции. Любовные стихи на народном языке оценивались им как свидетельство душевной слабости, подрывающее его моральный авторитет. Оправдание себе он искал в ссылке на «свойственные юным годам увлечения», через «ироническую ретроспекцию, позволяющую одновременно сохранить свои стихи и отречься от них» (с. 82). Восприятие Петраркой собственной лирики осложнялось и его отношением к Данте. Он очевидным образом боялся возможного влияния великого поэта, объясняя, например, этим страхом отсутствие списка «Комедии» в своей библиотеке. Он, скорее, готов признать заимствования из Вергилия и Овидия, поскольку их творчество соответствует его собственной установке на воскрешение Античности. Формируя структуру «Кан-цоньере», которая, объективно говоря, во многом воспроизводит «Новую жизнь», Петрарка отказывается от прозаических элементов и сочетания различных поэтических форм, а также переносит разделение цикла с момента смерти возлюбленной на момент своего духовного перелома, тем самым демонстрируя разницу между собой и Данте.
Петрарки является частью большого проекта по нахождению небуквального смысла в поэзии на volgare и утверждению ее значимости. И в конечном счете позиция Петрарки претерпела некоторые изменения - отчасти, видимо, под влиянием младшего друга. В некоторых письмах Петрарка выражает осторожное удовлетворение известностью своих стихов, он также стремится установить авторский контроль за циркуляцией копий. Изменяется и его восприятие итальянской лирической традиции, он переосмысляет ее в терминах иерархии поэтов, акцентируя не опасность подражания Данте, а желание его превзойти. У Петрарки более не вызывает отторжения идея сопоставления его самого с Данте, напротив, он готов к сравнению «двух мужей», из которых «один - более ученый, а другой - более красноречивый» (цит. по: с. 94).
Присутствие в кодексе Киджи канцоны Кавальканти было ключевым вопросом в научных дискуссиях относительно роли Боккаччо в формировании окончательного состава манускрипта. М. Эйснер считает, что независимо от того, кто именно включил это произведение в кодекс, важнейшее значение имеет способ оформления текста, избранный Боккаччо-переписчиком. Текст канцоны расположен в середине листа и обрамлен латинским комментарием Дино дель Гарбо, представляя собой единственное на тот исторический момент лирическое произведение, оформленное в таком же стиле, как Библия, юридические и философские трактаты. У Боккаччо был выбор по меньшей мере из трех комментариев к канцоне. Он остановился на латинском комментарии Дино, написанном в схоластическом духе, а не на принадлежащем Фра Эгидио итальянском в форме видения, и этот факт приобретает глубокий смысл в теоретическом плане. В «Генеалогии языческих богов» (15.6) Боккаччо высказывал сожаление, что не существует традиции комментирования поэтических текстов, подобной той, что есть в каноническом праве, философии, медицине и даже некоторых свободных и технических искусствах. Комментарий Дино восполняет этот недостаток и является еще одним способом представить современного Боккаччо поэта, пишущего на народном языке, в качестве auctor («автора» как авторитета).
В этом же духе М. Эйснер толкует девятую новеллу шестого дня «Декамерона», в которой речь идет об ответе Гвидо группе флорентийцев, сопоставляя ее с текстуально близким анекдотом Петрарки о Дино дель Гарбо, а также некоторыми другими текстами Данте и Дино Компаньи. Ключевым моментом в его интерпретации является наличие не очевидного и не буквального смысла в реплике Гвидо, объясненной компании одним из ее членов - Бетто Брунеллески. Новелла становится аллегорией того, что слова поэта имеют аллегорическое значение, и это особенно заметно на фоне рассказа Петрарки, где выявляется буквальный смысл аналогичной остроты Дино. Текст Боккаччо драматизирует разграничение между Ишт^ и ШШerati, и здесь принципиальное значение имеет то, что, хотя первый из членов оппозиции традиционно связывался с латинской культурой, здесь он ассоциируется с поэтом, пишущим на народном языке. Таким образом, «портрет Кавальканти дополняет у Боккаччо его биографические нарративы о Данте и Петрарке, в которых он затрагивает тот же вопрос относительно любовной поэзии и авторитета» (с. 112).
Глубинным мотивом для деятельности Боккаччо-переписчика М. Эйснер считает желание утвердить свой собственный авторитет через утверждение авторитета других поэтов. И его усилия по легитимизации поэзии на народном языке увенчались успехом, о чем свидетельствуют два биографических факта: приглашение прочитать публичные лекции о «Божественной комедии» и перевод Петраркой новеллы о Гризельде на латынь. Его страстью и «призванием от материнской утробы», как утверждал сам Боккаччо, была поэзия, и кодекс Киджи свидетельствует о множественности аспектов этого призвания.
Е. В. Лозинская
1. Вазари также изобразил на картине философов Марсилио Фичино и Кри-стофоро Ландино. На них нет венков, поскольку они знамениты в первую очередь не как поэты, а как комментаторы великих авторов.
2. О разграничении понятий «origins» и «beginnings» см.: Said E. W. Beginnings: Intention and method. - N. Y., 1975.
3. Этот цикл стихотворений на итальянском языке в расширенном виде войдет в голограф Петрарки (Ватиканская библиотека, манускрипт 3195) под заголовком «Rerum vulgarium fragmenta» и получит название «Канцоньере» в издании 1516 г., осуществленном Франческо Гриффо.
// Zeitschrift für deutsche Philologie. - Berlin, 1997. - Vol. 116. - S. 10-30
6. Petrucci A. Reading and writing volgare in medieval Italy // Writers and readers in medieval Italy. - New Haven, 1995. - P. 169-235.