А. В. Романчук
Роль Франческо Петрарки
в формировании образа сомневающегося интеллигента
[отв. ред. Л. М. Брагина] - М.: Наука, 2007, с. 92-96
http://ec-dejavu.ru/p-2/Petrarch.html
Современные определения понятия "интеллигенция" различны и в основном связаны с социологическим и философско-культурным аспектом 1. Зрелое средневековье создало многочисленных интеллектуалов, преподавателей "свободных искусств", но не интеллигенцию. Представление об интеллигенте как носителе концентрированной образованности и духовности долгое время имело сакральную ауру и было связано с клириками.
|
|
|
Однако подлинная история светской интеллигенции с типичными чертами характера, особым строем чувств и психологией интеллигента восходит лишь к ренессансной Италии XIV-XV вв. Франческо Петрарка в этом смысле важней, чем многие трубадуры и схоласты. Личность Петрарки представляется первой и, может быть, самой крупной, знаменующей принципиальное отличие гуманистов-интеллигентов от средневековых интеллектуалов. У ренессансной интеллигенции не было такого диапазона функций и профессий, как у современной, но именно ее формирование явилось первым этапом развития, приведшего впоследствии к появлению новоевропейской интеллигенции. Содержание, например, "Тайны" (Secretum) Петрарки в первую очередь связано с выдвижением новой, гуманистической концепции человека, раскрытием его внутренних противоречий. Августин в диалогах Петрарки - это часть "я" интеллигента-гуманиста. Психологическая борьба в душе Петрарки, отраженная в "Тайне", делает произведение захватывающе интересным.
 |
 |
 |
трагизма человеческой натуры был Ф. М. Достоевский.
В августе 1839 г. Ф. М. Достоевский в письме к своему брату как будто возвращается к "Тайне" Петрарки, размышляя над вопросами, поставленными гуманистом-интеллигентом эпохи Треченто: "Человек есть тайна. Ее надо разгадывать всю жизнь, и ежели будешь разгадывать всю жизнь, то не говори, что потерял время; я занимаюсь этой тайной, ибо хочу быть человеком"2. Действительно, все рассуждения Петрарки о человеке рождаются на основе опыта самонаблюдения, проводимого с остротой и тщательностью, достойными истинного психолога. Но, изучая себя, он изучает в своем лице человека, и потому исповедальное сочинение "Тайна", где много сказано "о грехах, общих всем смертным", обращено и к нему самому, и "ко всему человеческому роду".
 |
 |
 |
Для понимания истинного значения интеллигента необходим такой же откровенный разговор, какой ведет великий итальянец XIV в. в своей "Тайне". Понять Достоевского, например, невозможно, обходя связь, которая существует между его личными, мучительными духовными исканиями и главными идеями его романов. Невозможно интеллигенту-христианину вести свое повествование, следуя совету Тацита, не поддаваясь любви и не зная ненависти.
В феврале 1854 г. в письме к Н. Д. Фонвизиной Достоевский скажет об одной из типичных черт истинного интеллигента: "Я скажу вам про себя, что я -дитя века, дитя неверия и сомнения до сих пор и даже (я знаю это) до гробовой крышки. Каких страшных мучений стоила и стоит мне теперь эта жажда верить, которая тем сильнее в душе моей, чем более во мне доводов противных"3.
С какими душевными метаниями, мировоззренческими и психологическими противоречиями был связан разрыв Петрарки со старой средневековой интеллектуальной традицией, показывает суд, учиненный Петраркой над самим собой в диалоге "О презрении к миру"(De contemptu mundi). Здесь зафиксирована проблема духовного самоопределения как вопрос о выборе системы ценностей. Как психологическая коллизия данная проблема присутствует у Петрарки на всем протяжении его творчества. Например, тема петрарковской рефлексии "Христос - Цицерон" ясно звучит в диалоге "О своем и чужом невежестве" (De sui ipsius et multorum ignorantia), написанном более чем через четверть века после диалога "О презрении к миру". Чем может быть санкционирована человеческая любовь к земному - вот основной предмет рефлексии Петрарки. В конце диалога "О презрении к миру" выясняется, что никакими высшими традиционно средневековыми нормами земная устремленность Петрарки оправдана быть не может. Но чем же все-таки она может быть извинена? Да просто личными качествами первого гуманиста, его психологическим устройством, недостаточно совершенным с точки зрения средневековых моральных идеалов, но зато совершенно реально существующим и суверенным. Метания Петрарки между двумя системами жизненных целей нельзя считать непоследовательностью, тем более попыткой лицемерного самооправдания и даже трагической раздвоенностью. Это драма выбора пути, борьба актуальных, настоятельных земных потребностей и официальных, высших, традиционно освященных, но столь же необходимых ценностей. Такая драма может развернуться и как борьба чувства с разумом, и как борьба духа и плоти, и как столкновение двух культур в одной личности, но ни одно из перечисленных проявлений не зафиксирует всей ее психологической полноты - совершенно ясного осознания необходимости выбора.
"О презрении к миру" ставится под сомнение возможность соотнесения потребностей души с христианским идеалом жизни. Гуманист поставил под сомнение жесткость влияния трансцендентных ценностей на реальную человеческую жизнь, в том числе на внутреннюю психологическую.
Как гуманисты-интеллигенты снимали противоречия между культурой и религиозными принципами жизни, если хотели утвердить свою систему ценностей, показывает эпизод из литературного произведения неаполитанского гуманиста Антонио Галатео "Отшельник" (Eremita), в котором изображен спор главного героя с одним из библейских патриархов. Последний прославляет "блаженную жизнь". "Но не без культуры", - отвечает ему гуманист. "Но мы жили свято и без культуры", - отстаивает свои позиции патриарх. На это следует ответ, что с нею они жили бы еще более свято 4.
Не подвергая сомнению существование Бога, Галатео сомневается в возможностях осуществления божественной справедливости даже на "небесном уровне". Мир горний настолько похож на мир дольний, что только очень решительный, интеллектуально тренированный праведник может добиться там правды.
В конце XV в. отношение к миру дольнему, философские раздумья другого представителя ренессансной интеллигенции, Леонардо да Винчи, пронизаны искренней горечью и сожалением и тесно переплетаются с рассуждениями о душе у Петрарки: "Заботясь о здоровье тела, вы обращаетесь к медикам, но не прибегаете к философам в заботах о душе. А ведь кто, как не истинные философы - врачеватели душ и наставники жизни"5.
Облик Леонардо отвечал тому образцу поведения, который был принят в гуманистических кружках XV в., в частности в медичейской среде, и обозначался понятием gravitas. Светская и стоическая выдержка соответствовала врожденным психическим особенностям титана Возрождения. Но таким он и хотел себя видеть, таким сделал себя совершенно сознательно. Анонимный биограф, пересказывая эпизод стычки Леонардо с Микеланджело, отмечает, что Леонардо не ответил на грубую выходку ни словом, ни движением. Выдержка Леонардо - отнюдь не тривиальная для его эпохи черта.
"Терпение действует против невзгод и обид (contro alle'ngiuirie) не иначе, как действуют одежды против холода; потому что, если при умножении холода ты умножишь одежды, этот холод не сможет тебе повредить. Подобным же образом в ответ на великие невзгоды увеличь свое терпение; и эти невзгоды не смогут задеть твой ум"6.
И все-таки в записях Леонардо мы обнаружим сомнение в безапелляционности вывода о спасительном терпении: "О мой Леонардо, почему столько страданий?". Или: "... я буду думать, что учусь жить, а буду учиться умирать"7. Думается, что объяснение этим взаимоисключающим высказываниям дает Сенека в трактате "О счастливой жизни" (De vitae beata): "О добродетели, а не о себе веду я речь" (De virtute, non de me loquor)8. Девизом и римского философа Сенеки, и итальянского гуманиста Петрарки, и Леонардо вполне мог стать знаменитый стих Теренция: "Я человек и считаю, что ничто человеческое мне не чуждо" (Homo sum: humani nihil a me alienum puto), ("Самоистязатель", 77) (Heautontimorumenos)9, дословно цитируемый в "Письмах к Луцилию" (95, 53)10 и в измененной форме в "Утешении к Гельвии" (Ad Helviam matrem de Consolatione): "Nihil... quod intra mundum est alienum homini est" ("Ничто... существующее на земле, не чуждо человеку" - 8,5)11. Петрарковское недовольство собой, его accidia, и контроверза между влечением сердца и нравственными абсолютами, земным и надмирным, страстным стремлением к жизни, полной деятельности и любви, и возвышенными помыслами о вечном имеют много общего со страхом Леонардо перед грозной и мрачной пещерой и желанием знать, не таится ли там какое великое диво, с героем, колеблющимся между страхом и страстью, о чем мы узнаем в письмах ученого в Кодексе Арунделя. Поиски общественной и человеческой гармонии, глубокий психологизм объединяют интеллигентов XIV - начала XVI в. Одно из чувств, прослеживающихся в их великом творчестве, в их мироощущении, -сомнение, что так свойственно истинному интеллигенту.
Франческо Петрарка писал: "Во всем, что меня мучает, есть примесь какой-то сладости... Я так упиваюсь своей душевной борьбою и мукою, с каким-то стесненным сладострастием, что лишь неохотно отрываюсь от них"12. Это важное психологическое признание. Петрарка уже ощущал человеческую ценность своей душевной борьбы и достаточно хорошо сознавал, что именно она является главным источником творчества.
Выражение психологической неуверенности, творческого надлома - черта новая, впервые проявившаяся в деятельности ренессансной интеллигенции. Именно художники и поэты Ренессанса стали для последующих веков олицетворением мучительных переживаний, связанных с творчеством. Именно в их среде впервые зародилась идея творческой деятельности как духовной драмы и появились психологические комплексы, связанные с ней (вдохновение, раздумье, сомнения, разрыв с творчеством). Все эти комплексы отразились в биографиях ренессансных интеллектуалов. Примеров разрыва с искусством или временного отхода от творчества можно привести немало: Альбер-тинелли стал трактирщиком, оставив живопись; Пармиджанино бросил живопись, будучи в расцвете карьеры, и занялся магией; фра Бартоломео счел творческую деятельность греховной. Творчество Петрарки интроспективно. Самопознание и самоанализ становятся главными принципами его жизненной философии. Создавая автобиографический образ в философских и поэтических произведениях, Петрарка в некотором смысле типизировал в этом образе черты новоевропейского интеллигента, среди которых присутствовали и сомнение, и внутренний разлад, и душевная борьба. Это были не просто черты, связанные со столкновением двух культур в одной личности в эпоху Ренессанса, а характерные особенности психологического, ментального склада типичного интеллигента-христианина. В этом смысле кажущиеся созвучными христианской морали и метаниям европейского интеллигента идеи Сенеки на самом деле отрицают внутренние движения души. Стоический мудрец у Сенеки верит исключительно в силу разума и, шествуя по пути самосовершенствования, является единственным хозяином своей судьбы. В сочинении "О гневе" Сенека утверждает, что мудрец, т. е. человек, достигший совершенства, бесстрастен, потому что, во-первых, полностью подчинил разуму свои внутренние движения и, во-вторых, никак не реагирует на внешние раздражения, приятные или неприятные. Напротив, пишет Сенека, глупец, грешник, порочный человек, а таких, считают стоики, подавляющее большинство, полностью утратил контроль над собой и подобен сумасшедшему; он раб и игрушка как собственных противоречивых страстей, так и внешних меняющихся обстоятельств, и потому всегда несчастен 13. Вместе с тем образ жизни самого Сенеки плохо согласуется с его нравственными уроками. В Сенеке удивительным образом совмещались строгий моралист и потворщик Нерону. Величие мудреца, считает Сенека, не в том, чтобы презирать человеческие радости, а в умении в любой ситуации управлять собой и своими чувствами. Анализируя биографию и творческое наследие Петрарки и, например, Леонардо, заметим, что эти крупнейшие представители культуры Ренессанса отнюдь не всегда могли совладать со своими чувствами, при этом вряд ли этих интеллигентов XIV-XV вв. мы назовем глупцами и грешниками.
1 Баткин Л. М. Итальянские гуманисты: стиль жизни и стиль мышления. М., 1978; Петров М. Т. Итальянская интеллигенция в эпоху Ренессанса. Л., 1982; Баткин Л. М. Итальянское Возрождение в поисках индивидуальности. М, 1989 и др.
2 Цит. по: Бурсов Б. И. Личность Достоевского. Л., 1974. С. 3 (письмо Ф. М. Достоевского М. М. Достоевскому, 1839, август)..
4 GalateoA. Eremita // Prosatori latini del Quattrocento / A cura di E. Garin. Milano; Napoli, 1952. P. 100.
"О средствах против всякой судьбы" / Пер. с лат. Н. И. Девятайкиной. Саратов, 1988. С. 196.
6 Leonardo da Vinci. Scritti letterari / A cura di A. Marinoni. Milano, 1974. P. 73.
8 Сенека Луций Анней. О блаженной жизни. XVIII, 1 / Пер. с лат., вступ. ст. и коммент. Т. Ю. Бородай. СПб., 2000. С. 27.
9 Теренций Публий Афр. Самоистязатель. Акт I, сцена I / Пер. с лат. и коммент. В. Ярхо. М., 1988. С. 91.
"О краткости жизни" в философском наследии Сенеки // Сенека Луций Анней. О краткости жизни / Пер. с лат. B. C. Дурова. СПб., 1996. С. 62.
12 Петрарка Ф. Моя тайна, или Книга бесед о презрении к миру / Пер. с лат. М. Гершензона. М., 1989. С. 380.
13 Сенека Луций Анней. О гневе. II, 10 / Пер. с лат. Т. Ю. Бородай. СПб., 2000. С. 128.