К. А. Иванов. Бертран де Борн
Печатается по изданию К. А. Иванов "Трубадуры, труверы, миннезингеры" М., Алетейа, 2001
(Историко-искусствоведческий портал "Monsalvat"
Я знаю все, что лгут вам про меня Льстецы презренные, клянусь вам я! Не верьте им, их речь полна обмана; Не уклоняйте сердца своего Вы от меня, служителя его; Подругою останьтеся Бертрана.
Пусть улетит позорно ястреб мой, Пусть дичь его погонит пред собой, Пусть сокол мой его ощиплет в ссоре, Коль ваша речь уж неприятна мне, Коль я люблю кого на стороне, Коль радость мне вдали от вас не горе!
Когда с щитом я еду за спиной, Пускай меня продует ветер злой; Пускай галоп меня в труху истреплет; Пусть конюх мой, напившися вина, Порвет узду, ослабит стремена, Коль речь льстецов напраслины не клеплет!
Когда приду к игорному столу, Пускай в игру пуститься не смогу, Пускай при мне играют лишь другие, Пусть кости мне приносят тьму вреда, Коль я влюблен в другую был когда, Коль раньше вас уж ведал о любви я!
В руках чужих пусть вас оставлю я, Не отомстив, как олух, за себя; Пускай попутный ветер мне не веет, Пусть во дворце слуга побьет меня; Пусть раньше всех уйду из битвы я, Коль низкий лжец напраслины не сеет!
( Перевод сделан нами)
В этих строфах Бертран изобразил себя перед нами замечательно полно. В них прекрасно отразились как личность самого певца, так и особенность его поэтических произведений. Из тумана веков резко вырисовывается перед нами его личность: воображению нашему представляется человек пылкий, отважный, умеющий постоять за себя и делом, и словом, а слово его резко, метко и саркастично.
Особенности его произведений заключаются в замечательной сжатости речи, образности выражений и своеобразности метафор, заимствуемых автором из различных сторон феодального быта. Они выхвачены целиком из этого быта и служат яркими иллюстрациями к нему.
Родился Бертран де Борн приблизительно в 1145 году в родовом замке де Борнов, находившемся в епископстве Перигорском (в Гиэни). Вот какую характеристику Перигора находим мы в одной книге времени кардинала Ришелье: "Воздух там так чист и климат отличается такой умеренностью, что в стране этой редко видывали чуму. Она богата каменистыми крутыми возвышенностями, но плодородна; особенно же славится она каштанами; кроме того, в ней есть много алюминиевых и серных источников, очень полезных в медицинском отношении..."
Вблизи замка, в котором родился один из замечательнейших трубадуров, была раскинута деревня и рос большой лес; тут же неподалеку протекал ручеек. Еще двадцать лет тому назад ручеек этот продолжал, как и при Бертране де Борне, лепетать свою "таинственную сагу"; еще двадцать лет тому назад шумел Борнский лес, хотя и значительно порубленный, от самого же замка де Борнов не оставалось уже и следов.
В этой-то живописной местности под ясным голубым небом южной Франции протекли младенческие и отроческие годы Бертрана. Рано лишился он своей матери: ему было тогда всего семь лет. Эта утрата, без сомнения, сказалась на его характере, как она сказывается всегда. Мать не успела сообщить его характеру некоторой мягкости, не успела сгладить шероховатостей, не успела развить сердца, в чем состоит святой долг и высокая заслуга каждой матери.
Девяти лет Бертран был отправлен в соседний монастырь, где через пять лет окончил свое образование. Монахи, как видно, не исполнили той задачи, которую не успела выполнить мать поэта. Но, во всяком случае, монастырь оставил по себе хорошее воспоминание, так как поэт на склоне дней не нашел лучшего места для отдыха, для мирной жизни, чем монастырь, его воспитавший.
Четырнадцатилетним юношей он был отправлен в Пуату, в замок товарища по оружию и друга своего отца. Жил он здесь сперва, конечно, в качестве пажа, проходя практическую школу так называемой куртуазии (courtoisie), т. е. учился вежливости и вообще светскому обращению. В замках крупных владельцев жили не только сыновья рыцарей, но и девицы рыцарского происхождения.
Насколько эта практическая школа была полезна для молодых людей, можно судить по некоторым местам тех "Наставлений", которые написал для своих дочерей рыцарь де ла Тур. Он рекомендовал своим дочерям куртуазное обращение с людьми разного общественного положения. Более важным он считал даже куртуазное обращение с лицами, занимающими более низкое общественное положение. "Последние, - говорит он, - больше будут хвалить вас, распространять о вас более лестную молву, вообще принесут вам больше добра, чем люди знатные; почет, оказываемый людям высокородным, и куртуазное обращение с ними принадлежат им по праву; относясь же таким точно образом к людям, занимающим низшее общественное положение, мы повинуемся свободному движению гуманного сердца; простой человек считает такое отношение к нему за честь для себя и повсюду разносит похвалу и добрые отзывы о том или о той, кто оказал ему такую честь. Так, от людей малых, почитаемых нами, исходит большая похвала, распространяется добрая слава и возрастает с каждым днем".
Кроме общих указаний он дает ряд частных советов о том, как держать себя, как говорить, как отвечать, смотреть и т. п. Не исполняя этого, прибавляет он, многие девицы упустили случай выйти замуж (maintes en ont perdu leurs manages). Подобные наставления, за исключением специально женских, слушал и наш трубадур и видел на живых примерах подтверждения им.
это время его младший брат Константин женился на Агнесе de la Tours и приобрел в приданое расположенный недалеко от родового замка Борнов крепкий замок Autafort с округом в 1000 душ населения. Вероятно, это обстоятельство и породило ту вражду, которая существовала, как известно, между братьями и даже возрастала с годами.
Вскоре после возвращения Бертрана из Пуату на родину скончался его отец. Спустя несколько лет после этого наш трубадур отправился путешествовать и, между прочим, жил в Бордо, бывшем резиденцией Элеоноры, супруги английского короля Генриха II Плантагенета. Здесь он свел дружбу с сыновьями короля Генрихом, Ричардом, приобретшим впоследствии прозвище Львиного Сердца, и Готфридом. В их среде он был самым старшим. На интимность их отношений указывает то обстоятельство, что каждого из них Бертран называл не по имени, а по их семейным прозвищам. Так, например, и в своих произведениях, а по всей вероятности и в личных сношениях Ричарда он называл Ос et Non (Да и Нет), а Готфрида, которого особенно полюбил, именовал Рассой (Rassa); на провансальском наречии это слово соответствует нашему слову "родня".
Здесь же его пленила и вызвала с его стороны рыцарское служение красота их сестры Матильды, которую в своих произведениях он называл Еленой, сравнивая ее, очевидно, с той прекрасной гречанкой, похождения которой послужили поводом к Троянской войне.
Выход замуж молодой красавицы за знаменитого баварского герцога Генриха Льва разрушил смелые мечты юного Бертрана. Таким образом, с самого выхода своего в свет он стал вращаться в среде высшей аристократии. И это должно было наложить свою печать на характер и поэзию Бертрана. Он, как мы увидим, всегда был проникнут до мозга костей аристократическими понятиями. Элеонора была покинута своим царственным супругом и побудила своих сыновей к войне против отца. Надо полагать, что Бертран также принимал участие в этой войне. Правда, ни в современных хрониках, ни в стихотворениях Бертрана де Борна нет никакого прямого указания, подтверждающего такое положение, но в пользу его верности говорят и дружественные связи трубадура с принцами, и вольнолюбивый его характер. Имейте в виду, что перу Бертрана принадлежит следующее стихотворение.
Повсюду мир - а все ж со мною Еще немножечко войны. Тот да ослепнет, чьей виною Мы будем с ней разлучены! Их мир - не для меня, С войной в союзе я, Ей верю потому, А больше - ничему.
Можно смело сказать, что вся его жизнь прошла в войнах. В этих войнах Бертран проявлял необыкновенное увлечение, одинаково страстно работая и мечом, и пером. Мы не станем вдаваться здесь в подробности этих войн; это было бы и утомительно, и отвлекло бы нас от намеченной нами цели, и заслонило бы своей хаотической грудой образ самого поэта.
Мы остановимся только на самых главных из них, именно на таких, которые характеризуют поэта и его музу.
Мы говорили уже о браке младшего брата Бертрана, Константина, и о приобретении последним прекрасного замка Autafort. Обладая этим замком, лучшим во всей стране, Константин был сеньором своего старшего брата, что противоречило феодальным понятиям и причиняло много неприятностей Бертрану, не умевшему подчиняться никакому авторитету. Очень может быть, что и тесть Константина, понимая ненормальность положения и предвидя вражду, передал Autafort в общее владение обоим братьям. Во всяком случае, Бертран начал войну против своего брата. Он напал на его замок, овладел им и объявил изменниками как своего брата, так и его сыновей, которые бежали из замка подземным ходом.
Константин не захотел примириться с таким положением дел, хотя и был вообще человеком рассудительным, любил покой и не был склонен к смелым планам и предприятиям. Он заключил союз с несколькими феодалами и, в свою очередь, пошел войной на брата, завладел замком и выгнал оттуда утвердившегося было там Бертрана. Последний созвал своих друзей и при помощи их осадил Autafort. Замок был крепок и на этот раз не сдавался отважному трубадуру. Борьба на этот раз не приносила выгод ни той, ни другой стороне; вот почему обе стороны пошли на уступки, и между враждующими братьями был заключен мир на условии совместного обладания замком. На этом пока и остановились.
Наступил бурный 1183 год. Старший из английских принцев, Генрих, предъявил своему отцу требование, чтобы тот дал ему в ленное владение Нормандию или какую-нибудь другую страну. Король английский не исполнил этого требования, но обещался выдавать Генриху такое содержание, благодаря которому он мог бы жить настоящим королем, устроить ему двор и побудить его братьев, Ричарда и Готфрида, присягнуть ему как будущему королю Англии.
Был назначен день для принесения возвещенной присяги. Оба брата явились в условленное место, Готфрид сразу же исполнил требование своего отца, но Ричард медлил с его исполнением, ссылаясь на договор, на основании которого он владел своей Аквитанией в качестве непосредственного вассала французского короля.
С точки зрения феодального права, подчинение Ричарда Генриху низвело бы его на целую ступень ниже. Кроме того, у Ричарда с Генрихом были еще свои собственные счеты. Ричард выстроил и укрепил замок (Clairvaux) на той земле, которая после смерти отца должна была перейти к будущему королю Англии, т. е. к Генриху.
Население Аквитании в свою очередь содействовало развитию вражды между братьями. Оно снарядило к Генриху посольство, которое высказало различные жалобы на Ричарда. Несмотря на уступку Ричарда, соглашавшегося теперь присягнуть брату, последний пошел против него войной. Бертран де Борн не мог оставаться спокойным зрителем этой войны. Он бросился в нее со всем пылом своей отваги, став на сторону Генриха, получившего прозвище "молодого короля". В одном из своих сирвентов, написанном по данному случаю, он гордо перечисляет баронов своей маленькой родины, Перигора, и при этом высказывает еще надежду на то, что его партия найдет поддержку не только из Гаскони - с юга, но и из Пуату - с севера. Он стремится втянуть в эту войну возможно большее число баронов. Ему уже заранее предвидится победа, и он зовет Ричарда, которому, однако, не отказывает в храбрости, придти со своим войском и помериться с ним.
Чтобы еще больше подзадорить "молодого короля", он напоминает ему о том, что Ричард воздвигнул крепкий замок на той земле, на которой не имеет права его строить. Наконец, как бы все еще недовольный размерами войны, он выражает желание, чтобы сторону Генриха принял и французский король Филипп Август.
Война разгорелась с необыкновенной жестокостью. Наемные брабантцы Генриха вторгнулись в Пуату и Аквитанию. Ричард со своей стороны бросился на врагов со всеми своими силами. Эта война осложнилась для Бертрана новой войной с братом Константином. По всей вероятности, поводом к новому столкновению послужило разногласие братьев по политическим вопросам. Константин, выше нами охарактеризованный, желал сохранить нейтралитет в борьбе английских принцев, чтобы не подвергнуть опасности свои владения. Совместное обладание Отафором было при таких условиях немыслимым.
Началась борьба, в которой победа осталась на стороне трубадура. Тогда Константин обратился с просьбой о помощи к Ричарду. Ричард быстро откликнулся. Его возмутила измена Бертрана их старой дружбе. Соединившись с одним из врагов Бертрана, он вторгся в страну дерзкого трубадура, отмечая свой след разрушениями и пожарами.
Певец должен был смотреть из Отафора на дымящиеся развалины и опустошенные посевы. Помощь не подходила. Тогда Бертран разразился сирвентом, в котором злобно осмеял бездеятельность баронов. О, если бы они имели столько злоключений, сколько могут только иметь! Он жалуется на свое бедствие, на то, что он должен непрерывно обороняться, между тем как его страну разоряют и жгут и на него нападают все его враги - и храбрые, и трусливые. Это тем непонятнее для него, что он употребил всевозможные старания, чтобы пробудить баронов к деятельности и соединить их, сварить, как варят железо, но они созданы из жалкого материала, и тот дурак, кто связывается с ними. Он не ограничивается массовым обвинением, но называет некоторых баронов по именам. Например, одному из них трубадур бросает упрек в том, что он не трогается с места, не обращается к оружию, а живет, как купец; он настолько преисполнен ленью, что беспрестанно потягивается и зевает. Но скоро лист будет перевернут, грозится Бертран, он примчится сам на своем боевом коне, и если встретится с толстяком из Пуату, толстяку этому придется почувствовать острие его меча.
Английский король долго не вмешивался в борьбу своих сыновей, но когда Ричарда стали одолевать, он пришел из Англии на помощь к нему. Вмешательство короля дало решительный перевес стороне Ричарда.
Генрих пошел навстречу отцу, просил у него прощения, объявил ему, что готов отказаться от своего намерения и просил отца отобрать у Ричарда злополучный замок. Вообще Генрих отличался характером мягким и дружелюбным. Он так же не походил на своего брата Ричарда, которому не были чужды благородные побуждения, но который был человеком жестоким и ничего не уважающим, как Константин не походил на своего брата Бертрана. На этот раз Ричард послушался своего отца и передал ему неправильно воздвигнутый замок. После этого король съехался со своими сыновьями в Анжере, где они поклялись быть послушными и верными своему отцу и поддерживать мир между собой.
Ввиду совершившегося события большое число восставших думало только о собственном спасении и предлагало мир Ричарду. Последний охотно принимал эти предложения, чтобы направить все свои силы против тех врагов, которые еще не сложили оружия.
за крепкими стенами Отафора. Но надежде его не суждено было осуществиться. Ричард снова появился со своим войском перед замком и поклялся, что он не уйдет до тех пор, пока Бертран не покорится ему. Когда последний узнал об этой клятве и убедился в том, что подкреплений ждать неоткуда, то открыл ворота Отафора и просил у Ричарда прощения.
Трудно сказать, чем руководствовался Ричард. Чувствовал ли он невольное уважение к гордому и до последней возможности сражавшемуся Бертрану? Или он вспомнил былые годы, те годы, когда его связывала с Бертраном нежная дружба? Как бы то ни было, увидя последнего у своих ног, он поднял его, обнял и простил ему все. Однако он ввел во владение Отафором и изгнанного оттуда Бертраном Константина.
И на этот момент в своей жизни трубадур написал сервент. Хотя, говорит он в нем, я и потерпел неудачу, но я все-таки не унываю и буду снова стараться получить Отафор, который я передал Ричарду по его повелению. Так как он простил меня по моей просьбе и поцеловал меня, мне нечего опасаться с его стороны какого-либо вреда, которым раньше он грозился мне. После этого трубадур пересчитывает всех своих вероломных союзников из Лимузена, Перигора, Гаскони, Гиэни и Тулузы. В церкви Св. Марциала, говорит он, они поклялись быть союзниками Бертрана, но никто из них не помог ему в нужде. Один из них уверял его своим честным словом не заключать ни с кем никакого уговора без него, но нарушил свое слово и один приполз к кресту.
Бертран никак не мог позабыть того, что некоторое время безраздельно владел Отафором, и обращается в том же сирвенте к Ричарду с просьбой или поручить ему охрану Отафора, или отдать ему этот замок в полное владение. Очевидно, он презирал своего невоинственного брата и не считал его способным удержать в своих руках столь любезный ему замок.
Но главным виновником своих бед трубадур считал молодого Генриха и не отказал себе в удовольствии написать злобный сирвент и против него. В сирвенте этом он смеется над ним за то, что тот отказался от своих требований по отношению к Ричарду только потому, что этого потребовал его отец. Так как, по мнению Бертрана, Генрих будет не в состоянии более повелевать никакой страной, то может сделаться королем трусов; ведь и сам он ведет себя как трус, хотя и живет, как коронованная особа. Певец предсказывает Генриху, что последствием его позорного поведения будет для него утрата той любви, которой он пользовался в Пуату. Если он будет спать, мудрено будет ему господствовать в сане английского короля над Кумберлендом, покорять Ирландию и крепко удерживать власть над своими владениями во Франции. Теперь Ричарду нечего будет стесняться своих подданных и ласкать их из боязни популярности своего брата. Впрочем, прибавляет саркастически Бертран, Ричард и не стесняется своих подданных; скорее он обращается с ними жестоко, захватывает и разрушает их замки.
Таким образом, Бертран де Борн в сущности был недоволен и Генрихом, и Ричардом, хотя и выразил последнему покорность. Вся надежда его теперь обращается на третьего брата, Готфрида. Заключая свой сирвент, он высказывает злорадное пожелание, чтобы старшим из них сделался Готфрид и чтобы за ним остались и королевство, и герцогство. Говоря другими словами, он замечательно развязно и откровенно желает Генриху смерти.
Скоро, однако, положение дел внезапно изменилось. Восставшие бароны, как мы знаем, уже соглашались на мир с английским королем. Все, казалось, предвещало этот мир. Готфрид приехал по поручению своего отца, чтобы сговориться с баронами, но вместо того перешел на их сторону. Восстание возобновилось. Готфрид во главе брабантского отряда вторгся во владения своего отца. На сторону восставших перешел и "молодой король". Началась война со своими сыновьями.
Война была жестокая. Когда Готфриду пришлось платить своим наемникам деньги, а их у него не оказалось, не долго думая он ограбил монастырь Св. Марциала, не пощадив и раки святого. Добычей своего грабежа он и уплатил войску жалованье. Генрих не прекращал войны с отцом, несмотря на угрозу интердиктом; он говорил, что воюет не с отцом, а с Ричардом, желая избавить от его тирании население Пуату.
В праздник Вознесения церковное проклятие поразило всех восставших против английского короля, кроме молодого Генриха: на него смотрели как на игрушку в руках восставших баронов. Восставшим помогал и французский король.
Таким образом, эта борьба была предвестницей разразившейся полтораста лет спустя Столетней войны.
Наш поэт употреблял все усилия к тому, чтобы вселить в слабого Генриха решимость продолжать борьбу. Последний стал неузнаваем, занимался разграблением монастырей и до такой степени раздражил когда-то любивших его лиможских граждан, что они встретили его целым градом камней, когда он подъезжал к их городу. Но дни его были сочтены. Он заболел лихорадкой; болезнь приняла дурной оборот, и врачи объявили больному о полной безнадежности его положения. Тогда Генрих пришел, наконец, в себя, отправил к своему отцу посланца, умоляя его о прощении, и просил навестить его.
Горячее чувствительное сердце отца влекло его к умирающему сыну, но близкие к королю лица не советовали ему навещать сына, боясь, что болезнь его мнимая, что в ней кроется какая-то хитрость. Отец послушался их. Король послал к умирающему бордосского архиепископа. Последний должен был объявить несчастному сыну, что отец прощает его, а в удостоверение вручить ему отцовский перстень.
Генрих поцеловал этот перстень и снова отослал архиепископа к королю. Архиепископ должен был передать королю просьбу умирающего о помиловании аквитанских баронов и об уплате денег его рыцарям. После этого Генрих завернулся в плащ, повязал вокруг шеи веревку и велел положить себя на кучу пепла, которая была насыпана для этого на земле. Высказав затем желание быть похороненным в Руане с соблюдением церковных обрядов, он скончался.
Для аквитанских баронов эта смерть была невознаградимой потерей. Они лишились не только главы, но и повода к восстанию, потому что они и поднялись только для того, чтобы посадить "молодого короля" Генриха на место ненавистного Ричарда.
Этому событию Бертран посвятил два стихотворения, первое из них мы приведем целиком в своем переводе, сделанном непосредственно с провансальского оригинала.
Когда бы все и слезы, и печали, Потери все и бедствия земли Слились в одно, одним бы горем стали, То и тогда сравниться 6 не могли Со смертью "молодого короля". Печальна Юность, Славы скорбен вид, Над миром тьма унылая лежит, Исчезла радость, все полно печали. Придворные и воины в печали, Скорбят по нем жонглер и трубадур, И смерть его нам грозный враг, едва ли Не огорчила всех нас чересчур, Похитив "молодого короля": И самый щедрый скуп в сравненьи с ним, Со скорбью той, которой мы скорбим, Сравнить нельзя, поверь, другой печали. Ликуешь ты, виновница печали, Гордишься, смерть, добычею своей: Где рыцаря подобного встречали? Кто был его отважней и честней? Нет с нами "молодого короля"... О, лучше, если бы Господь решил, Чтоб с нами он теперь, как прежде, жил! Не знали б мы тогда такой печали! Ослаблен мир, исполненный печали, В нем нет любви, а радость - лживый сон, Страданья всюду доступ отыскали, И с каждым днем все хуже, хуже он. А в сердце "молодого короля", Как в зеркале, все отражалось, что Есть в мире лучшего, и сердце то Уже не здесь,и все полно печали. Возносим мы к Тому свои моленья, Кто в мир пришел, чтоб нас освободить, Кто принял смерть для нашего спасенья: Он - Справедлив, Он - Милостив; молить Начнем за "молодого короля" Мы Господа, чтоб Он его простил, Чтоб Он его в том месте поселил, Где нет болезней, скорби и печали*.
* Для образца приводим здесь первую строфу переведенного стихотворения в оригинале. Si tuch li dol el plor el marriment e las dolors el dan el marriment e las dolors el dan el caitivier que horn anc auzis en est segle dolent fosson ensems, sembleran tot leugier contra la mort del joven rei engles, don reman pretz etjovens doloros el mons escurs etenus e tenebros, sems de totjoi, plens de tristor e d'ira.
Мы пользовались превосходным изданием Stimming'а "Bertran de Born, sein Leben und seine Werke".
Не меньшей теплотой веет и от второго стихотворения. Поэт думает, что с этих пор уж больше не будут раздаваться его песни, так как вместе с "молодым королем" он утратил рассудок и дар песнопений. Но так как он боится, что немая скорбь убьет его, то он хочет говорить и просит у Бога, чтобы Он отправил его возлюбленного друга в место пребывания блаженных. Покойный с полным правом носил прозвание "молодого короля", так как был руководителем и отцом молодежи; да, он был бы королем всех придворных и императором всех храбрецов, если бы только жил подольше. Всем, что относится к войне, турнирам и служению дамам, он обладал в полном совершенстве, но, так как все это потеряло в нем своего покровителя и поборника, то все оно и покинет вместе с ним этот безрадостный свет. Но у света оторван главный защитник не только рыцарских, но и товарищеских добродетелей, ибо все, что украшает свет, что скрашивает жизнь: дружеское обращение, готовность к услугам, приятная разговорчивость, гостеприимство, соответствующая сану поступь, щедрость, превосходные пиры в обществе смелых и сильных сотрапезников, с музыкой и пением, - все это теперь осиротело и не имеет покровителя.
Принц, по словам Бертрана, слыл за избраннейшего рыцаря, и со времен Роланда не было еще никого, кто мог бы помериться с ним в битве и на турнире, и слава его, как слава Роланда, распространилась повсюду на восток и на запад. Поэтому-то настоящая потеря постигла отнюдь не одного его, поэта, но всех, кто только был в соприкосновении с покойным принцем...
куртуазии и всех рыцарских добродетелей. Поэт увлекается до такой степени, что сравнивает его с Роландом, в котором воплотился идеал рыцарского мужества и служения долгу. Здесь кстати напомнить читателю о том, как отзывался Бертран де Борн о том же принце Генрихе в одном из своих сирвентов: "И так как он будет не в состоянии более повелевать никакой страной, то может сделаться королем трусов; ведь и сам он ведет себя, как трус, хотя и живет, как коронованная особа..."
Обратите внимание на эти крайние противоположности, на эти противоречия: один и тот же человек выставляется и трусом, и Роландом, и "королем трусов", и "императором всех храбрецов". Эти крайности, этот гиперболизм - отличительная черта бертрановой музы.
Его муза обладала дикой, неукротимой натурой, страсть доводила ее до полного ослепления. Сопоставляя злостный сирвент со вторым стихотворением, посвященном памяти английского принца, нетрудно придти к выводу, не отмеченному исследователями: очевидно, этим вторым стихотворением певец хотел загладить ложь первого.
Хронисты (напр., Гервазий) и другие провансальские поэты отзываются о принце Генрихе прекрасно. Но он обладал двумя взаимно обуславливающими друг друга недостатками: слабохарактерностью и непостоянством.
Смерть Генриха расстроила все войско восставших. О сопротивлении нечего было и думать. Каждый спешил добраться до своего гнезда, чтобы найти надежную защиту за крепкими стенами своего замка.
Ричард гнался за бежавшими и уничтожал их по частям; отдельные бароны сдавались ему безусловно. Скорбь короля не имела границ.
Три раза он падал в обморок, когда принесли ему роковое известие о смерти сына. Рядом со скорбью в сердце короля пробудился страшный гнев против всех тех, кого он считал виновниками восстания: им он приписывал преждевременную кончину своего наследника. Он позабыл о предсмертной просьбе своего сына и весь отдался одному ужасному делу - делу мщения.
Говоря о нем, мы вспоминаем одно место в прелестной повести известного немецкого историка и романиста Феликса Дана "Odin's Rache" (месть Одина). Бог Один, несмотря на все свои усилия, не мог сделать своей женой прекрасную невесту смертного: она все-таки вышла замуж за своего жениха. Один, забывая о неравенстве сторон, решился мстить людям, имевшим несчастье навлечь на себя его божественный гнев. В эти критические минуты долетает до Одина весть о восстании против него великанов. Один хватается за свое оружие и стремится вступить в борьбу с ними. Он хочет заглушить в этой борьбе тоску об утраченном навсегда счастье, хочет забыть в этой борьбе обаятельный образ смертной, за все, за все, за свое несчастие, за свою неудачу, за свой позор он хочет отомстить великанам. Он весь отдался одному чувству, чувству мести.
Потоками крови, разрушением замков, пожарами стал мстить английский король баронам за свою невозвратимую утрату, хотя сын его пал жертвой болезни, которая легко могла постигнуть его и при иных обстоятельствах. Он овладел Лиможским замком и сравнял его с землей, а потом стал разрушать замки участников восстания. Очередь дошла и до нашего трубадура.
Английский король подступил к замку Autafort вместе со своим союзником, королем арагонским Альфонсом II. Они смотрели на Бертрана как на главного подстрекателя к братоубийственной войне. В стене Отафора была пробита стенобитными машинами брешь, через которую враги проникли в замок. В историческом объяснении к одному из стихотворений Бертрана воспроизводится в эпической простоте свидание поэта с королем после взятия Отафора. "И господин Бертран был приведен вместе со всеми своими людьми в королевскую палатку, и король принял его очень худо и сказал: "Бертран, Бертран, вы говорили, что никогда не имеете надобности и в половине только своего разума, но знайте, что теперь он необходим вам в полном объеме". "Господин, - отвечал Бертран, - совершенно верно: он у меня потерян". "Как же так?" - спросил король. "Господин, - сказал Бертран, - в тот день, когда храбрый "молодой король", сын ваш, умер, тогда я потерял и разум, и знания, и понятие". И тогда король понял то, что сказал ему со слезами Бертран об его сыне, от сострадания скорбь вошла ему в сердце и на глаза, так что он не мог удержаться и упал от горя в обморок. И когда он снова пришел в себя, то сказал, не удерживая плача: "Бертран, Бертран, вы сказали правду; и понятно, почему вы потеряли свой разум из-за моего сына: ведь он любил вас более, чем кого бы то ни было на свете. И я из любви к нему дарю вам жизнь, и состояние, и ваш замок и возвращаю вам свою любовь и милость, дарю вам 500 марок серебра для покрытия убытков, которые вы потерпели". И Бертран пал к его ногам и благодарил его. И король удалился со всем своим войском"*. (* На тему этого рассказа написано было Уландом стихотворение "Bertran de Воrn", переведенное Фетом. Перевод слабый, да и самый оригинал, сильно уклонившийся от темы, далеко не производит того впечатления, которое получается при чтении вышеприведенного прозаического отрывка).
Едва окончилась война в союзе с восставшими баронами, как Бертран затеял новую борьбу с братом из-за Отафора. В написанном вскоре после благополучного исхода неудачной войны против Ричарда и короля сирвенте он заявляет, что испытывает сердечную радость, так как счастливо избежал опасности, хвалится своей храбростью и ловкостью.
Король и Ричард простили его, а бароны могут воевать против него сколько угодно: он не отдаст ни одного куска от Отафора, а кто с этим не согласен, тот может начинать новую войну. Чтобы возможно отчетливее представить себе, как любил наш трубадур войну, обратимся к следующему, переведенному нами с оригинала стихотворению.
Пора весны приятна мне С ее листвою и цветами; Люблю и птичек я: оне Лелеют слух мой голосами, Что в роще весело звучат. Приятно, если перед вами Равнины стелются с шатрами, И если рыцари спешат Туда и в шлемах, и в бронях, На боевых своих конях. Приятно мне, когда летят Гонцы, гоня перед собою Людей, животных, и гремят За ними воины бронею. Во мне родят восторг живой Осады замков крепких сцены; Смотрю, как рушатся их стены И тащут балки за собой; И палисады все, и ров Уж перешли во власть врагов. Вот собралися на конях Вооруженные сеньоры; Всех впереди они в боях, Они отважны, бодры, скоры; Они умеют увлекать Своих вассалов за собою. Вот дан сигнал условный к бою, Тут не приходится дремать: Немало дела здесь для рук, Удары сыплются вокруг. Здесь меч, копье, там в перьях шлем Иль щит разбил удар удалый; Сперва любуюся я тем, Как бьются храбрые вассалы. В бою поверженных бойцов В широком поле кони бродят; Живые ж, если происходят Они от доблестных отцов, Рубяся, мыслят про себя: "Скорей умру, чем сдамся я!" Не даст питье мне, ни еда, Ни сон такого наслажденья, Что ощущаю я, когда Заслышу крик в пылу сраженья: "Вперед, туда!" В тиши лесной - Коней осиротелых ржанье, Вот слышно к помощи воззванье, И кроет ров своей травой Тела бойцов... Вон, погляди - Лежит боец с копьем в груди.
В этом стихотворении Бертран де Борн весь перед нами* (* Штимминг заподозревает принадлежность этого стихотворения Бертрану де Борну, но, как нам кажется, без всякого серьезного основания. Самый дух стихотворения, его манера и слог свидетельствуют в пользу общепринятого мнения). Война была его стихией, его музой: он был поэтом войны. Для него война была тем же, чем охота для царя Алексея Михайловича* (* "И зело потеха сия полевая утешает сердца печальные, будите охочи, забавляйтеся, утешайтеся сею доброю потехою... да не одолеют вас кручины и печали всякие", - писал царь Алексей в своем наставлении сокольникам) и водная стихия для Петра Великого* (* См. письма его к матери из Переяславля и Морской регламент. "И зело любо мне стало", - писал Петр в Морском регламенте, говоря о первых своих опытах на воде).
Как ни защищает нашего трубадура один из его биографов (Штимминг), трудно возражать против того, что в основе своей это была эгоистическая, суровая и злая натура.
Конечно, вы не забыли, что английский король взял замок Отафор с помощью Альфонса Арагонского. И вот Бертран не может позабыть этого и чернит Альфонса в одном из сирвентов до крайности. Он забрасывает грязью не только его общественную деятельность, но и его частную жизнь. Он жадно собирал все нелепые рассказы, распространявшиеся про арагонского короля, и пускал их в свет, как дикари пускали на неприятеля свои ядовитые стрелы. И фамилия-то его, вошедшая теперь в славу, низкого происхождения, и все-то владения ее отойдут от нее в пользу соседей, и сам-то Альфонс - человек робкий и изнеженный, только и делает, что откармливает себя и пьет вино в Руссильоне.
Что же будет делать бедный король, когда он лишится своих владений? Бертран не задумывается над этим вопросом и решает его очень просто: король может отправиться в Тир (вероятно, в крестовый поход). Но и на этом Бертран не успокаивается. По его мнению, Альфонс вряд ли может решиться на это: Альфонса будет отвращать морской воздух, так как этот король и робок, и изнежен. Читая эти злобные выходки трубадура против арагонского короля, мы должны иметь в виду, что он присоединил к своим владениям Руссильон и Беарк, что его воспевали трубадуры как покровителя их "веселой науки", что он сам, наконец, был одним из известнейших трубадуров. Что касается его отношения к жонглерам, говорит в том же сирвенте Бертран, то следует заметить, что некоторым из них он раздавал платья и небольшие денежные подарки. Но, по мнению Бертрана, это обстоятельство только ухудшает положение дела, так как Альфонс, тратясь на одного их них, возмещал свои убытки на других. При этом Бертран приводит в пример совершенно невероятный факт, рассказывая, что Альфонс предал одного из жонглеров евреям, а те сожгли его. Конечно, Альфонс - клятвопреступник и в военном деле ничего не смыслит: что это за король, который зевает и потягивается, когда ему говорят о войне? В заключение Бертран пускает против него последний козырь, насмешливо объявляя, что он прощает ему за все то зло, которое тот причинил ему.
Главная вина, конечно, не в нем: он слишком труслив для этого. Он сам по себе не посмел бы сделать ничего, а делал только то, что приказывал ему делать граф Ричард (Львиное Сердце). Единственной целью всего его похода был денежный заработок, и он не устыдился, хотя и король, принять деньги от простого вассала, именно от Ричарда.
Вскоре после окончания войны, которую в главных чертах мы проследили, началась новая война. Английский король потребовал от Ричарда, чтобы тот отказался от Аквитании в пользу своего младшего брата Иоанна (Безземельного). Ричард попросил 2-3 дня на размышление, чтобы обсудить этот вопрос со своими друзьями. Время было дано.
Воспользовавшись им, Ричард покинул тайком королевский двор, направился в Пуату и послал оттуда своему отцу заявление, что он не допустит, чтобы Аквитанией владел кто-нибудь другой, кроме него. Король был недоволен, старался действовать и лаской, и угрозой, прося если не всей, то, по крайней мере, части Аквитании для Иоанна. Ричард отвечал решительным отказом.
Бертран кинулся и в эту войну, приняв на этот раз сторону Ричарда. Принял он участие и в той войне, которая загорелась несколько лет спустя между королями Англии и Франции. К этой последней войне относится следующий сирвент Бертрана. Написан он в короткий промежуток перемирия, заключенного до Иванова дня. Предлагаем его здесь в переводе, сделанном нами с провансальского наречия.
Расцвет пленительной весны Я вижу полный пред собою. Кто может хмуриться весною? Такой веселою порою Быть должен каждый из людей Доступней чувству, веселей, Чем был он в пору зимних дней. Дни мира для меня скучны; Иванов день все не приходит, И день так медленно проходит, Как тридцать дней; меня изводит Их милый мир. Когда бы мне Уступлен город был Дуэ, Желал бы взять я и Камбре. О, пусть виновник тишины Болячку на глаза получит! Ах, этот жалкий мир наскучит! Что даст он нам? чему научит? Что лучше времени и нет, Как время битв, волнений, бед, Филиппу* то не знать не след. Он не знавал еще войны: Еще при нем не отсекали Ни рук, ни ног, мечом из стали Голов в сраженьях не снимали; Не показали ни Руан, Ни Сэ ему болящих ран**; Он, говорят, в войне профан. Филипп, король большой страны, Не вел в ответ на оскорбленья Войны кровавой, полной мщенья; Да, в этом мало поученья! Потом бы отдыха вкусил! Коль юный битв не полюбил, Он будет слаб, он будет хил! Взгляни хоть с этой стороны, Король Филипп: здесь честь страдает; Тур податей не высылает, А мир Жизорский***... кто не знает, Какая это благодать? Да, лишь начав борьбу опять, Ты можешь честь свою поднять! Но увещанья не нужны Для "Да и Нет"****, они напрасны; Не любит мира воин страстный, На подвиг трудный и опасный Идет, не медля, он всегда; И нет опасности, труда, Чтоб он не шел сейчас туда. Король французский - друг покоя, Совсем как добрый капеллан, А "Да и Нет" - тот жаждет боя, Как смелой банды атаман.
* Филиппу II Августу.
** Те стычки, которых он был очевидцем, еще не могут дать ему понятия о настоящих битвах.
**** "Да и Нет", как уже нам известно, - юношеское прозвище Ричарда Львиное Сердце.
Трубадур нарочно проводит параллель между ним и Филиппом, чтобы подстрекнуть последнего к войне. Ричард был на стороне отца.
Заключенный между воюющими сторонами мир не нравился Бертрану и последний всеми силами пытался возжечь новую войну между ними. В это время прилетела в Европу из Св. Земли печальная весть: 4 июля 1187 года при Гиттиме на Тивериадском озере Саладином было разбито на голову войско христиан; в этой битве пал цвет христианского рыцарства и был взят врагами в плен король Иерусалима.
Сам Иерусалим открыл ворота Саладину в сентябре того же года. Со всех сторон послышались призывные крики и просьбы. Антиохийский патриарх ярко изобразил бедствия Обетованной Земли в послании своем к английскому королю, архиепископ Тирский Вильгельм сам поспешил в Европу, а папа Григорий VIII в двух посланиях призывал все христианские народы к принятию креста. Все это вызвало в Западной Европе уснувшие было интересы. Религиозное одушевление могущественной волной прокатилось с одного ее края до другого. Французы нашивали на свои одежды красный крест, англичане белый, фламандцы зеленый и т. д.
со стороны Конрада монферратского. Бертран де Борн написал последнему послание и отправил его в далекую Сирию через своего жонглера Папиола. Мы перевели это послание с оригинала и предлагаем его вниманию читателей.
Того теперь я знаю, кто из всех Достигнул славы высшей в этом мире; Конечно, то - сеньор Конрад; не грех Сказать, что он... Один в далеком Тире Он Саладина отразил. Бог помочь! но... подмога не идет... Тому почет, кто тяжесть всю несет. Сеньор Конрад, да сохранит вас Бог! Придет пора, я буду также с вами, Но до сих пор собраться я не мог; Ведь не спешат и принцы с королями, Да я и сердце загубил: Блондинка дивная, владычица моя, Мне не велит плыть в дальние края. Сеньор Конрад, к вам оба короля - Филипп и Ричард* - будут с подкрепленьем, Но вот беда: вражду в себе тая, Они полны взаимным подозреньем. Боюсь я, чтоб не угодил Тот и другой к врагу в тяжелый плен: Не стерпит Бог, конечно, их измен**. Сеньор Конрад, и друг, и даже враг Всегда почтет вас полным уваженьем; Но, дав обет отправиться, никак Уже нельзя покрыть его забвеньем; Забывший Бога прогневил! А вот они покоятся, когда Вас тяготят и голод, и нужда. Сеньор Конрад, все к худшему ведет То колесо, что наша жизнь вращает; Здесь большинство обманами живет, Вредя другим; обманутый страдает, Но тот, кто злое совершил, Не убежит: Господь рукой Своей Заносит в книгу все дела людей. Сеньор Конрад, и Ричард к вам придет; Я слышал так; сильна его природа; Он полчища большие соберет И двинет их до окончанья года. Да и Филипп отплыть решил; Отправятся другие короли, Придет конец бедам Святой Земли! Мой Папиол прекрасный, ты ступай В Савойю, путь держи к Бриндизи, там Ты сядешь на корабль, тебе я дам К Конраду порученье. Не скучай! Скажи ему, что если обещанье Исполнят короли, приду и я, А если мне прелестное созданье Велит остаться, ехать мне нельзя.
* В это время Ричард Львиное Сердце уже вступил на английский престол после смерти своего отца Генриха II.
** Ричард возложил на себя крест в числе первых, еще при жизни своего отца, тогда же возложил на себя крест и Филипп II Август, но оба медлили приведением в исполнение своего священного обета.
Из этого произведения мы видим, что обыкновенно пылкий до самозабвения Бертран не возложил на себя креста в ту пору, когда вокруг него кипело религиозное воодушевление, когда раскрывалось перед рыцарями широкое и славное поприще для новых подвигов.
роль играл он сам в развитии этого недоверия и вражды.
Но сам он не отправляется в крестовый поход и самую возможность своего участия ставит в зависимость от согласия той "блондинки дивной", которой он служит как ее рыцарь. Такое объяснение, конечно, является только не совсем благовидной шуткой. В том же произведении он ставит свое отправление в зависимость от королей. Но вот оправились в поход и короли, а наш трубадур остался дома. Для объяснения этого факта выставляют в виде предположений две причины, а именно: недостаток средств и опасение брата Константина, который мог бы воспользоваться отсутствием воинственного брата и напасть на грубо отнятый у него Отафор.
Первое объяснение вряд ли основательно. Мы знаем, как поступали в таких случаях малоимущие рыцари, да мы и не имеем никаких оснований считать Бертрана малоимущим. Мы знаем, что он три раза уже после этого делал щедрые дары тому монастырю, в школе которого получил образование.
Второе объяснение более солидно. Итак, личные эгоистические интересы удержали его от участия в том предприятии, которое он так горячо проповедовал другим? Но возможно и еще одно объяснение, которого мы не находим у Штимминга. Можем ли мы положиться на горячность тех сирвентов Бертрана, которые относятся к крестоносным предприятиям? Выше мы уже приводили примеры такой же горячности в других его сирвентах, но видели, что эта горячность далеко не соответствовала действительности. Верил ли он в благоприятный исход этих далеких, не согласовавшихся ни с национальными, ни с политическими потребностями того времени предприятий? Не относился ли он к ним скептически? Сочувствовал ли он, наконец, самой их идее? Он мог пропагандировать ее в виде известной уступки общественному настроению минуты.
Самая идея была популярной, и проповедник ее приобретал своей проповедью популярность. Внутренние же движения Бертрана навсегда скрыты от нас. Не забудем только того, что он открыто хвастался не только храбростью, но также хитростью и ловкостью.
Теперь остается остановить свое внимание на другой стороне поэтической деятельности Бертрана, ознакомиться хоть с некоторыми образцами той дани, которую он принес любви.
Мы уже указывали вскользь на то впечатление, которое произвела на сердце Бертрана сестра английских принцев Матильда. Воспоминание об ее светлом образе навсегда осталось живым в душе трубадура. Роковые обстоятельства разлучили их, но это не только не помешало, но скорее содействовало его служению другим дамам.
Война, военные потехи и служение женщинам были, по мнению Бертрана, да и вообще современников его круга, единственно благородными и подходящими для рыцаря занятиями. Послушайте, что говорит по поводу этого сам трубадур.
Пусть лес, кто хочет, вырубает, А я работаю живей, Когда надолго мне хватает Оружья всякого, коней... Стремлюсь к турнирам я, К войне, войну любя, Я щедр и не тужу, И женщинам служу*. (* Наш перевод с провансальского)
его содержание сделается вполне понятным. Обстановка была такова. В зимнюю пору Ричард задумал в сопровождении Бертрана произвести смотр своим войскам. В лагере обнаружился такой недостаток съестных припасов, что в одно воскресенье в продолжение нескольких часов все оставались без еды. Поэт мечтал о теплом убежище, о хорошем обеде и вызвал в своем воображении, по противоположности, ту обстановку, в которой жила принцесса. Ее очаровательный образ стоял перед ним как живой. Тогда-то он и написал свое стихотворение.
Обеда нет, пришла кручина. Ах, если б дома я сидел! Там было мясо, хлеб и вина, Огонь там весело горел. Сегодня праздник; в день священный Забыть приятно суету: Хотелось быть бы мне с Еленой Да и с сеньором Пуату*. Я в Лимузен сбирался, чтобы Красавиц местных воспевать; Теперь прошу всех дам без злобы Певца другого поискать; Теперь пою я самой верной И превосходнейшей из них; Поклонник преданный, примерный, Я не глядел бы на других. Вы так чисты, так благородны, Течет в вас царственная кровь; Свой край я бросил бы свободно, Чтоб повидаться с вами вновь. Вы выше всех неизмеримо, Вас не сравню я ни с одной; И вы, надев корону Рима, Ее украсили б собой! Меня пленил ваш взор чудесный; Я подчинился вам, любя; Вы часто на скамье прелестной Меня сажали близ себя. И в вашей речи милой, звонкой Все было просто и свежо. Вы мне казались каталонкой Иль дамой города Фанжо. Когда ваш ротик улыбался, Сверкал зубов жемчужный ряд... Я вашим телом любовался; С ним гармонировал наряд; Лицо так нежно, так румяно; Любуясь им, я в рабство впал, А сам владыкой Хороссана Себя тогда воображал! И на земле, и в недрах океана Все - ниже вас; вы - выше всех похвал**.
* Т. е. С Генрихом, "молодым королем".
** Как это стихотворение, так и следующее переведены нами с провансальского оригинала.
К той же принцессе Матильде обращается наш трубадур и в следующих строках. Но здесь она называется уже не Еленой, а другим именем - Сезам.
дам Одной красавицы: она - Проста, изящна и умна... Тобой, Сезам, Была мне жизнь сохранена!
Служа той или другой даме, Бертран де Борн прославлял не только ее внешность, но отчасти и ее внутренние достоинства. Сперва он воспевал Матильду Монтаньяк. Он прославляет ее за то, что она своими преимуществами превосходит всех соперниц не только тем, что является вместилищем всех телесных прелестей, но и тем, что выдается своими внутренними достоинствами: она не окружает себя, подобно кокеткам, толпой обожателей, но довольствуется одним, а при выборе такого не ослепляется могуществом и внешним положением. Она горда с людьми, которые только богаты, но милостива к достойным, хотя бы они были бедны.
Любопытно обратить внимание на те обстоятельства, которые омрачили добрые отношения между Матильдой Монтаньяк и поэтом. Они характеризуют и среду, в которой вращался поэт, и эпоху, в которую он жил. Один из соседей поэта женился на Гюискарде, всюду прославляемой за свою красоту. Посвятил ей несколько строф и Бертран. В этих строфах он объявляет счастливой всю страну Лимузен, так как в нее войдут все достойные любви качества и добродетели в лице Гюискарды. Необходимо и мужчинам выказывать все те преимущества, благодаря которым можно надеяться на приобретение дамской благосклонности. Истый обожатель, по словам Бертрана, должен быть здоровым, мужественным и благородным в своих мыслях; он должен быть по отношению к дамам готовым на услуги и покорным, великодушным и щедрым. Он должен отличаться не только на придворных праздниках, но на турнирах и в боях.
Наступило самое удобное время испытать себя во всем этом, так как появилась Гюискарда. Стихотворение, воспевавшее Гюискарду, живо распространилось повсюду. Матильда Монтаньяк разгневалась на поэта и поссорилась с ним. Ссора, по-видимому, была серьезная. По крайней мере, и Бертран в одной из своих песен заявил, что тот поступает правильно, кто меняет хорошее на лучшее; он сам имеет намерение верно служить и покоряться лучшей, чтобы она вознаградила его за понесенную потерю и превратила боль, которую причинила ему неверная изменница, в сладкую надежду.
Лимузены, продолжает он, имеют причину радоваться, потому что между ними пребывает дама, которая не имеет себе подобной на всем протяжении земли; всякая радость исходит только от нее, она же обладает ими в такой степени, что от избытков может настроить весело и печального человека. Она в такой степени идеал всяких преимуществ и добродетелей, что все те, которые хоть раз служили ей, разлучаются с нею, испытывая пламенное желание увидеться вновь.
нам неизвестным, Бертран снова обратил свои помыслы к Матильде Монтаньяк. Тогда-то он и написал то стихотворение, лучшие строфы которого приведены нами в начале настоящего очерка. Он приписывает причину размолвки между ними льстецам, окружающим Матильду и клевещущим на него.
Я знаю все, что лгут вам про меня Льстецы презренные, клянусь вам я! Не верьте им, их речь полна обмана; Не уклоняйте сердца своего Вы от меня, служителя его; Подругою останьтеся Бертрана.
Но Матильда не смягчалась. Она отлично знала, как это знаем и мы, что причина размолвки лежала не в наговорах льстецов, а в увлечении нашего трубадура прекрасной Гюискардой. Но Бертран и в деле служения дамам проявлял ту же настойчивость, которая так громко кричит о себе в его воинственных сирвентах. Он решился затронуть тщеславие оскорбленной Матильды и обратился к ней с новой песнью.
Приводим ее содержание. Поэта прогнала прекрасная сеньора, хотя и без всякого основания. Он - беспомощен, и если не отыщет дамы, которая была бы подобна первой, совершенно откажется от любви. Но так как ни одна из дам не может сравниться с первой по красоте, приятности и вообще по прелестному существу, он хочет заменить утраченную тем, что будет искать помощи у прославленнейших дам своего времени; у каждой из них он позаимствует то преимущество, которым она особенно отличается. Свежий цвет лица и чудный взгляд он возьмет у прекрасной Цимбелины; Элиза должна будет предоставить ему свою способность вести остроумную беседу; виконтесса Шалэ даст свою шею и свои нежные руки; Агнеса Рошкуар - свои прославленные волосы; у госпожи Одиар он позаимствует ее приятный нрав; у Гюискарды - ее стройное, юное тело... Тогда составится истинный образец красоты.
Но поэт сознает, что ощущает в своей душе стремление не к этому идеалу, а к своей разгневанной Матильде... В заключение он спрашивает ее, почему же она пренебрегает им, несмотря на его теплую, преданную любовь. Но ни клятвы, ни тонкие комплименты не помогали. Тогда Бертран отправился к виконтессе Шалэ и просил у нее, чтобы она приняла его в качестве своего рыцаря.
и предложили себя в качестве рыцаря; огорчение же мое происходит из опасения, что вы подали какой-нибудь повод к образу действий госпожи Матильды Я узнаю всю правду в этом деле и постараюсь, если это удастся, вернуть вам ее милость; если же выяснится, что вина на вашей стороне, то ни я, ни другая какая дама не примем вас в качестве своего рыцаря". Так устроилось третейское посредничество.
Бертран очень обрадовался такому исходу дела и обещался, если он не вернет себе любви Матильды, никогда не служить никакой даме, кроме виконтессы. Она же обещала принять его в качестве кавалера, но только при наличности двух следующих условий: во-первых, если попытка к примирению окончится неудачей, и во-вторых, если выяснится невиновность Бертрана. Даме, вызвавшейся быть посредницей между сторонами, удалось убедить Матильду в наличности недоразумения. Матильда согласилась примириться с Бертраном, но прежде всего она потребовала, чтобы и трубадур, и дама-посредница обоюдно освободили друг друга от данных ими обещаний.
Этот случай, характеризующий эпоху, далеко не единственный. Таким образом, и в область служения дамам были привнесены те явления, которые развились на почве феодальных отношений, господствовавших во всей своей силе в описываемое время.
Даму и ее рыцаря обоюдные обещания связывали в такой же степени, в какой связывали они вассала с его сеньором. Само существование таких обещаний считалось как бы делом чести, и для изменения взаимных отношений необходимо было отречься от обещаний.
Война и любовь - вот к чему сводились все стремления Бертрана. Имея перед собой все то, что сохранилось нам о жизни Бертрана, имея перед собой все его произведения, мы приходим к следующим выводам.
чисто эгоистические интересы.
Он был беспокойным и заносчивым человеком, никогда не вымирающим типом забияки. Нам кажется, мы не ошибемся, если скажем, что Бертран де Борн, трубадур второй половины XII и начала XIII века, был ближайшим родственником по духу знаменитому французскому дуэлисту и писателю XVII века - Сирано де Бержераку.
Что касается его служения дамам, почти все сводилось в этом деле к его чисто материальной стороне. Все эти Матильды, Гюискарды, Цимбелины, Элизы, Агнессы и, без сомнения, многие другие привлекали его своими внешними качествами и преимуществами. Внутренние достоинства обожаемых дам не слишком высокой пробы и являются нередко чисто отрицательными добродетелями: избранная дама не должна быть кокеткой, не должна ослепляться ни богатством, ни могуществом своего избранника; большой заслугой является уменье вести остроумную беседу, уменье отвечать как следует на вопросы и т. п. Одним словом, все это - те добродетели, которые обусловливались куртуазней. А потом уже остаются нежные руки и шея, волосы и прекрасный цвет лица и многое другое в том же роде.
По своим понятиям Бертран де Борн не возвышался над тем обществом, среди которого жил, он был истинным сыном своего века, плотью от плоти его и костью от костей его. Он не возвышался над своей средой, как многие другие певцы средних веков. Может быть, в этом и заключалась причина его необыкновенной популярности среди современников.
Его песни разбирались нарасхват, но не всегда и не всем он давал их. Какой-то жонглер обратился к Бертрану с просьбой написать для него какую-нибудь песнь. Бертран написал такое стихотворение, распространять которое не было в интересах этого жонглера. В этом произведении набросан карикатурный портрет злополучного жонглера; у него - сиплый голос, он скорее каркает, чем поет; цвет его кожи настолько темен, что его можно принять за сарацина; он, Бертран, удивляется его просьбе, так как никогда не слыхал о нем и т. д. "Я слышал, - говорит Бертран в песне, написанной для другого жонглера, просившего о том же, о чем просил и первый, - я слышал много рассказов о вас; вы просите у меня песни, я хочу удовлетворить вас. Вы - лукавец: будучи по существу нищим, вы умеете придавать себе вид годного человека. Было бы, однако, лучше, если бы вы покончили с собой, чем жить состраданием других. Вы глупее овцы, и больше доставит всем удовольствия слушать ворону или хрюкающую свинью, чем вас. Хотя вы молоды и высоки ростом и корчите из себя мужественного человека, но даже в тех случаях, когда заяц становится львом, вы - трус, существо бесполезное и совершенно не обладающее силой сопротивления... Даже между негодяями вас считают за ненадежного патрона, так как каждый из обозных погонщиков решится на битву скорее, чем вы. Но где только вы заслышите запах жареной баранины, вы бежите туда скорее, чем на палисады и окопы, и самые большие почки поглощаете в один или два приема".
тебя из нужды своими сирвентами".
Свою злую песнь, направленную на жонглера, Бертран де Борн послал к Раймону де Планелю с просьбой подобрать к ней мелодию. Очень может быть, что сам Бертран не был композитором тех мелодий, которые требовались для его песен.
Социальные воззрения Бертрана были те же, которые господствовали в его среде. Так как крестьяне ведут постоянную борьбу со знатью, то ему доставляет, по его словам, величайшее наслаждение видеть их в самой глубокой нужде. Мужик живет, как свинья, пока пребывает в окружающей его среде; когда же он разбогатеет, в нем развивается величайшее самомнение, а потому и следует держать пустым его корыто. Кто не держит мужика в ежовых рукавицах, тот поддерживает в нем его упрямство, а потому его всегда следует гнуть; раз он чувствует себя в безопасности, нет равного ему в подлости.
В своем озлоблении против крестьян трубадур доходит до того, что считает непростительной слабостью жалеть крестьянина, если он сломает себе руку или ногу или подвергнется величайшему несчастию. Мы не поставим только что высказанный взгляд в особую вину Бертрану де Борну. Он далеко не представлял в этом отношении исключения.
Припомним следующие слова Грановского: "В средневековой Европе не было народов в настоящем смысле слова, а были враждебные между собой сословия, начало которых восходит к эпохе распадения Западной Римской империи и занятия ее областей германскими племенами. Из пришельцев образовались почти исключительно высшие, из покоренного или туземного населения - низшие классы новых государств.
общих интересов с феодальной аристократией собственного края. В свою очередь барон редко унижал себя сознанием, что в городе живут его соотечественники. Он стоял неизмеримо выше их и едва ли с большим высокомерием смотрел на беззащитного и бесправного виллана"* (* Грановский. Людовик IX).
Мы уже видели сейчас, как относились феодалы к беззащитному и бесправному крестьянству. Так подготавливалась веками та почва, на которой выросла страшная Жакерия". Бертран порицал и свою братию - баронов: "Но за что? За крайнее увлечение тем, что и они, и он сам считали рыцарскими добродетелями, а главным образом - за спекуляторство турнирами, за безмерную любовь к постройкам, за обжорство и т. д. Забывая о себе, он порицает своих современников за сварливость, за готовность броситься в феодальную войну по всякому ничтожному поводу.
Теперь Бертран стоит перед нами во весь свой рост, стоит как живой. Вглядевшись в эту личность, мы не станем бросать в нее каменьями, но воздержимся и от желания отыскивать в ней какие-то особенно благородные чувства. Старые исследователи с увлечением чернили Бертрана, новые с таким же почти увлечением превозносят его. Новое направление является естественной реакцией старому. Истина же между ними.
Бертран был не хуже, но и не лучше своих современников. Он был заурядным французским феодалом XII века, отличаясь от большинства только поэтическим дарованием, а может быть, и своей исключительной страстью ко всяким военным предприятиям, кроме крестоносных.
Бурная жизнь, как и следовало ожидать, истомила Бертрана де Борна.
годы своей жизни в стенах того цистерианского монастыря, в котором когда-то учился. Старший из сыновей трубадура пошел по следам своего отца и писал, подобно отцу, сирвенты, в которых высказывал свое мнение о животрепещущих событиях своего времени.
Умер Бертран де Борн между 1210 и 1215 годами. Мы имеем точное свидетельство о том, что в 1215 году уже молились за него как за усопшего.
В хронике Бертрана Итье читаем под 1215 годом: "Sub anno 1215 octava candela in sepulchre ponitur pro Bertrando de Born. Cera tres solidos empta est", что значит: "В 1215 году поставлена на гробнице (здесь разумеется гробница Св. Марциала) восьмая свеча за упокой Бертрана де Борна. Воску куплено на 3 солида".
Слава о поэтической деятельности и характере Бертрана де Борна распространилась далеко за пределы его родины. Сильное впечатление производила та роковая роль, которую наш трубадур играл в борьбе английских принцев против своего отца.
Великий итальянский писатель Данте Алигьери поместил Бертрана де Борна в восьмом круге своего Ада, среди сеятелей раскола и поджигателей раздора. Пылкое воображение великого флорентийца придумало ему страшную казнь. Он должен был бродить по аду, держа в руке свою собственную, отделенную от туловища голову.
в виду изобразить. Напротив того, мы сравнительно подробно проследили войну, поднятую против отца "молодым королем", так как именно в этой войне и проявилось во всей своей силе пагубное влияние Бертрана.
Между тем, в "Божественной комедии" Бертран изображен наказанным за возмущение Иоанна, а не "молодого короля"* (* Есть мнение, что Данте смешал провансальские выражения reisjoves (молодой король) и reis loan (король Иоанн)). Сущность дела, впрочем, остается неизменною.
Закончим же наш очерк рассказом самого Данте.
Он голову за волосы так смело, Бесчувственно, как бы фонарь, держал, И голова, крича "увы", смотрела. Он сам себе дорогу освещал То два в одном и в двух один шагали, Но как - решит лишь Тот, Кто казнь послал. Чуть у моста мы призрак увидали, Он руку вверх приподнял с головой, Чтоб лучше речь его мы услыхали: "Смотри, - вскричал, - мучения, живой! Имел ли ты, надсмотрщик, их в предмете? Как мучусь я, не мучится другой. И, чтоб сказать мог обо мне ты в свете, То знай, Бертран де Борн предстал, Кем Иоанн подбит на зло в совете. Через меня сын на отца восстал: Ахитофель Авессалома жало Ужаснее в Давида не вонзал! За то, что месть столь близких разлучала, Мой мозг с своим началом разлучен, И в этом пне живет его начало: На мне удар возмездия свершен!* * Ад. Перевод Петрова