Марина Афанасьевна Косарик.
ПОРТУГАЛЬСКИЙ ГЕРОИЧЕСКИЙ ЭПОС: ЗАГАДКИ И СВИДЕТЕЛЬСТВА
http://www.falar.ru/forum/viewtopic.php?t=1061
— загадка средневекового героического эпоса. Дело в том, что в эпоху Средневековья у многих народов Европы и на Востоке сложился мощный эпос как своего рода «история в народной памяти». В Португалии же так и не сформировалась эпическая традиция. В прологе к «Общему Кансьонейру» (1516 г.) португальский поэт Гарсия де Резенде с горечью написал: «Поскольку португальцы никогда не пишут о своих достойных упоминия свершениях, многие их военные подвиги, благородные деяния, научные открытия и добродетельные поступки забыты». «А между тем, — продолжает Резенде, — вряд ли в истории народов — и в прошлом и в настоящем — найдутся подвиги более значительные, чем деяния наших соотечественников». Грандиозную задачу сложения национального эпоса пытался решить в XVI веке Камоэнс. Однако эпическая поэма «Лузиады» создавалась им в новую историческую эпоху — в период Возрождения, когда на смену поэтическим мирам, возникавшим на основе народных сказаний, пришли субъективные прозрения титанов Ренессанса.
Средние века — это время, когда Португалия обрела независимость в исторической действительности. Подъему страны соответствовал расцвет литературы, обладающей разнообразными жанровыми формами. В конце XII века на галисийско-португальском языке возникла лирическая поэзия, которая заняла достойное место среди высших достижений европейской средневековой лирики. В период позднего Средневековья в Португалии развилась мощная историческая проза, превосходящая, по мнению некоторых ученых, лучшие образцы историографии других европейских стран. Хроники Фернана Лопеша, например, входят в сокровищницу исторических сочинений средневековой Европы. Словесно-художественное наследие Португалии велико — но нет в нем ни одного целого эпического произведения, которое бы представляло подвиги ее «славных мужей». Правда, в манускриптах средневековых португальских хроник сохранилось несколько фрагментов, которые по стилю сильно напоминают героические сказания. Эти фрагменты так поразили двух известных португальских ученых А. Ж. Сарайву и Ф. Линдли Синтру, что оба исследователя почти одновременно высказали предположение о бытовании португальского эпоса. Пытаясь доказать свою гипотезу, А. Ж. Сарайва ссылался на художественные особенности отрывков: «Добросовестный читатель Кратких хроник последовательно узнает об актах рождения, бракосочетания и смерти, о самых разных заслуживающих упоминания событиях. И — вдруг он погружается в живой мир — повествование, заполненное речами персонажей, диалогами, восклицаниями. Описывается, как осуществляется возмездие. Кажется, что выйдя из мавзолея, мы попадаем в театр на площади. Но вот смолкают голоса героев, и мы вновь читаем перечень свадеб, рождений и других важных для историка «серьезных фактов». Трудно спорить с тем, что язык и стиль упомянутых фрагментов сближают их с эпическими поэмами. Более того, в дальнейшем будет показано, что не только мастерство и язык, но и некоторые особенности мышления вводят эти отрывки в орбиту эпической традиции. В то же время признавать доказанным факт бытования португальского средневекового эпоса, конечно же, преждевременно. Важнее установить причины относительной неразвитости эпического словесно-художественного мышления в средневековой Португалии и еще раз показать, насколько своеобразными бывают пути развития языка и литературы у каждого народа.
Установлено, что эпос, как правило, на ранних этапах развития словесности занимает в ней, пожалуй, самое главное место. Он начинается с хвалебных песен в честь мифических героев — первопредков, толкует о происхождении космоса и земли. На следующем этапе эпос устремляется к историческим преданиям. По словам Е. М. Мелетинского, для эпохи государственной консолидации народов характерны классические формы эпоса, которые «в отличие от архаической эпики опираются на исторические предания, пользуются их языком для изложения событий далекого прошлого, причем не мифического, а исторического, точнее — квазисторического. Так, в основе многих героических поэм, сложенных разными народами Западной Европы, лежат как достаточно древние события (например, из истории варварских нашествий в «Песни о Нибелунгах» и в «Беовульфе»), так и факты позднейшей истории (в «Песни о Роланде» и в «Песни о моем Сиде»). Примечательно также то, что уже в период раннего Средневековья наряду с эпической традицией возникает и другая — собственно историческая. Однако, если предания и легенды составляются на родном языке, нередко облекаясь при этом в стихотворную форму, то в исторических описаниях используется язык книжной культуры — латынь. Характерно, что примерно с XII века история во многих европейских странах пишется уже на родном языке. В свою очередь и эпос получает новую форму бытования — фиксируется письменно и все чаще излагается прозой. Кроме того, на смену героическому эпосу приходит эпос романический (рыцарский роман), который соединяет героику и вымысел волшебной сказки.
Национальная словесность Португалии вызревала в иберийских глубинах. Есть ряд свидетельств о том, что и у лузитан, и у галисийцев длительное время сохранялись как обрядовые, так и культовые песни, свадебные, застольные, военные и погребальные плачи, во время календарных праздников пелись январские, февральские и майские песни. Своеобразный синтез между языческими песнопениями и христианскими гимнами был достигнут в песнях паломников, отправлявшихся на поклонение к гробнице Святого Иакова Компостельского. Почти все названные песни могли составить если не основу, то достаточно сильную предпосылку для развития народно-героического песенного жанра.
Исследуя древнейшую народную поэзию полуострова, испанский ученый Р. Менендес Пидаль обнаружил в ней две этнически детерминированные формы песен: испано-кастильскую и галисийскую. Галисийскую форму он считал предназначенной для выражения чувства, слова в ней сравнивал с аккордами в музыкальном произведении. Кастильская же форма, нередко диалогизированная, предназначалась, по мнению Пидаля, для эпического повествования: эта форма была рассчитана на «взгляд извне» на события и явления, ставшие предметом песни. Галисийские формы легли в основу галисийско-португальской лирики, в то время как испано-кастильские формы стали источником кастильского эпоса. Испанский ученый верно назвал основной принцип размежевания поэтических форм — они различаются по «способу воспроизведения каждого явления». Интересно и то, что различия в формах песен Пидаль связывал с тем наречием, на котором песни были сложены: мысль оригинальная, хотя и не вполне новая, так как уже Данте в трактате «О народном красноречии» отмечал, что в многочисленном разнообразии разноголосий народной речи лишь немногие претендуют на звание «достойнейших и блистательных», предназначенных для сложения канцон.
и влияние монастырских школ, при которых были открыты скриптории. Кроме того, развитие словесно-художественного мышления происходило в сложной ситуации многоязычия (сначала латано-романского, затем романо-арабо-латинского и, наконец, романо-латинского). Самой заметной в пиренейском многоязычии была латинско-романская диглоссия, определяемая как сосуществование «книжной языковой системы, связанной с письменной традицией, и некнижной системы, связанной; с обыденной жизнью». Многоязычие не только поддерживало, но и закрепляло множество способов воспроизведения явлений: ведь каждый язык и каждая языковая система (книжная/некнижная) были уникальными способами познания мира.
Разыскания в области испанского героического эпоса показали, что его возникновение соотносится с Реконкистой. Величайшим памятником испанской литературы стала эпическая поэма «Песнь о моем Сиде» (XII в.), которая восславила знаменитого воителя Родриго Диаса де Бивара, прозванного Сидом. В XI веке Сид отнял у мавров область в Валенсии и разбил грозные полчища альморавидов. На кастильском наречии сложены и другие эпические песни — поэма о семи инфантах Лара (XII в.), поэма о Фернане Гонсалесе (XIII в.) и поэма «Родриго» (XIV в.). Немалую часть эпического наследия Испании составили испанские романсы.
и терпеть поражения, он мог представать и сильным и беспомощным, мог любить и ненавидеть, сохраняя при этом главное — единство с общенародной жизнью, с общенародным делом. В период Реконкисты резко обозначилось эпическое по масштабу противоречие между своим и чужим, между врагами, иноверцами и своим народом. И объективно — Родриго Диас де Бивар представлял всех христиан, которые были вовлечены в отвоевание древних земель Пиренейского полуострова у иноплеменников — иноверцев.
Конечно, в Лузитании было немало своих эпических героев: пастух Вириату, граф Вимара Перес и легендарная Мумадона. Однако именно Реконкиста предопределила ее государственный статус. Во время трагических испытаний древняя Лузитания обрела новое имя — Португалия и уже с ним вступила в новую эру своей истории. Кстати, вряд ли можно назвать случайной уверенность Камоэнса в том, что славу почти никому не известной Португалии принес граф Генрих Бургундский, женившийся на дочери кастильского короля Альфонсо VI Терезе. При Генрихе окрепло графство Португальское, которое досталось в наследство его жене. Однако подлинным героем-воителем португальского народа, оставившим по себе память создателя королевства и одного из самых выдающихся деятелей Реконкисты стал сын Генриха — Афонсу Энрикеш. И вместе с тем, ни , подвиги Генриха Бургундского, ни славные деяния его сына не были воспеты ни в одной из эпических поэм. Впрочем, столь бурные события истории не могли совсем не запечатлеться в народной памяти. Видимо, появилось несколько героических песен, которые бытовали в устной форме. Их распевали не только жонглеры, но и появившиеся на Пиренейском полуострове сегрели, образованные певцы-сочинители. Впоследствии эти песни не могли не привлечь внимания авторов-переписчиков хроник, которые и решили воспользоваться столь важными свидетельствами описываемой ими эпохи. Видимо, так в историографических сочинениях XIV века и появились фрагменты, столь сильно взволновавшие португальских исследователей.
К сожалению, фрагментов этих совсем немного. К ним относятся:
«Генеалогических книг» графа Педру,
3) Повествование о взятии Сантареня из Всеобщей хроники Испании 1344 года и
4) Рассказ о битве при Саладу из «Генеалогических книг».
Песня о короле Афонсу Энрикеше содержится и в 3 и в 4 хрониках из Монастыря Санта Круж. Их принято называть Краткими хрониками. Сохранившиеся рукописи хроник датируются второй половиной XV века. Повествование об Афонсу Энрикеше в 3 хронике отличается тем, что в эпизоде об осаде Гимараэнша подвиг вассальной верности совершает наставник короля по имени Эгаш Мониш. Считается, что 3 Краткая хроника — копия второй редакции Всеобщей хроники Испании 1344 года. В четвертой краткой хронике имя королевского воспитателя — Соэйру Мендеш. Четвертая хроника восходит к разным источникам — Генеалогическим книгам графа Педру, к испанской «Хронике двадцати королей» и к ныне утраченной галисийско-португальской хронике, манускрипт которой был помечен 1341—42 годами.
«Песне о короле Афонсу Энрикеше» происходят события, исполненные большого трагизма и значимости — решается участь государства и героя, который становится во главе обретающего государственность народа. В целом, сохранившийся фрагмент состоит из пяти эпизодов:
1) завещания графа Генриха Бургундского своему сыну Афонсу,
2) сцен войны Афонсу Энрикеша со своей матерью и отчимом графом Фернандо из Трастамары, в ходе которой Афонсу Энрикеш сначала наголову разбит под Гишараэншем, но потом заручается поддержкой своего наставника Соэйру Мендеша и одерживает победу над галисийским графом. Тогда же он берет в плен свою родную мать и заковывает ее в кандалы. Тереза проклинает сына и обращается с жалобой к императору всех Испании.
3) В третьем эпизоде Афонсу Энрикеш одерживает одну победу за другой — при Вальдевесе и Оурике и становится самодержцем Португалии.
— чернокожего священника Мартинью Солейму. Папа Римский через своего посланника — кардинала грозит Афонсу Энрикешу отлучением от церкви, но в конце концов вынужден признать независимость Португалии.
— трагический финал Песни. Она завершается рассказом о поражении Афонсу Энрикеша при Бадахосе, когда сбывается мрачное предсказание матери, проклявшей своего сына.
Надо признать, что эпический ракурс повествования иногда искажает подлинный ход истории: так, крайне маловероятно, что граф Генрих когда бы то ни было обращался к малолетнему сыну с подобной речью. Однако, слова Генриха о необходимости беречь родную землю «от Асторги до Коимбры», о рыцарском долге, справедливости, о том, что уважая своих вассалов, надо воздавать по заслугам каждому отважному воину, о том, что надо ценить преданность и верность, — эти слова звучат как напутствие эпическому герою. Крайне любопытно и то, что фокус повествования сосредоточен не на борьбе с сарацинами (может быть, поэтому о битве при Оурике говорится как бы вскользь), а на борьбе с теми, кто мыслится врагами новой государственности. Противоречие и конфликт матери и сына приобретает мифологический размах. Исключительность Афонсу Энрикеша подчеркивается и тем, что его сподвижником в борьбе за независимое государство становится человек не только иного племени — иной расы — чернокожий Сулейма. Кстати, появление чернокожего прелата — разве это не своего рода пророчество, провидение будущей судьбы Португалии? Такие пророчества возникают, как правило, именно в эпических сказаниях, взрастающих на благодатной почве мифа.