А. Б. Щербаков. Старофранцузский героический эпос: пространство эпического мира

А. Б. Щербаков. Старофранцузский героический эпос: пространство эпического мира

При рассмотрении параметров эпического мира «шансон де жест» особое внимание обращает на себя пространство. Как правило, все сюжеты эпоса развернуты в неком мире, определенность которого значительно выше, чем мира рыцарских романов.

А. Д. Михайлов в своей работе «Французский героический эпос. Вопросы поэтики и стилистики» отмечает, что «этот эпический универсум четко географически и хронологически очерчен, что, однако, не исключает, а даже предполагает для протагонистов эпоса дальние путешествия и посещения квазимифологических стран. Тем самым художественное пространство эпоса почти не знает размытости своих границ, равно как и временных аномалий и сдвигов».

То есть, эпический мир четко очерчен в пространстве и во времени, и, главное, и в пространстве, и во времени четко соотнесен с миром современным, то есть с миром певца и его слушателей. Пространство эпического мира не является доминирующим началом. Четкие географические очертания имеет именно каролингское и посткаролингское пространство, уже Испания в «Песни о Роланде» предстает страной мало соотносимой с Испанией реальной.

Наиболее показателен здесь пример поэмы «Ансеис Картахенский». Поэма дошла до нас в пяти рукописях, основная из которых, XIII века, приписывается некому Пьеру дю Риесу. Поэма, относящаяся к «жесте короля», — своего рода продолжение «Песни о Роланде». Карл Великий завоевывает Испанию и препоручает ее в управление рыцарю Ансеису, который становится «королем Испании и Карфагена», причем смешиваются испанская Картахена и Карфаген.

Изучение пространства старофранцузского героического эпоса открывают работы Проспера Буассонада, подход можно охарактеризовать как привязку географии «шансон де жест» к географии реальной. Проспер Буассонад (в «Du nouveau sur la Chanson de Roland») производит топографическую привязку Вавилона «Песни о Роланде». Им оказывается Каир.

Ту же традицию продолжает в своих работах Б. И. Ярхо, который, однако, указывает на предельную точность географического описания Франции (или, скорее, каролингского пространства), с другой стороны — на невероятное количество географических несуразностей при описании, например, Испании. Андрей Дмитриевич Михайлов от такого подхода в значительной степени отказывается, в его работах возникает идея возрастания мифологизации пространства «шансон де жест» по мере удаления от центра, которым становится Ахен.

Это представляется несколько недостаточным. Такая картина в большей степени применима к артурианскому миру, однако эпический мир «шансон де жест» требует большей определенности. Это диктуется достаточно большим количеством причин, первая и главная их которых — сам принцип историзма старофранцузского героического эпоса, где всякое событие мыслится как истинное, следовательно, такое же требование абсолютной определенности предъявляется и к пространству, где эти события разворачиваются. В этом же контексте крайне актуально замечание Б. Н. Путилова о том, что «мотивы-ситуации определяют пространственно-временной континуум» в героическом эпосе.

Эпический мир старофранцузского героического эпоса отражает не реальность, а то, что мыслилось в качестве реальности, причем вслед за М. И. Стеблин-Каменским мы понимаем под историзмом эпоса установку на истинность сообщаемого. То есть, эпический мир становится воплощением не реальности, а устойчивого представления о ней.

Сама мифологизация пространства происходит по определенным законам, прежде всего — по закону симметрии, и строится на соотнесении с пространством библейским.

Каир называют Вавилоном не только в поэмах «шансон де жест»: то же самое происходит и в сочинениях хронистов крестовых походов, таких как Рауль Канский, автор «Деяний Танкреда» или Фульхерий Шартрский, автор «Иерусалимской истории», этой традиции следует и, пожалуй, наиболее осведомленный знаток мусульманского Востока — Гильом Тирский. Перу другого хрониста, Гвиберта Ножанского, автора «Деяний франков», принадлежит история «Вавилонского царства» (то есть фатимидского Египта и стран Магриба) и «Персидского царства» (мусульманских государств Сирии и Ирака). Опираясь на античных историков, в частности, Помпея Трога (Trogus Pomjlius, римский историк времен Августа, написал всемирную историю в 44 книгах: «Historiae Philippicae»), Гвиберт производит Царство Вавилонское от античного Вавилона, а Персидское — от парфян.

Скорее всего, Гвиберт Ножанский передает вполне традиционную для образованного человека своего времени точку зрения. На это прямо указывает С. И. Лучицкая, предполагая, что хронисты попросту накладывают античные сведения на политическую и этническую карты. Но, как нам представляется, такое объяснение недостаточно. Несомненно, что проявлялось внимание к античным авторам, однако не следует забывать, что, с одной стороны, средневековое мировоззрение в основе религиозно, а с другой — и значительно раньше, еще в произведениях «шансон де жест», география представлена точно таким же образом. Балиган в «Песни о Роланде» — эмир Вавилона и повелитель Египта. Обращает на это внимание и Поль Банкур в работе «Образы мусульман в произведениях «Жесты короля».

В то же время, нельзя не заметить, что хронисты крестовых походов в общем-то имеют довольно слабое представление о мире ислама. Как и в «Шансон де жест», у всех хронистов мы видим описания мусульманских идолов, все тех же Магомета, Тервагана и Аполлона, титулатура мусульман серьезно начинает отличаться от показанной в «шансон де жест» только в хрониках Гильома Тирского. По-видимому, это тот случай, когда даже не литературная традиция, а значимая мифологема эпического мира начинает при столкновении с реальностью диктовать определенное видение окружающей действительности.

В качестве примера возьмем отрывок из «Песни о Роланде».

2614 Послал послов к Балиганту в Египет 

 (Был тот старик в Вавилоне эмиром). 

Вавилон и Египет неоднократно упоминаются и в Святом Писании. «И трупы их оставит на улице великого города, который духовно называется Содом и Египет, где и Господь наш распят» (Откр., гл. 11,8); «И выкликнул он сильно, громким голосом говоря: пал, пал Вавилон, великая блудница, сделался жилищем бесов и пристанищем всякому нечистому духу, пристанищем всякой нечистой и отвратительной птице; ибо яростным вином блудодеяний напоила она все народы» (Откр. гл. 18,2).

Таким образом, мы видим, что евангельский Вавилон либо находится в Египте, либо тождественен ему, и это тот самый город, который породит Антихриста, и где воцарится Антихрист, и будет царствовать над народами. Балиган также царствует над сорока странами. Таким образом, параллель между Балиганом и Антихристом, между Вавилоном Книги откровений и Вавилоном «Песни о Роланде» видна достаточно четко.

существующей в эпическом мире и мифологическом сознании эпохи пространственной картины мира, причем определяющим моментом здесь станет совокупность ценностных ориентиров.

«Шансон де жест» в наибольшей степени отражают сознание воинского сословия, важным принципом оказывается идентификация, которая опирается на оппозицию свой — чужой. То же и с пространством — свое пространство, прекрасно знакомое, пространство христианской империи, пространство сакральное, граничит с миром чуждым, не всегда понятным, миром, противостоящим пространству добра. Это пространство есть пространство нехристей-язычников, Однако и то, и другое пространство друг друга взаимодополняют, мир становится двуполярным, кажущаяся размытость исчезает. На одном полюсе — Ахен, где правит Карл Великий, на другом — мусульманский Каир, который прочитывается не как фатимидская столица, а как библейский Вавилон, город Антихриста. Два мира находятся в состоянии перманентной борьбы.

C. И. Лучицкая отмечает, что для средневекового образа мышления характерен «поиск реалий в традиции». Традиция — прежде всего религиозная. Реалии прочитываются в соответствии с Ветхим Заветом и Книгой Откровений. Столкновение миров оказывается подготовкой к Последней Битве.

В поэмах «жесты крестовых походов» на роль сакрального пространства претендует уже Иерусалимское королевство, Ахен Карла Великого не упоминается. В то же время мусульманский мир приобретает большую пространственную определенность, чем в произведениях трех «каролингских» жест. Инаковость, ослабленная более конкретной пространственной характеристикой, усиливается чудесным.

колдунам (причем функция колдуна и предсказателя почти целиком отдана «иным», чаще всего женщинам-мусульманкам (самый показательный с этой точки зрения персонаж — Калабра, мать атабека Мосула Кербоги, героиня таких поэм, как «Крещение Корбарана» (где она сама принимает христианство) или «Детство Годфруа» и «Песнь об Антиохии», где по звездам предсказывает поражение сарацинов), много говорится и об удивительных существах, которые попадают в средневековые бестиарии.

иерархически выстроено, оно подчинено линейному и необратимому времени, которое само по себе сакрально, смысл времени — осуществление союза между богом и человеком (не случайно, что понятия berit и shalom оказываются ключевыми и для понимания христианства), время завершается наступлением Царства Божьего. На смену сакральному бытию каролингского мира приходит мистический союз «жесты крестовых походов» во имя осуществления божественного замысла. Именно так виделось завоевание Иерусалима.

Отрывок из «Иерусалимской истории» Фульхерия Шартрского демонстрирует нам представление о возможности стяжания царства небесного уже в этой жизни. Четко прослеживается концепция «божьего мира», поиск недостающих христианам единства душ и действий; в то же время, через подвиг во имя веры и мученичества становится возможным сделать крест не символом страдания, а символом торжества: «...Поймите же и посмотрите, каким образом Господь в наши дни превратил Запад в Восток. Бывшие прежде западными людьми, мы стали восточными; бывший римлянин или франк стал здесь жителем Галилеи или Палестины; жившие в Реймсе или Шартре оказались горожанами Тира или Антиохии. Мы уже забыли родные места, и одни не знают, где родились, а другие не желают об этом и говорить. Некоторые уже владеют в этой стране домами и слугами по праву наследования, некоторые женились на иностранках, сирийках или армянках и даже на принявших благодать крещения сарацинках. Один живет с зятем или невесткой, или тестем, другой окружен племянниками и даже внучатыми племянниками. Этот обрабатывает виноградники, тот — поля. Они говорят на разных языках, но уже научились понимать друг друга. Разные наречия становятся общими для той другой нации, и взаимное доверие сближает самые несхожие народы. Чужеземцы стали местными жителями, и странники обрели пристанище. Каждый день наши родственники и близкие приезжают к нам сюда, бросая все, чем владели на Западе. Тех, кто был бедным в своей стране, Господь здесь делает богатыми, владевшие несколькими экю здесь обретают бесчисленное количество безантов; имевшим там лишь мызу Господь здесь дарует города. Так зачем же возвращаться на Запад, когда Восток столь благодатен? Господь не потерпит, чтобы носящие крест и преданные ему оказались здесь в нужде. И это, как вы видите, есть великое чудо, коим должен восхищаться весь мир. Разве слышал кто о чем-либо подобном? Господь желает нас всех наделить богатством и привлечь к себе как самых дорогих его сердцу друзей, ибо ему угодно, чтобы мы жили согласно его воле, и мы должны смиренно ему повиноваться, дабы счастливо пребывать в мире с ним...»