Б.И.Пуришев.Литература эпохи разложения феодализма.
ОТ РЕФОРМАЦИИ ДО 30-ЛЕТНЕЙ ВОЙНЫ [КОНЕЦ XV—XVI ВВ.]
Примерно с конца XV в. в основном завершается средневековый период развития немецкой лит-ры, характеризовавшийся господством в лит-ре феодального стиля. Это не значит однако, что начиная с XVI в. феодальный стиль выпадает из лит-ого процесса (с мощным подъемом феодальной лит-ры мы еще встретимся в XVII и отчасти в XVIII вв., в эпоху юнкерского абсолютизма) или что бюргерская лит-ра, завоевывающая господствующие позиции в XVI в., во всех своих частях отражает враждебную средневековью идеологию молодого, восходящего класса, призванного стать могильщиком феодализма. Социальный профиль рассматриваемого периода довольно сложен. Бурный рост товарно-денежного хозяйства, начавшийся в XIII—XIV вв., завершается в XVI в. возникновением нового капиталистического способа производства (мануфактура, крупное домашнее производство), который однако еще не настолько развит, чтобы претендовать на подлинную гегемонию. Наряду с капиталистическими формами организации производства в городах напр. продолжает существовать феодально организованное, цеховое ремесло, все еще играющее крупнейшую роль в экономике того времени. Отсюда и двойственный характер буржуазной литературы XVI века: в одном случае она отражает идеологию цеховых ремесленников и типологически тесно связана с еще вполне средневековой бюргерской лит-рой XIV—XV вв., в другом случае — это лит-ра по преимуществу торгово-промышленных слоев бюргерства, развивающаяся под знаком борьбы со средневековой культурой и феодализмом. Именно эта вторая разновидность бюргерской лит-ры XVI в. свидетельствует о смене эпох в развитии Н. л., о переходе Н. л. от периода развитого феодализма к периоду разложения феодальной системы.
представленным такими именами, как Пиркгеймер, Рейхлин, Эразм Роттердамский, У. фон Гуттен, Агрикола, позднее Фришлин и мн. др. Характерно, что у истоков немецкого гуманизма мы находим сочинение Ф. Гамерлина [ум. 1460] «О благородстве», в к-ром автор, перекликаясь с итальянскими гуманистами, утверждает, что рядом с благородными по рождению пришло наконец время ставить и благородных «по духу».
Там же он указывает, что конечной целью аристократии духа должно явиться стремление возродить античность. Так. обр. в этом сочинении как бы уже заложена в эскизном, правда, только виде будущая программа гуманистов с их буржуазной теорией личных достоинств человека [ср. напр. книгу дистихов гуманиста Эоб. Гесса «О подлинном благородстве» (1515), изобилующую резкими нападками на современное дворянство, в к-рой встречаются положения, вроде нижеследующего: «Подлинное благородство коренится лишь в добродетели и знаниях, только они делают бессмертными, все остальное тленно»], с их культом античности, в том числе античной языческой этики, с их преклонением перед великой силой разума (Эразм Роттердамский: разум это — «царь, божественный руководитель человека»). Гуманизм был мощным оружием в руках восходившего бюргерства. Такие произведения, как «Похвальное слово глупости» [1509] Эразма Роттердамского (см.) или исполненные несравненного сарказма «Epistolae obscurorum virorum» [Письма темных людей, 1513, 1517 (см.)], составленные группой гуманистов, сокрушительно били по феодальным порядкам, по авторитету церкви, по средневековой науке — схоластике, по невежеству клира, прерогативам знати и т. п. Буржуазия интенсивно готовилась к решительной схватке с феодализмом. Правда, идеологи торгово-промышленной буржуазии не представляли себе этой схватки в виде революционного восстания бюргерства, скорее речь должна была итти о «мирном» завоевании руководящих позиций в общественной и политической жизни, через внедрение в верхние слои общества элементов буржуазного мировоззрения. Отсюда — то большое внимание, к-рое гуманисты уделяли наряду с лит-рой сатирической лит-ре дидактической, долженствовавшей служить средством пропаганды новых буржуазно-гуманистических идей. Целям пропаганды у гуманистов гл. обр. служит особая отрасль поэзии — дидактическая поэзия, развернувшаяся довольно широко под влиянием просветительных тенденций.
Поэты произносят «похвальные слова» успехам человеческого разума, новой светской науке, сбросившей с себя опеку церкви, излагают в стихах различные педагогические теории, призывают читателей обогащать свой опыт внимательным изучением творений писателей классической древности и т. п. Целям пропаганды служит также так наз. школьная, или неолатинская драма, образцом для к-рой являлась преимущественно драматургия древнего Рима (Сенека, Теренций). Гуманисты охотно превращают театральные подмостки в трибуну, с которой сводят свои счеты со схоластической образованностью [комедия Я. Вимпфелинга «Stylpho» (1480) и др.], ведут пропаганду за идейное вооружение на борьбу с феодализмом. Но не менее охотно используют они сцену и для иных целей: в 1501 крупнейший поэт немецкого гуманизма Конрад Цельтис [1459—1508] создает «Представление о Диане», парадный спектакль, с музыкой, пением, плясками нимф, фавнов, менад; характер спектакля глубоко орнаментальный, декоративный, в нем раскрывается чисто гедонистический подход к явлениям действительности. Цельтис не одинок, он окружен последователями, атмосферой преклонения.
Особенной популярностью пользуется он в качестве эротического лирика (сб. стихов «Amores» и др.). Для Цельтиса «на земле нет ничего более прекрасного, чем приветливая женщина, которую бог создал орудием наших наслаждений». Стихия чувственных переживаний становится у Цельтиса доминирующей. Эта струя гедонистического мироощущения, всплывающая в гуманизме (ср. также «Фацеции» гуманиста Г. Бебеля, 1509—1512 и пр.), коренится в специфическом положении торгово-промышленной буржуазии, идеологию к-рой как группы буржуазного патрициата преимущественно отражает гуманизм. От верхних слоев буржуазии, достигших уже в XVI в. сравнительной экономической мощи, процесс накопления не требовал тех жертв и того полуаскетического отношения к жизни, без к-рых не могла обойтись мелкая буржуазия, вся эта масса мелких собственников, для к-рых самоограничение было естественной добродетелью, а расточительность и всякие «излишества» тяжелым пороком. Отсюда — и нападки идеологов мелкого бюргерства на «язычество» гуманистов. К тому же буржуазный патрициат уже в XVI в. занимал довольно высокие ступени на социальной лестнице и перед ним, как указано выше, в сущности не стояла проблема подготовки к вооруженной борьбе за насильственное ниспровержение феодальной системы; все это создавало почву для расцвета гедонистических, потребительских настроений в гуманистической лит-ре. Любование изящной формой, цицеронианским красноречием, звучностью стихов, написанных на классической, а не «кухонной» латыни, обостренный интерес к проблемам поэтического мастерства, крайне типичный для гуманистов, в среде к-рых находились выдающиеся стилисты, вроде Эразма Роттердамского, Цельтиса и мн. др., — вот характерные черты немецкого гуманизма в эпоху, предшествовавшую Реформации.
Наряду с гуманизмом, являвшимся, как сказано выше, в основном стилем крупного бюргерства, продолжала развиваться и шириться лит-ра мелкого и среднего бюргерства, игравшего в городах XVI в. очень видную роль, к к-рому тяготели широкие слои низшего духовенства. Ее виднейшими представителями в первой половине XVI в. были: гуманист С. Брант, доктор теологии и права Т. Мурнер [1475—1536], сапожных дел мастер мейстерзингер Г. Сакс, М. Лютер — крупнейшее явление этого ряда — и др. В своей лит-ой практике почти все они были писателями полусредневекового склада. С лит-рой XIV—XV вв. их связывали прочные нити. В пристрастии к книттельферзу, рифмованному двустишию, грубовато-реалистической манере письма, к типичным для старой лит-ры темам, формам и композиционным схемам (частая у Г. Сакса форма видения, сна, форма зерцала, «обозрения» и т. п.) отчетливо сказывается их лит-ое староверчество, достигающее классического выражения в мейстерзанге.
старомодных, тяжеловесных, лишенных типичных для гуманистической поэзии грации и гибкости стихах деловито поучают они читателей: главное — не будь расточителен, «старайся реже созывать гостей, не то ты быстро растратишь свое добро и принужден будешь нищенствовать; того добро быстро растает, кто проедает больше, чем наживает» (из шпрухов С. Бранта); «умей смотреть за домом и вести хозяйство» (М. Лютер, стихотворение «Hausspruch»); «не пускайся в сомнительные спекуляции, не завидуй тем, к-рые служат большим господам, господа вероломны, гораздо вернее, ни от кого не завися, честно заниматься своим ремеслом» (Мурнер, Narrenbeschworung, гл. 55); «остерегайся красоток, жадных до денег и дорогих украшений» (там же, гл. 9 и 14); избегай дурной компании и т. д. Поэты не упускают случая всемерно подчеркнуть нравоучительную направленность своих произведений. «На этом кончается „Корабль глупцов“, с особым тщанием, старанием и прилежанием составленный Себастианом Брантом ради пользы, спасительного поучения, увещевания и приобретения мудрости, благоразумия и добрых нравов, в к-ром показано, как следует презирать и наказывать глупость, слепоту, заблуждения и дурачества всех сословий рода человеческого» (из послесловия автора). При этом нельзя не констатировать того, что с конца XV в. нравоучительное звучание бюргерских книг даже несколько усиливается, что может быть объяснено теми изменениями в общем положении мелкого бюргерства (напр. ремесленников), к-рые возникли в результате интенсивного развития товарно-денежных отношений. Рост элементов капитализма (появление мануфактур, постепенное подчинение ремесла торгово-промышленному капиталу), с одной стороны, открывал перед мелким производителем-собственником некоторые возможности возвыситься до экономически более мощных групп бюргерства, с другой стороны, и в гораздо большей степени, угрожал его экономич. независимости. Отсюда — усиленная реакция бюргерской лит-ры на опасности и соблазны, связанные с развитием капиталистических отношений, причем дидактика почти повсеместно перерастает в сатиру и инвективу, отливаясь в устойчивый вид так наз. Narrenliteratur. Корифеем здесь выступает С. Брант со своим «Кораблем глупцов» (Narrenschiff, 1494, до 1512 десять переизданий), расчищающий путь более одаренным — Эразму Роттердамскому («Похвальное слово глупости», 1509), Томасу Мурнеру («Narrenbeschworung», «Schelmenzunft», 1514, «Geuchmatt», 1519, и др.), Гансу Саксу (фастнахтшпиль «Das Narrenschneiden») и др.
Основанием этих произведений служит убеждение, в сжатой форме сформулированное вождем бюргерства М. Лютером: «Словом, — заявил он в ответ на просьбу У. фон Гуттена поддержать восстание рыцарства, — побежден будет мир, словом была спасена церковь, словом же она будет реформирована». Язвы социальной жизни для авторов названных произведений в конечном счете лишь заблуждения («глупость»), могущие быть уврачеваны силою мудрых слов. Отсюда своеобразный проповеднический колорит сочинений Бранта или Мурнера («О, глупец, не забывай, что ты человек, что ты смертен» и т. д. «Narrenschiff», гл. 54), в к-рых картинки пороков, выполненные в жесткой ксилографической манере, должны служить яркими иллюстрациями к основным тезисам автора. Эта проповедь всеспасительной мощи слова (увещевания, предостережения) была вызвана у бюргерства инстинктивной боязнью глубоких социальных потрясений, во время которых руководящая роль может перейти к «господину Omnes (латинское слово, значит „все“, подразумеваются широкие массы крестьянства и бесправного плебейства, уже в XIV в. вышедшего на арену классовой борьбы), к-рый не способен ни понять ни удержать различия между злым и благочестивым», что может привести к «великой и ужасной несправедливости» (М. Лютер). Все же в зеркале Narrenliteratur, несмотря на специфическую позицию авторов, отражены те обострившиеся социальные противоречия, которые достигают своего кульминационного пункта в период Великой крестьянской войны.
Другими (помимо упомянутых) видами бюргерской лит-ры, продолжавшими развиваться в начале XVI в., были: драма, представленная средневековыми жанрами — мистерией, заметно окрепшим моралитэ («Spiel von den zehn Altern», 1500, П. Гегенбаха и др.), фастнахтшпилем , и повествовательная лит-ра, наиболее популярными жанрами которой являлись наряду со шванком так наз. «народные книги», представлявшие собой не что иное, как прозаические переработки памятников феодальной поэзии, приспособленных ко вкусам бюргерской аудитории («Tristrant und Isolde», 1484, «Hyrnen Seyfried», «Die Schone Melusine», «Vier Haimonskinder», «Fierabras», 1533, «Olivier und Artus», 1521, «Kaiser Oktavian», 1535), либо переработки произведений иноземных буржуазных писателей (напр. Бокаччо, из «Декамерона» к-рого заимствовано содержание популярной книги «Valther und Griseldis»).
Особый цикл в народных книгах образуют лит-ые обработки легенд о святых (Genoveva и др.). Разумеется ни драма, ни шванк, н и даже «народные книги» не остались в стороне от основного пути развития бюргерской лит-ры. Сатира и дидактика свивают и здесь себе прочное гнездо. Так, И. Паули в предисловии к своему сборнику шванков «Schimpf und Ernst» [1519, изд. 1522] заявляет, что его книга «полезна и хороша для исправления людей». Немецкий вариант романа о лисе (см. «Ренар») «Reineke de Vos» [1498] представляет собой яркую сатиру на «пороки» современного общества: произвол князей, развращенность и алчность высшего духовенства и монахов, притеснения народа («dat gemene Volk») правительственными чиновниками и т. п. К книге приложена прозаическая глосса, из к-рой мы узнаем, что автор ставит себе задачу через раскрытие истины исправить заблудших. Даже в книге шванков о лукавом бродяге Эуленшпигеле («Ein kurtzweilig lesen von Til Eilenspiegel», 1515, см. «Эуленшпигель»), изобилующей историями весьма сомнительной воспитательной ценности, всплывают эпизоды, типичные для сатирической лит-ры предреформационного периода: анекдоты о блудливых попах и монахах, осмеяние чудотворной силы святых реликвий («о том, как Эуленшпигель странствовал с черепом, будто чудотворной реликвией, и собрал много пожертвований»), насмешки над помещиками, ростовщиками, над тупостью мужиков и пр.
Мужик в качестве комической фигуры — излюбленный персонаж буржуазной лит-ры XVI в. Укрывшись за высокими стенами цеховых привилегий, бюргер с пренебрежением взирал на крестьянина, к-рый, подобно вьючной скотине, должен был сносить те невероятные тяжести, которые грузили на него помещик, церковь и государство, причем с развитием товарно-денежных отношений это бремя все более и более возрастало. Наиболее дальновидные из бюргеров, понимавшие, что такое положение чревато опасными последствиями, пытались привлечь к крестьянской проблеме внимание господствующих сословий. В доброе старое время, заявляет Мурнер, мужиков только стригли, теперь с них сдирают шкуру; и вот аргумент в пользу облегчения положения крестьянства: «Когда бы, как встарь, лишь стригли народ, он приносил бы больший доход» («Narrenbeschworung», гл. 33). Если теперь перейти к феодальной лит-ре начала XVI в., то нельзя будет не признать, что она влачила довольно скудное существование. Глубоко эпигонским характером отмечены одиноко стоящие рыцарские романы «Teuerdank» [изд. 1517] и «Weisskunig», написанные при ближайшем участии «последнего рыцаря на троне» — императора Максимилиана I [1459—1519].
гуманистической лит-ры (латинский язык, пристрастие к формам диалога во вкусе Лукиана, речи, эпиграммы и пр.). От произведений Максимилиана, отражавших идеологию верхних слоев аристократии, пропитанных духом спокойного самолюбования (в названных романах в аллегорических образах излагается биография Максимилиана и его отца Фридриха III), пристрастием к декоративным эффектам, ко всему парадному, величественному, произведения Гуттена отличаются напряженной страстностью; по своему характеру это большей частью памфлеты, написанные накануне рыцарского восстания, в к-рых Гуттен яростно нападает на папский Рим, выкачивающий из Германии груды золота, в то время как рыцарство нуждается в самом необходимом, на торговый капитал, подрывающий экономическую мощь мелкопоместного дворянства, и пр. Начатое рыцарством в 1523 восстание, в к-ром Гуттен принимал деятельнейшее участие, окончилось полной неудачей, т. к. ненавидимое крестьянством и городами, неподдержанное широкими слоями дворянства рыцарство разумеется неспособно было опрокинуть складывавшиеся на почве товарно-денежных отношений порядки; однако это восстание было симптомом того, что общественная жизнь Германии уже входила в полосу обостреннейшей классовой борьбы, приведшей к Великой крестьянской войне 1525.
Когда Лютер начинал свою пропаганду против папского Рима, он вовсе не предполагал, что вызовет духов революции на поверхность социальной жизни. Однако случилось именно так. Вступив в конфликт с католической церковью, бюргерство надеялось, что все сведется к реформам сверху; власти порвут с папским Римом, и взамен католической будет создана, по меткому выражению Ф. Энгельса, «более дешевая» церковь. Однако в дело вмешались массы. Задыхавшееся от малоземелья, подвергавшееся все более жестокому ограблению со стороны поместного дворянства (увеличение как натуральных, так и денежных повинностей, конфискация общинных угодий и пр.) крестьянство, а также примкнувшее к движению крестьянства городское плебейство «увидели в воззваниях Лютера против попов, в его проповеди христианской свободы, сигнал к восстанию» (Ф. Энгельс). Германию охватило пламя революции. Восставшие стремились не только к экспроприации в пользу народа церковных имуществ, но и посягали на эксплоататорские привилегии господствующих классов. Наиболее передовые группы революционеров, шедшие за Томасом Мюнцером, видели конечную цель движения в установлении в Германии имущественного и социального равенства (коммунистическое движение анабаптистов). Пред лицом таких событий бюргерство немедленно отбросило свой недавний либерализм. «Всякий, кто в силах, — восклицает Лютер, — должен помогать душить и резать явно и тайно, должен думать, что нет ничего более ядовитого, вредного, дьявольского, чем восставший человек!» Восстание крестьянства и плебейства было потоплено в крови. Забыв о классовой розни, бюргерство действовало рука-об-руку с дворянством и князьями.
Революционное движение крестьянства и плебейства не прошло однако бесплодно для истории Н. л. В эпоху Великой крестьянской войны достигает большого распространения лит-ра рифмованных и прозаических листовок большей частью агитационного и памфлетного содержания. С подобными листовками мы встречаемся также в период более ранних крестьянско-плебейских движений («Заговор башмака», 1502, «Бедный Конрад», 1514, русский перевод одной такой листовки см. в «Хрестоматии по социально-экономической истории Европы в новое и новейшее время», под ред. В. Волгина, Гиз, 1929, стр. 127). Многие листовки достигают значительной силы и выразительности, напр. прокламации Т. Мюнцера и др.
На первый план выдвигаются также проповеди как одно из основных орудий революционной пропаганды. В числе вождей крестьянско-плебейского лагеря встречались выдающиеся пропагандисты, мастерски владевшие словом. В среде анабаптистов исключительного подъема достигают духовные песни, заметно отличающиеся от евангелической песни лютеран, также достигающей большого расцвета в эпоху Реформации. Большой отдел образуют в ней песни-мартирологи, разрабатывающие тему готовности пожертвовать собой во имя общего дела; авторы молят бога о стойкости духа, изъявляют готовность мужественно итти на любые мучения, раз так будет нужно, не сходя с избранного пути.
В этих песнях запечатлен мощный революционный порыв плебейства, приобретающий иногда оттенок напряженного трагизма, порыв экстаза, визионистическая потрясенность. Характерна для анабаптистской песни ее тесная связь с мелодией народной песни, которая, — что нельзя не отметить, — переживает в XV—XVI вв. период могучего расцвета.
«внешность, быт, характер, религию, верования, обряды, законы, войско, полицию, нравы, обычаи, войны, ремесла» и т. д. ряда народов, — «Germania oder Chronica des ganzen teutschen Landes» [1538], «Paradoxa und 288 Wunderreden» [1538] и др.
Давая в своих хрониках и «обозрениях» сокрушительную характеристику современного феодально-патрицианского общества, он мечтает о строе, не знающем сословной иерархии, паразитических классов, духовного гнета церкви. Близкий к воззрениям мистиков, оплодотворивших идеологию анабаптизма, он, в отличие от Лютера, адептом которого одно время был, полагает, что Библия есть человеческий документ, что бог — в постоянном стремлении человека к справедливости и совершенству. Будучи врагом религиозной нетерпимости, С. Франк выступал против гонений на евреев, усилившихся в эпоху Реформации.
В своей литературной практике он охотно черпает из сокровищницы народных выражений, сравнений, поговорок. Ср. его книгу: «Sprichworter, schone, weise Klugreden und Hofspruchen» [1541], одно из ранних в Германии собраний народных пословиц и поговорок.
Эпоха Великой крестьянской войны, эпилогом к-рой служит героическая борьба анабаптистской коммуны в Мюнстере [1534—1535], явилась поворотным пунктом в социальной и лит-ой истории Германии. Если в предреволюционный период бюргерство позволяло себе нападать на феодальные порядки, стремилось даже в известной своей части к переустройству существовавшего строя, то в период, следующий за революционным движением масс, оно, напуганное революцией, отрекается от посягательств на господство класса крепостников, вышедшего из реформации экономически окрепшим (раздел монастырских земель, усиление эксплоатации крестьянства). Идеолог бюргерства, М. Лютер бесповоротно капитулирует перед княжеским абсолютизмом, развивая взгляд на монарха как высшего руководителя церкви, как на отца, перед властью к-рого должны склоняться разрозненные воли его подданных. Он круто порывает с теми, кто по-прежнему стоял за слияние реформы церкви с реформами в социальном быту. Он становится основоположником нового, схоластического догматизма в области богословия, тянет назад к средневековью, восклицая: «разум — блудница дьявола!»
Естественно, что в бюргерской лит-ре должны были наметиться существенные сдвиги. И первое — это кризис гуманизма. Торгово-промышленная буржуазия, поскольку она не оказывается на крайнем фланге реакции — в рядах католической партии — спешно «линяет», окрашиваясь в защитные цвета лютеранства. Гуманизм в том виде, в каком он существовал до Реформации, ее уже больше не устраивает. В эпоху лютеранского мракобесия отпала потребность в лит-ре гуманистического склада.
сатирой «Monachopornomachia» (Война монахов и шлюх, 1539). В среде гуманистов постепенно выявляется широкое течение за сочетание элементов гуманистического и лютеранского мировоззрений в некоем новом «синтезе», причем главный акцент ставится уже на лютеранстве. Соответственно с этим сильно меняется тематика гуманистической поэзии. «Я полагаю, — пишет гуманист Меланхтон [1497—1560], — что поэзия, подобно музыке, была первоначально дарована людям ради укрепления веры, и так как поэтическая одаренность бесспорно является небесным даром, то обязанность поэтов — применять эту способность в первую очередь к прославлению божественных дел».
В дистихах, сапфических и асклепиадовых строфах на яз. языческого Рима прославляют отныне гуманисты лютеранскую церковь. Георг Фабриций [1516—1571] обращает свои оды и гимны [1545 и сл.] против «безбожия» неперевооружившихся гуманистов, в своих стихотворениях заменяет античную мифологию христианской. С аналогичными явлениями мы встречаемся и в гуманистической драме. Но это — уже период явного упадка гуманистической лит-ры. «Реформированный» гуманизм не дал ни одного значительного произведения, и только творчество талантливого драматурга Никодима Фришлина [1547—1590, см.] еще раз подымает гуманистическую лит-ру на значительную высоту. Наряду с пьесами на библейские темы (одна из них, «Ревекка», направлена против поместной знати — явление, сравнительно редкое в гуманистической лит-ре второй половины XVI века) он пишет трагедии на античные сюжеты: «Дидона» [1581], «Венера» [1584] и др., в к-рых рядом черт оказывается уже близок классической литературе эпохи Опица (см. ниже).
Точку зрения ортодоксального лютеранства на гуманизм как на мировоззрение хорошо отражает появившаяся в 1588 книга о докторе Фаусте («Historia von D. Johann Faust»), за короткий срок выдержавшая ряд изданий, в к-рой не называющий себя автор, повидимому лютеранский клирик, изображает «преступную жизнь» ученого, пожелавшего познать тайны вселенной. Эта «дерзость» ему не проходит даром: он оказывается жертвой ада. Книга как бы служит иллюстрацией к формуле Лютера: «Разум — блудница дьявола». Характерно между прочим также и то, что симпатия гуманистов к античности, которая персонифицирована в книге в образе прекрасной Елены, раскрыта как «безбожная» связь похотливого Фауста с прекрасной, но погрязшей в скотской чувственности язычницей.
Лит-ра мелкого и среднего бюргерства также вступает в период «линяния». Во-первых, сильно сужается диапазон сатирической литературы. Если буржуазная сатира начала века была заметно заострена против недостатков существующих социально-политических порядков (нападки на дворянство, буржуазный патрициат, княжеский деспотизм), то теперь она гл. обр. направлена на лагерь, враждебный лютеранской церкви. Зато продолжает цвести дидактика, сообщающая бюргерской лит-ре отчетливо выраженный охранительный характер. Яснее всего эти охранительные тенденции проступают пожалуй в сатирико-дидактической эпопее Георга Ролленгагена [1542—1609] «Froschmausler» (Война мышей и лягушек, изд. 1595), представляющей собой переработку одноименного псевдогомеровского произведения. «Мудрость» книги заключена в следующих строках эпопеи:
«Пусть каждый положенным занятый делом Доволен будет своим уделом. Когда ж он чрезмерного пожелает, То все, чем владеет, все потеряет».
[1530], «Esopus, gantz new gemacht» [1548] священника Бурхарда Вальдис, бывшего до Реформации монахом, а затем мелочным торговцам [1490—1556], и «Buch von der Tugend und Weisheit» [1550] магистра Эразма Альбера [1500—1553]. Особый интерес представляет Вальдис, в сочно-реалистических баснях которого, являющихся нередко обработкой какого-нибудь шванка, обычно приуроченных к типично немецкой бытовой обстановке, наиболее полно раскрывается мелкособственническая идеология бюргерства на новом этапе его развития. Так, басня «О двух братьях» наглядно учит, что мотовство — глубокий порок, а рачительность, домовитость, способность к накопительству — величайшая добродетель; басня «О лисице и еже» метит в тех, кто мечтает о политических переменах, ее вывод: «господа всегда останутся господами», а посему «молчи, терпи и охраняй свое добро», ведь все равно «неразумно» «выступать против более сильного» (из басни «О лягушке и быке»); басня «Об одном римском путешествии» изображает папский Рим очагом всех мерзостей и т. п.
Особый отдел дидактической лит-ры образуют «зерцала», «поучения» (напр. «Tischzuchten»), своеобразной разновидностью к-рых являются книги о Гробиане («Grobianus» Ф. Дедекинда на латинском яз., 1548, перев. на немецкий яз. К. Шейдета, 1551, и др.), преподающие иронические наставления, как себя вести неприлично за столом.
Охранительно-дидактическому характеру бюргерской лит-ры отдал дань и наиболее значительный писатель немецкого мелкого бюргерства XVI в. Ганс Сакс [1494—1576, см.]. Он глядит на мир из окна своей скромной бюргерской комнатушки, и если касается событий мировой истории, то, уподобляясь ксилографам XV—XVI вв., он древних римлян или иудеев времен Моисея облачает в бюргерские либо рыцарские костюмы своего времени, заставляет произносить назидательные речи, поучения нерадивым, мотам, выскочкам и т. п. Все расценивается им с точки зрения бюргерского благополучия; Зигфрид либо какой-нибудь герой классической древности ему антипатичны, ибо они враги тихой, комнатной жизни, они «драчуны», они стремятся к «подвигам», а он жаждет уюта, мира, спокойствия. В длинных стихотворениях с наивным самодовольством мелкого собственника описывает он убранство, утварь своего дома. Действительность для него исчерпывается работами мастерской, пересудами соседок, ссорами мужа с женой, спорами в харчевне, «тяжелыми временами», переживаемыми падающим ремеслом, и пр. Сочиняя в самых разнообразных жанрах и формах (от шпруха, шванка, мейстерзингеровской песни, фастнахтшпиля до «трагедии», как он называет пьесы с печальным концом), Сакс всегда большое внимание уделял проблемам Реформации, неизменно выступая на стороне Лютера (стихотворение «Die Wittenbergisch Nachtigal» и др.).
Другим крупным бюргерским писателем середины XVI в. был Иорг Викрам [1520?—1562?], основоположник немецкого бюргерского романа. В своих произведениях, написанных более изысканным, более абстрактным яз., чем памятники бюргерской повествовательной лит-ры первой половины XVI в., он выступает певцом бюргерских добродетелей и талантов. Роман «Goldfaden» [1554] изображает историю любви принцессы и поваренка, благополучно оканчивающуюся соединением любящих; любовь так. обр. попирает сословные преграды, феодальная сословная этика по воле автора капитулирует перед голосом природы (ср. Бокаччо). В романе «Knabenspiegel» [1554] противопоставлены друг другу как символы двух социальных миров сын рыцаря, погрязший в пороках, и добродетельный бюргер. В романе «Von guten und bosen Nachbarn» [1556] дана картина идеальных бюргерских отношений и т. д. Викрам также в первую очередь дидактик, выражающий в своих поучениях всю ограниченность своей социальной группы; его выпады против дворянства, снимаемые часто финальными ситуациями (напр. обращение рыцарского сына к добродетели и пр.), носят очень осторожный, очень умеренный характер.
1559; М. Монтан, Wegkurzer, 1560; Г. Кирхгоф, Wendunmut, 1563—1603, книги шванков «Finkenritter», 1560, «Lalenbuch», 1597, и др.) продолжала с первых лет Реформации существовать лит-ра, всецело подчиненная интересам воинствующего лютеранства. Правда, то чрезвычайное увлечение шванком, при этом шванком, ставящим себе по преимуществу развлекательные цели (в этом смысле показательны самые заглавия сборников: «Wendunmut», «Wegkurzer»), к-рое наблюдается в конце XVI в., говорит о стремлении некоторых слоев бюргерства уйти от гнета церковной ортодоксии, об усталости этих слоев от бесконечной богословской полемики, о желании их пожать наконец плоды, принесенные эпохой Реформации. Тем не менее постоянная угроза католической реставрации, все еще продолжавшая нависать над протестантской Германией, заставляла широкие слои бюргерства попрежнему уделять очень большое внимание вопросам новой веры, борьбе с папистами и пр. Отсюда та широкая волна ортодоксально-лютеранской лит-ры, к-рая охватывает середину и всю 2-ю половину XVI в. и лишь медленно падает, начиная с XVII в. На первом плане здесь поэзия евангелических гимнов (Лютер и его последователи), евангелическая драма, представляющая собой большей частью крайне посредственное сценическое воплощение основ лютеранского вероисповедания (драмы Греффа, Крюгера, Ребхуна и др.), и протестантская сатира, находящая свое высшее выражение в творчестве выдающегося бюргерского писателя конца XVI в., «немецкого Рабле», Иоганна Фишарта [1546—1590, см.], направленные большей частью против иезуитов памфлеты: «Bienenkorb des heiligen romischen Immenschwarms» [1579], «Jesuitenhutlein» [1580] и др. Крупнейшее создание Фишарта — вольная обработка романа Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль» — «Affentheurlich Naupengeheurliche Geschichtklitterung...» [1582].
отношении дворянство, часть буржуазного патрициата, феодальная верхушка старой церкви — духовные князья, прелаты), также деятельно создавал свою полемически-пропагандистскую лит-ру. К числу более ранних памятников антилютеранской лит-ры относится талантливая сатира, написанная в традиции Narrenliteratur: «Von dem grossen lutherischen Narren, wie ihn Doktor Murner beschworen hat» [1522] Томаса Мурнера, оказавшегося в годы Реформации в рядах католической партии. Деятельность лагеря контрреформации особенно усилилась с середины XVI в., после установления в 1555 так наз. религиозного мира.
в XVII в. так наз. иезуитская драма, ставящая себе задачи прославления в эффектных сценических образах основ старой веры. Исходя из формальных традиций гуманистической драмы, драматурги католического лагеря (Pontanus, Gretser, Biedermann и др.) конструируют зрелище, отличающееся исключительной занимательностью, включающее живопись, музыку, пение, пластику. Наиболее излюбленные темы — чудесные деяния католических святых, мученичество подвижников и др. Впрочем лит-ра иезуитов образует уже ветвь новой феодальной лит-ры, интенсивно растущей с конца XVI века.