А. Б. Щербаков. Шансон де жест: жанр средневековой героической поэзии
Шансон де жест — chansons de geste (песни о деяниях) — произведения французского героического эпоса. С недавнего времени значительно усилился интерес к средневековой истории и культуре. Но на сегодняшний день история и литература часто воспринимаются раздельно, тогда как на самом деле они друг от друга неотделимы. Литература всегда отражает господствующие в обществе настроения, психологию, культуру (в том числе и материальную), то есть самосознание эпохи и ее реалии. С другой стороны, один из основных путей изучения эпохи — работа с литературой данного исторического периода. Так, изучая старофранцузский героический эпос, мы видим эпоху становления и расцвета рыцарства во всех ее проявлениях; это не может не пробудить интерес к эпосу отечественному, к нашей собственной истории и культуре. Актуальность избранной темы определяется прежде всего насущной потребностью литературоведения, преодолевая узкофилологическую направленность, провозглашенную структурализмом и постструктуролизмом, обратиться к исследованию художественного произведения в контексте отраженной в нем истории, а также недостаточной изученностью в отечественной науке одного из важнейших памятников словесности средневековой Франции «Песнь о Роланде».
В целом эпос Франции изучен хорошо, в течение второй половины XIX века в Европе выходит целый ряд работ (Paris, Gautier, Tavernier, Bruckner, Bedier, Boissonade ). Сегодня эти труды стали уже классическими, хотя многие положения опровергнуты (например, теория Ж. Бедье о создании «Песни о Роланде» в монастыре). На протяжении XX века «Chansons de Geste» (и «Песнь о Роланде» в первую очередь) становятся предметом исследования настолько часто, что литература о «Песнях о деяниях» на сегодняшний день практически необъятна. Из наиболее интересных трудов следует назвать работы испанского исследователя Р. Менендес Пидаля . В последние десятилетия авторов все более привлекает культурно-исторический аспект исследования «Песен о деяниях». Так, хотя в своих трудах по религиозной, философской и эстетической мысли в средневековой Европе Д. Робертсон в первую очередь исследует отражение этих концепций в рыцарском романе, он неоднократно обращается и к произведениям «Chansons de Geste» и к «Песни о Роланде» — в первую очередь . Вызывают интерес работы К. Берто, П. Банкура, Х. Бартлеса. В отечественном литературоведении традиция изучения «Chansons de Geste» также имеет давнюю историю. Из работ отечественных литературоведов следует отметить труды Б. И. Ярхо, в частности, его статью «Введение» (предисловие к его же переводу «Песни о Роланде», где подробно описывается эволюция памятника), статьи Вл. А. Лукова «"Песнь о Роланде" в свете фольклора» и «Французский героический эпос "Песнь о Роланде" (анализ фольклорной природы памятника)» (кратко изложено в его «Истории литературы: Зарубежная литература от истоков до наших дней»), где поэма детально разбирается именно как фольклорное произведение, и показывается фольклорная специфика его выразительных средств, а также многочисленные статьи З. Н. Волковой и ее книгу «Эпос Франции», где подробно описываются генетические связи всего французского героического эпоса и разбирается язык его памятников. В 1995 г. вышла книга А. Д. Михайлова «Французский героический эпос», которая является, пожалуй, наиболее полным трудом отечественных исследователей по данному вопросу. Здесь представлены все, в том числе и гипотетические, памятники, причем выстраивается достаточно четкая система их взаимосвязей, однако главное достоинство данного исследования — скрупулезный разбор поэтики и стилистики французского героического эпоса.
В то же время французский героический эпос до последнего времени достаточно редко изучался как целый пласт воинской культуры средневековья, вобравший в себя ее основные черты, хотя отдельные моменты изучения рыцарской культуры в поэмах рассеяны практически во всех существующих исследованиях. Но этого, конечно же, мало. Несколько иначе подходят к данной теме историки. В 1874–1875 гг. в Париже выходит классический труд Виоле-ле-Дюка «Dictionnaire Raisonne du Mobilier Francais de L'Epoque Carlovingienne a la Renaissance», где в исследование средневековой материальной культуры привлекается текст «Песни о Роланде», чаще всего в качестве иллюстративного материала, однако в отдельных главах делается подробнейший разбор описаний оружия и доспехов в «Песни о Роланде». Эту традицию продолжили другие исследователи, среди которых наиболее интересны работы Ф. Кардини, Ж. Ле Гоффа, однако и здесь сохраняется та же тенденция — текст эпических поэм приводится всего лишь в качестве иллюстративного материала для приводимых в этих исследованиях положений из области истории, психологии и мифологии изучаемого периода. Таким образом, можно сказать, что произведения французского героического эпоса крайне мало изучались как памятники, впитавшие в себя воинскую культуру того периода средневековья, когда во всех сферах жизни — социальной, культурной, идеологической, политической и военной — доминировало рыцарство, напитав общество своим менталитетом, представлениями и мифологией, и который обычно зовется рыцарским.
При изучении влияния средневекового европейского общественного сознания на культуру мы предлагаем использовать тезаурусный подход (труды Вал. А. Лукова и Вл. А. Лукова, И. В. Вершинина, Т. Ф. Кузнецовой и др.), который открывает новые возможности для современной гуманитарной науки. Тезаурусный подход предполагает восприятие мировой культуры сквозь призму культурного тезауруса (свода культурной информации, систематизированного по основанию «свой — чужой»), причем ядро тезауруса составляют ценностные приоритеты. Используются также историко-теоретический, историко-генетический, историко-функциональный, семиотический методологические подходы.
Мы вслед за Ф. Кардини считаем, что при рассмотрении культурно-исторического контекста эпохи сложения и бытования французского эпоса следует отвести центральное место господствовавшей в обществе идеологии. Однако рассматриваемый период достаточно продолжителен: от времен последних Меровингов до конца Столетней войны, т. е. практически вся история средневековой Европы. За эти века неоднократно кардинально менялся весь уклад жизни, новые формы общественных отношений приходили на смену старым, соответственно менялось и общественное сознание, а с ним и господствующая в обществе идеология.
В «Песни о Роланде», равно как и в других произведениях «шансон де жест», совместились представления нескольких эпох, причем речь идет не о постепенном переосмыслении сказания о Роланде в духе идеологии начала XII века, а о постепенном переходе более ранней, схожей, но не тождественной идеологии в более позднюю, о ее переосмыслении в соответствии с духом времени. В «Песни о Роланде» можно выделить два явления, достаточно различных: собственно идеология крестовых походов, которая сформировалась на рубеже XI и XII веков, и то, что Ф. Кардини называет «духом военного мессианства», термин, применимый к эпохе Каролингов.
Корни военного мессианства лежат во временах великого переселения народов, оно окончательно оформляется в эпоху Карла Великого, придя к своей наивысшей точке; предметом забот церкви становится утверждение идей об особой любви господа к франкам и о преемственности между римским императорским христианством и франкской христианской монархией. Таким образом, христианство санкционировало сакральность королевской власти древних германцев. Германский воин был связан с системой родо-племенных ценностей, героизм его основан на мифологических архетипах, он легко и прочно воспринимает военный мистицизм Ветхого Завета. Стержнем истории становится отождествление союза и мира (berit и shalom), народ начинает нести мессианскую функцию, становится богоизбранным. Традиция Хлодвига, сделавшего франков «воинами Христа», ставится Карлом Великим на путь соперничества с византийской императорской сакральностью. Войны с язычниками велись в защиту христианства, в целях распространения веры. Церковь объявляет Карла законным наследником римских августов. В IX–X веках санкционированная христианством сакральность королевской власти франков переходит в иное качество. Карл видится уже не просто помазанником божьим и христианнейшим королем, а мессией-защитником, посланцем грозного карающего бога — победителя или даже самим божеством. Он олицетворяет собой мир, причем в понимании единства человека и бога, империи земной и царства небесного. Реальная историческая личность в эту эпоху мифологизируется, наделяется чертами идеального в представлении средневекового человека правителя. Отныне он — мечта о «золотом веке», каким в «темное время» IX–X веков представлялась каролингская эпоха. Не случайно Карлу приписываются деяния других знаменитых франков. Богу-вождю и его воинам противостоит весь «языческий мир», под которым понимаются все нехристианские народы. В этот же период сложилась та самая феодальная система, которая породила рыцарство как важнейшее явление военного уклада и общественно-политической жизни. Церковь пошла по пути сакрализации воинской профессии и выработки рыцарской этики. Этот процесс начался уже каролингскую эпоху. Христианнейшие война и воин-христианин призваны спасти веру, над которой нависла угроза. Особенно стал актуален этот призыв в кровавые IX и X века. В то же время в эпоху Карла речь о «праведной» войне шла именно как о войне оборонительной. Этот тезис вскоре был коренным образом пересмотрен.
осуждению церковь подвергла войны между христианами и выработала концепцию «Божьего мира» (Pax Dei), то есть мира между христианами в защиту веры. Нарушителям «Божьего мира» полагалось наказание, направленное в первую очередь на «общественное благо». Таким образом, адекватным наказанием для лиц военной профессии оказалась опять-таки война, а именно, раз духовная слабость проявляется в их отношении к насилию, то следовало направить их оружие на благие цели. Такая постановка вопроса встретила сопротивление как раз в церковной среде. Вопрос был решен престолом Святого Петра: речь идет не о том, позволительно или нет сражаться с оружием в руках, а о том, что война является святым делом, если только она служит интересам церкви. Воин, отдавший жизнь за веру, получает упокоение в вечной жизни и полное отпущение грехов.
Военная мистика складывается вокруг фигуры «заступника». Его олицетворением становится так называемый фогт, исполнявший судебные и административно-финансовые функции во владениях церкви, также возглавлявший войска. Такие функции окружают его своего рода сакральным ореолом, он имеет право быть похороненным с мечом в церкви, которую он защищал (именно так выглядят похороны Роланда).
Каролингский император, «защитник церкви» был также фогтом. Утверждается и новый тип военного спиритуализма: церковь начинает объявлять погибшего во имя церкви воина мучеником, косвенным образом оправдывая тем самым убийство за веру или святое дело. Война оказалась включена в систему христианских ценностей. Война начинает восприниматься как своеобразный ритуал жертвоприношения. Широко распространяются и культы военных святых, которые отныне становятся во главе воинства, идущего в бой с врагами христианства.
Основное отличие военного мессианства каролингской эпохи и новой идеологии, родившейся в эпоху феодальной раздробленности и резкого увеличения влияния церкви — не в целях войны, а в пропасти, которая пролегает между полубогом Карлом, единственным фогтом христианского мира, и воином-мучеником, идущим на смерть во имя веры. Не последнюю роль в выработке такой идеологии сыграло и исконное желание христиан увидеть на земле подобие Царства Божия, соединить землю и небо. Путь к этому лежал, разумеется, через завоевание Святой Земли, через подвиг во имя веры и мученичества; становится возможным сделать крест не символом страдания, а символом торжества.
Неизбежно эти концепции отразились во французском героическом эпосе «шансон де жест» и в «Песни о Роланде» в первую очередь.
Франции — самая главная, самая богатая и рыцарственная. Вторая затем — о Дооне седобородом из Майанса, который был столь отважен... Третья жеста, что была столь ценима, — о гордом Гарене Монгланском...» Часто это понимается буквально, как циклы, повествующие о деяниях того или иного героя, на основе такого взгляда подход Бертрана объявляется неправомочным, а сами «жесты» при попытках исследователя создать собственную классификацию дробятся на новые циклы, выделенные исключительно по признаку общего для нескольких поэм главного героя. Такие «жесты» оказывается возможным выделять буквально до бесконечности. С другой стороны, в основе классификации Бертрана де Бар-сюр-Об четко просматривается разделение по основной эпической идее: каждая из «жест» объединена некоей вариацией основной эпической идеи, организующей данную «жесту» в идейном плане. Необходимо учесть, что во времена Бертрана тот или иной род представлялся носителем определенных качеств, и, учитывая, что в фольклоре, куда относится большая часть «шансон де жест», за каждым персонажем закреплена строго обусловленная функция, а также, что в основе этой классификации четко прослеживается деление по основной эпической идее. Можно сделать вывод, что причина разделения «жест» по именам основателей родов — закрепление за тем или иным родом функции носителя, воплощающего определенную эпическую идею. Такой подход к явлениям достаточно характерен для средних веков. «Жеста короля Франции» повествует о роде каролингских императоров, берущем свое начало от Пиппина Короткого, французы XII века видят каролингское время золотым веком, а власть императоров — подлинно сакральной; отсюда центральная фигура здесь — король Франции, символ народной правды и силы, оплот против иноземцев — «язычников», или против своеволия и хищничества крупных феодалов. В эпосе это — родовое качество Каролингов. Главную роль в произведениях, относящихся к «жесте короля», чаще всего играет Карл Великий, сын Пиппина, которому в эпосе часто приписываются деяния других императоров. Карл — фигура, наиболее четко соотносящаяся в сознании европейцев XII века с золотым веком и божественной властью.
В «Жесте Гарена де Монглан» доминирует образ идеального вассала, бескорыстно служащего родине и королю, король — на втором плане, «деяния» совершаются его верными вассалами. Формулировка из поэмы «Эрнальт де Боланд» сообщает о роде Гарена, причем в качестве главного родового качества называется способность править согласно закону, тогда как «Жеста Доона де Майанс» представляет нам непокорных вассалов, дается двоякая оценка феодальной разрухи, автор испытывает печаль по поводу бесчинств феодалов и слабости короля, но в то же время выказывает некоторое сочувствие мятежным баронам. Таким образом, эпический мир предстает нам во всей полноте: королевская власть как власть высшая и всеобъемлющая, как своего рода высочайший синтез мифа о «золотом веке», род идеальных вассалов как род, являющийся опорой высшей власти, и род непокорных, склонных к анархии вассалов как нечто, с одной стороны, противопоставленное высшей власти, а, с другой — показывающее и некоторые негативные ее стороны.
Современными исследователями выделяется еще две «жесты», по времени возникновения более поздние: «жеста крестовых походов», повествующая о событиях крестовых походов и предшествовавших им, значительно отстоящая от всех остальных «жест» и, по-видимому, не прошедшая стадию устного бытования. Если же говорить об основной эпической идее «жесты крестовых походов», то, вероятно, это идея самоотвержения во имя высшей, божественной цели. Она как бы приходит на смену «королевской жесте». Это деяние становится новым синтезом, новой всеобъемлющей идеей. Не случайно, объединив в мистическом порыве потомков Гарена де Монглан и Доона де Майанс, ранее противопоставленных друг другу, поэмы «жесты крестовых походов» практически не говорят о потомках Пиппина. Ничего неожиданного в этом нет: идеология «военного мессианства», бывшая главной идейной основой французского эпоса, складывавшегося в каролингское и посткаролингское время, в XI веке превращается в «идеологию крестовых походов», и мессианская роль государственной власти франков и императорская сакральность замещается самоотречением во имя неземного служения. Выделяется также и «провинциальная жеста», поэмы которой, как правило, достаточно четко соотносятся с тремя основными «жестами». Существуют отдельные памятники, которые существуют вне любой из упомянутых «жест».
Таким образом, в целом классификация Бертрана де Бар-сюр-Об является абсолютно правомочной и представляет нам четкую и логичную картину эпического мира, переданную в понятиях, характерных для его времени и ясную и закономерную для его современников.
Решая вопрос о формировании жанра «шансон де жест» и его традиционности, мы должны иметь в виду, что памятники французского героического эпоса в основном имеют фольклорную основу. То или иное сказание до своей письменной фиксации проходит стадии устного возникновения и распространения. При сопоставлении всех рукописей некоторых памятников (например, «Песни о Роланде» или «Коронования Людовика») можно обнаружить несомненные следы их устного бытования. На всех этапах своей эволюции сказания сохраняют связь с историческим преданием, которое получало фиксацию в иных памятниках письменности. Таким образом, внешней стилистической приметой памятников жанра является изначальный фольклоризм, хотя и не все памятники являются фольклорными произведениями (например, «Песнь о Бертране Дюгесклене», самостоятельная, вне какого-либо цикла поэма начала XV века, приписываемая перу Жана Кювелье). Отметим стилистические приметы жанра, среди которых клише, характерные для всего жанра (зачины), или для отдельного произведения (клише «поединок» в «Песни о Роланде»). Характерны постоянные эпитеты, повторы и гиперболизированность всего эпического мира. Важный признак — анонимность произведений, подчеркивающая их фольклорное происхождение.
проходящими через всю лессу. Как и все предыдущие признаки, это — часть мнемонической системы, направленной на запоминание и пересказ, позднее эта система превращается в традиционную жанровую форму.
Сюжет для французского героического эпоса становится важнейшим жанровым признаком, это — действительно «песни о деяниях», о подвигах во славу христианской веры и на благо родной страны. Художественное пространство эпоса почти не знает размытости своих границ — они достаточно конкретны, а также временных аномалий и сдвигов. В то же время следует отметить важнейшую особенность сюжетного построения произведений героического эпоса — «логическую инверсию» (термин Вл. А. Лукова). То есть, все действие стремится к строго обусловленной развязке. Эта особенность организует особый тип художественного времени, характерный для эпоса, его можно определить как «будущее в прошлом». Причинно-следственные связи играют здесь незначительную роль.
на его основе свободный вымысел), наконец, эпический мир отделен от современности, то есть от времени певца, абсолютной эпической дистанцией. Легко заметить, что во многих случаях отсутствует абсолютная эпическая дистанция, отделяющая эпический мир от современности. Это касается «жесты крестовых походов» и небольшой группы произведений, созданных уже в эпоху позднего средневековья, авторских, но сохраняющих традиционную форму. Это произведения, повествующие о деяниях значимых либо для всего христианского мира («жеста крестовых походов»), либо для молодого национального государства (например, «Песнь о Бертране Дюгесклене»). Наиболее важным признаком для «шансон де жест» как эпических произведений является прежде всего сюжетика; основным признаком прошлого как предмета эпоса должна быть явная и очевидная значимость для настоящего, причем эпическая дистанция оказывается прежде всего в области значимости явления для социума.
Эпическую традицию следует рассматривать как единство устойчивости и подвижности, где устойчивость — преемственность конкретных образов, сюжетов, стиля; подвижность не произвольна: творчество замкнуто строгими границами как в содержании, так в форме и технике. Эпос вбирает в себя и отражает основные черты данной среды в виде ее сильно мифологизированного самопредставления. В дошедшей до нас стадии эпос пропитан самосознанием и самоутверждением рыцарского сословия в эпоху расцвета. С другой стороны, по-видимому, эпическая традиция придает устойчивую форму всем произведениям определенного содержания. Процесс распадается на два этапа:
1. Путем устного бытования создаются произведения фольклорные, воспевающие деяния, причем деяния воинские. Форма здесь — система в основном мнемоническая, целиком и полностью диктуется потребностью запоминания больших массивов текста. Однако уже на данном этапе вместе с выработкой практически всей системы поэтики «шансон де жест» создается представление о «шансон де жест» как о жанре, который единственно должен повествовать о значимых воинских деяниях. Жанр оказывается чрезвычайно устойчивым, и куртуазное влияние нового времени затрагивает его в минимальной степени.
авторские произведения и авторские обработки старых сюжетов имитируют фольклорный строй как систему, которой единственно и можно воспеть великие деяния. Такова природа внешней стилистической приметы памятников жанра — изначального фольклоризма. В числе его признаков можно назвать, например, имитацию устности исполнения. Важный признак — анонимность памятников, здесь активно встает вопрос об авторстве, однако предлагаемый Б. И. Ярхо термин «коллективное преемственное авторство» может быть отнесен только к той группе памятников, которая прошла стадию устного бытования, но никак не к тем, которые создавались одним автором. Однако анонимность произведений, закономерная в фольклорных памятниках, сохраняется и там. А. Д. Михайлов считает анонимность связанной с фольклоризмом как основным признаком жанра, или даже его обязательным условием.
Со стихотворной формой, также указывающей на своеобразный фольклоризм эпоса как на определенный жанровый признак, связан и формульный стиль, всесторонне изученный, применительно к французскому эпосу, Жаном Ришнером. Формульность неразрывно связана с мотивами эпоса: тот или иной мотив предполагал использование свойственных ему словесных формул (причем это относится к мотивам-действиям не в меньшей мере, чем к мотивам-описаниям).
В эпосе конфликт вынесен за рамки внутреннего мира героя и реализуется исключительно в сфере его общественной деятельности, что вытекает из сюжетики. Все сюжеты эпоса развернуты в эпическом мире, который четко очерчен в пространстве и во времени и соотнесен миром певца и его слушателей. Этот мир существует в коллективном мифологическом сознании эпохи. Более того, гиперболизированность всего бытия эпического мира — одна, единая гипербола, которая служит для выделения эпического мира, его четкого разграничения с миром певца и его слушателей.
Значительное количество анахронизмов, а также сюжетные противоречия между отдельными поэмами — столь же закономерная черта эпического мира, как и его гиперболизированность. Анахронизмы абсолютно не имеют никакого значения, поскольку мифологическое сознание всякой эпохи есть единый пласт, имеющий генеральную сюжетную линию, со своей хронологией, и любая сюжетная линия, за исключением генеральной, легко допускает вариативность. Основой эпической поэмы становится конкретный исторический факт, который подгоняется под общую историческую доминанту эпического мира, его магистральную сюжетную линию, при этом существенным образом переосмысливаясь. Историзм французского эпоса базируется в первую очередь на мифологемах, и любое историческое событие опосредуется согласно имеющейся модели через мифологическое сознание, и значение приобретает не сколько само историческое событие (в эпосе оно может приобрести несвойственную ему значимость, да и измениться до неузнаваемости), сколько те потенциальные сюжетные и идейные возможности, изначально заложенные в самой структуре эпического мира с его магистральным сюжетом и вариативностью, то есть историческая основа — скорее исторический повод, дающий исполнителю возможность развить то, что изначально заложено в самой структуре эпоса.
Циклизация повествовательных жанров — явление в высшей степени закономерное и характерное не только для средних веков, причем в первую очередь это касается эпоса. Заметно, что в основе этого объединения лежит жанровый принцип. Ситуация слишком вольного перепевания эпических сказаний и полного отступления от эпического единства устойчивости и подвижности представляется просто невозможной и, более того, это становится нарушением требований жанра.
и в эпоху построения национальных государств и серьезных общественно-политических, социальных и идеологических изменений способность жанра к адаптации была исчерпана.
Песни о деяниях» — неотъемлемая часть средневековой военной культуры; они отражают миропонимание и идеологию военного класса, которые сформировались на базе религиозных и мистических представлений, где центральным оказывается миф о воине-защитнике. Жанр исчезает с распадом средневековой военной культуры, сюжеты адаптируются к новому времени. Военная культура средневековой Европы эволюционировала, что в виде наслоений отразилось в «песнях о деяниях».
«Песни о деяниях», являясь квинтэссенцией имперского миропонимания, функционирует только на каролингском и посткаролингском пространстве, преобразуясь в единый эпический мир, где каждое отдельное произведение есть его частный случай и где связующую и организующую роль играет «Королевская жеста» и «Песнь о Роланде» как ее центральное произведение. Являясь центральным произведением «Королевской жесты», «Песнь о Роланде» в наибольшей степени отражает магистральную идею каролингского эпоса, а именно идею построения всемирной христианской империи и военного мессианства как пути к ее осуществлению.
Лит:
Ярхо Б. И. Введение // Песнь о Роланде. М., 1935;
Волкова З. Н. Эпос Франции. М., 1984;
Михайлов А. Д. Французский героический эпос. М., 1995;
Луков Вл. А. История литературы: Зарубежная литература от истоков до наших дней / 5-е изд. М., 2008;
Paris G. Histoire poetique de Charlemagne. P., 1865;
Ibid. Les Epopees francaises. Т. II–III. P., 1880, 1892;
Tavernier. Zur Vorgeschichte des altfranz Rolandsliedes. Berlin,1903;
Bruckner. Das Verhaltnis des franzosischen Rolandsliedes zur Turpinschen Chronik und zum «Carmen de proditione Guenonis»: Diss. Rostock,1905;
Robertson D. Essays in medieval culture. Princeton (N. J.), 1980. А. Б. Щербаков