Т. С. СИМЯН
МОТИВ БОЛЕЗНИ И ВРАЧЕВАНИЯ В ЛИТЕРАТУРЕ СРЕДНЕВЕКОВЬЯ И ВОЗРОЖДЕНИЯ
(ГАРТМАН ФОН АУЭ-БОККАЧЧО-РАБЛЕ)
ЕРЕВАНСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ
ЛИНГВИСТИЧЕСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ
ИМЕНИ В. Я. БРЮСОВА
ДЖИВЕЛЕГОВСКИЕ ЧТЕНИЯ
Выпуск А, Часть II
Ереван - «ЛИНГВА»,2009.
http://www.brusov. am/docs/Jivelegov_sbornik-2. pdf
Целью статьи является
1. интертекстуальность мотива болезни1 в повести Гартмана фон Ауэ «Бедный Генрих» («Der Arme Heinrich», ок. 1190) и в книге Иова,
2. попытаться проследить эволюцию мотивов болезни и врачевания в произведениях Дж. Боккаччо и Франсуа Рабле.
1. 0 Образы Генриха и Иова (опыт сравнительного анализа)
Ибо, если бы мы судили сами себя,
то не были бы судимы:
Будучи судимы, наказываемся от Бога,
чтобы не быть осужденными с миром (1 Кор. 11: 31-32)
Мы постараемся раскрыть мотив болезни путем сравнения главных образов Генриха, Иова и отметить интертекстуальные особенности этих двух текстов.
В произведении Гартмана фон Ауэ интересно то, что автор как болезнь выбирает проказу2
Дело в том, что проказа в Средневековье3 была самой распространенной болезнью. Вот поэтому мотив болезни стал часто встречаться в дальнейших произведениях Средневековья.
Например, Конрад Вюрцбургский (около 1120-1187) в своих произведениях «Энгельгард», «Сильвестр» обращается к мотивy болезни.
Конечно, проказа была известна и в древние времена. Например, в книге Левита 13-14 главы посвящены описанию этой болезни, где в частности говорится, что «У прокаженного, на котором эта язва, должна быть разодрана одежда, и голова его должна быть не покрыта, и до уст он должен быть закрыт и кричать: нечист! Нечист. Во все эти дни, доколе на нем язва, он должен быть не чист, нечист он; он должен жить отдельно, вне стана жилище его» (Левит, 13: 44-46).
Отметим, что в тексте проказа отмечается знаками («открытая голова», «разодранная одежда»), то есть это условные знаки для распознания прокаженного. Это знаки становятся обязательными, по которым общество4 может распознать прокаженного. Интересно, что эти знаки могут восприниматься издалека, чтобы исключить общение между больным и здоровым. Прокаженный должен находиться далеко от жилых территорий, что уже само по себе означает изоляцию от общества, отстранение по объективным причинам.
Мотив болезни (проказа) и врачевания прокаженного вошел в гартмановский текст также под влиянием евангелий от Матфея (8:1-3), Марка (1:40-45) и Луки (5:12-16). Приведем один отрывок, описанный в Евангелии Матфея: «Когда же сошел Он с горы, за Ним последовало множество народа. И вот подошел прокаженный и, кланяясь Ему, сказал: Господи! если хочешь, можешь меня очистить. Иисус, простерши руку, коснулся его и сказал: хочу, очистись. И он тотчас очистился от проказы» (Матфей, 8:1-3). А теперь перейдем к сравнительному анализу образов. Из повести Гартмана видно, что болезнь Генриха имеет три семантических оттенка:
первое – как знак отчуждения человека от Бога (причина),
второе – наказание, посланное ему Богом (следствие)5,
третье – дать понять человеку-верующему присутствие Бога, что Он жив и в любой момент может о себе дать знать, если человек начинает грешить (теистическое мировоззрение). Это утверждение можно увидеть в Евангелии от Иоанна в отрывке лечения слепого от рождения: «И, проходя, увидел человека, слепого от рождения. Ученики Его спросили у Него: Равви! кто согрешил, он или родители его, что родился слепым? Иисус отвечал: не согрешил ни он, ни родители его, но это для того, чтобы на нем явились дела Божьи» (Иоанн, 9:1-3).
Из диалога видно, что болезнь осознается также как результат вины родителей, которая может передаваться по наследству из поколения в поколение. Однако, этот смысл отсутствует и в книге Гартмана, и в книге Иова. Здесь, скорее болезнь дается человеку, чтобы «дела Божьи» стали известны людям.
Интересно, что мотив болезни в «Бедном Генрихе» становится причиной, из которой исходит несколько последствий. Болезнь (проказа) в тексте приводит Генриха к отчуждению, люди отворачиваются от него, так как на нем заметны все признаки болезни. А это означает, что Генрих лишается горизонтальных взаимоотношений, друзей-рыцарей, имеющих равные социальные права, а также отстраняется от общества, так как люди боятся заразиться (лепрофобия).
Генрих теряет свою телесную, физическую, душевно- духовную гармонию, вот поэтому и тело Генриха приобретает безобразный вид. Отметим, что в Средневековье считалось, что если тело больное, то и душа больна. Душа и тело были тесно взаимосвязаны. Тело являлось, как бы внешним проявлением души. Подобное восприятие углубляет сопереживание средневековой аудитории.
Подобное душевное состояние описывается также в книге Иова, где от него, так и от Генриха, отворачиваются братья, родственники: «Братьев моих Он удалил от меня, и, знающие меня, чуждаются меня. Покинули меня близкие мои, и знакомые мои забыли меня. Пришлые в доме моем и служанки мои чужим считают меня; посторонним стал я в глазах их. Зову слугу моего, и он не откликается; устами моими я должен умолять его. Дыхание мое опротивело жене моей, и я должен умолять ее ради детей чрева моего. Даже малые дети презирают меня: поднимаюсь, и они издеваются надо мною. Гнушаются мною все наперсники мои, и те, которых я любил, обратились против меня» (Иов,19:13-19).
Его тело покрылось «проказою лютою от подошвы ноги его по самое темя его. И взял он себе черепицу, чтобы скоблить себя ею, и сел в пепел [вне селения]» (Иов, 2:9). Положение Иова становится крайне тяжелым, и приходят к нему посочувствовать и утешать его три родственника – Елифаз Феманитянин, Вилдад Савхеянин и Софар Наамитянин6 (Иов, 2:12-11).
Эти строки показывают, что текст Гартмана построен почти однотипно с образом Иова. Генрих, как и Иов, от «переизбытка горя»7 отворачивается от человечества, «спорит с природой» (584). Все это можно рассматривать, как знаки печали Генриха. А нам известно, что уныние в христианском сознании это один из смертельных грехов, т. е. Генрих, отвергает человека, а это значит, что он не в состоянии любить Бога.
В тексте Гартмана отсутствует явный протест против Бога, а в тексте Иова – присутствует, где он проклинает: «погибни день, в который я родился, и ночь, в которую сказано: зачался человек! День тот да будет тьмою; да не взыщет его Бог свыше, и да не воссияет над ним свет! Да омрачит его тьма и тень смертная, да обложит его туча, да страшатся его, как палящего зноя!» (Иов, 3: 1—26). Этот можно заметить в тексте Гартмана: «И свет в очах его померк, // он мир прозрел, и жизнь отверг, // прокляв без снисхожденья // час своего рожденья» (584-585).
По тексту болезнь Генриха мотивирована тем, что он заболел за свои земные грехи, за то, что он не осознал, что все его земные блага – от Бога. Схема «падения» Генриха такова: Генрих не познал Бога, а это уже разрыв с Богом, т. е. грех > болезнь > лишение земных благ: власть, честь > изоляция от общества.
Авторское «Я» (да и вообще христианская этика) исключает случайность, болезнь есть следствие «слепой судьбы»: «Слепой ли в том виновен рок? // Нет! Кто, от господа далек, // ликует безмятежно,// тот гибнет неизбежно!» (583). Отсюда вытекает, что болезнь Генриха послана Богом как необходимость. Из сказанного можем сделать вывод, что авторское мышление и вообще средневековое мышление теистическое, т. е. двигателем причинно-следственных связей был Бог.
Подобное мировосприятие было приемлемо в Средневековье, что и становится материалом «пропаганды» средневекового слушателя, читателя (прагматический план). Дидактическая направленность гартмановского текста не дает возможности для самоанализа, для внутренних диалогов Генриха. Авторское «Я» моделирует его, определяет, что важнее, что ценнее. Он не предоставляет слова Генриху, чтобы герой сам описал свои переживания.
«Бедному Генриху». Если в «Бедном Генрихе» доминантным нарратором повести является авторское «Я», как «идеолог», то в книге Иова в основном сам Иов. Иначе говоря, гартмановский текст в основном «построен» по принципу – Я-авторское – он (Генрих, образ), то книга Иова в основном – он-он8.
Жалоба Иова составлена из вопросительных предложений; он требует от Бога логического объяснения своему наказанию за грехи9: «Не буду же я удерживать уст моих; буду говорить в стеснении духа моего; буду жаловаться в горести души моей. Разве я море или морское чудовище, что Ты поставил надо мною стражу? Когда подумаю: утешит меня постель моя, унесет горесть мою ложе мое, ты страшишь меня снами и видениями пугаешь меня; и душа моя желает лучше прекращения дыхания, лучше смерти, нежели сбережения костей моих. Опротивела мне жизнь. Не вечно жить мне. Отступи от меня, ибо дни мои суета. Что такое человек, что Ты столько ценишь его и обращаешь на него внимание Твое, посещаешь его каждое утро, каждое мгновение испытываешь его? Доколе же Ты не оставишь, доколе не отойдешь от меня, доколе не дашь мне проглотить слюну мою? Если я согрешил, то, что я сделаю Тебе, страж человеков! Зачем Ты поставил меня противником Себе, так что я стал самому себе в тягость? И зачем бы не простить мне греха и не снять с меня беззакония моего? ибо, вот, я лягу в прахе; завтра поищешь меня, и меня нет» (Иов, 7:11-21). То есть Иов задает себе вопрос в смысле последствий своего бытия. Этими вопросами он пытается найти долю своей вины.
Путем самоанализа не найдя своей вины, Иов как бы обостряет взаимоотношения человек-Бог: «Нет между нами посредника, который положил бы руку свою на обоих нас» (Иов, 9:33), то есть Иов требует посредника между собой и Богом для аргументированного суда.
Подобное требование Иова есть отклонение от нормы: Иов хочет решить свою задачу не в вертикальном плане (человек-Бог)10, а в горизонтально-вертикальном (человек- посредник-Бог): «Да отстранит Он (посредник между Богом и Иовом) от меня жезл Свой, и страх Его да не ужасает меня, и тогда я буду говорить и не убоюсь Его, ибо я не таков сам в себе» (Иов, 9:34-35).
В этом тексте мы видим другую коннотативную сторону: нет посредника, нет того справедливого, который может решить возникшую проблему между человеком и Богом. Софар Наамитянин отвечает Иову: «разве на множество слов нельзя дать ответа, и разве человек многоречивый прав? Пустословие твое заставит ли молчать мужей, чтобы ты глумился, и некому было постыдить тебя?» (Иов, 11: 2-3).
Генрих Гартмана начинает осознавать свои грехи на основе импульсов, исходящих из событий внешнего плана. При подготовке врача убийства дочери крестьянина, Генрих начинает осознавать, что не имеет права отнимать чужую жизнь, лишать другого счастья, жизни. Иная задача в тексте Иова: здесь сильно выражен самоанализ, рефлексия, доказательством чего являются монологи Иова. А мы знаем, что монолог в отличие от диалога, является формой «неестественной» речи, что в художественном плане усиливает эмоциональность, выразительность (вспомним монологи Гамлета).
Иов готов отвечать за свои деяния. В этом плане он становится новым человеком, который своим мышлением ближе к человеку европейской цивилизации: «Тогда зови, и я буду отвечать, или буду говорить я, а Ты отвечай мне. Сколько у меня пороков и грехов? Покажи мне беззаконие мое и грех мой. Для чего скрываешь лицо Твое и считаешь меня врагом Тебе? Не сорванный ли листок Ты сокрушаешь и не сухую ли соломинку преследуешь?» (Иов, 13:22-25), «И на него-то Ты отверзаешь очи Твои, и меня ведешь на суд с Тобою?» (Иов, 14:1).
Заметим, что последующие поколения человечества развили душевное состояние Иова, сделали действительностью, явью. Нет больше в западной цивилизации вертикальной связи; полностью господствуют горизонтальные отношения. К выше сказанному можно добавить, что в конце книги Иова восстанавливается вертикальная коммуникация между Иовом и Богом11, но он все равно западной культуре указал этот путь горизонтальных отношений12.
Таким образом, можно сказать, что в книге Иова показаны его поиски причинно-следственных связей самом себе, в пространстве собственного «я», то в гармановском тексте этот мотив становится наилучшей возможностью пропаганды и просвещения средневековой аудитории.
1. 1 Мотив болезни и врачевания как показатели
профанации на примере Дж. Боккаччо «Декамерон» и
Фр. Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль»
Необходимо отметить, что, прослеживая мотив развития болезни и врачевания, становится возможным раскрыть изменение мышления в последующих веках.
Здесь хотелось бы особо остановиться на первой новелле второго дня в «Декамероне» (1354) Джованни Боккаччо.
До перехода к обсуждению новеллы хотелось бы отметить, что текст этот дает нам возможность установить очень важный факт, что в литературе эпохи Возрождения христианская аксиология профанируется (Entgotterung) в мирской, художественной литературе. То есть человек перестает боготворить мир: «Отказ от обожествления мира (Entgotterung), – пишет Милан Кундера, – это один из феноменов, характеризующий Новое время. Отказ от обожествления мира не означает атеизм, это ситуация, когда индивидуум, мыслящее эго заменяет Бога как основу всего; человек может сохранять веру, преклонять колени в церкви, молиться в постели, его святость теперь будет принадлежать лишь его собственному, субъективному миру»13. Полагаем, что первая новелла второго дня в «Декамероне» – наилучшее описание этого феномена.
Новелла начинается с того, что три товарища: Стекки, Мартеллино и Маркезе приходят в город Тревизо, где в этот же день умирает немецкий нищий. При отпевании души этого пристойного немца Арриго (не знаю, правда ли, нет ли, – говорит Немфила – рассказчик очередной новеллы)14 начинают звонить все колокола церквей Тревизо. Тревизцы «приняв это за чудо, все стали говорить, что Арриго – святой, и когда народ со всего города сбежался к дому, где лежало его тело, понесли его, точно святые мощи, в главную церковь, куда стали приводить хромых, увечных, слепых и всех, пораженных какою-нибудь болезнью и недостатком, как будто всем надлежало исцелиться от одного прикосновения к телу» (74-75).
Только прибывшие в город Тревизо шуты также пожелали увидеть святого, но поскольку было очень многолюдно: Мартеллино притворился больным15 и Маркезе со Стекки – привозят и прикладывают его к святому Арриго. Мартеллино, проявляя все свое актерское мастерство, «погодив немного, принялся (а умел он это делать превосходно) показывать, будто разжимает один палец, потом кисть руки, потом всю руку и таким образом выпрямился весь» (76). По стечению обстоятельств «стоял там случайно поблизости один флорентинец», который хорошо знал Мартеллино, но не узнал его в этом изуродованном виде (76).
16. Выходит, что этот флорентинец раскрывает людские глаза, которые были переполнены чувствительностью и духовным сознанием. Притом эта профанация у рассказчика в смысле оценки – двояка («правда это или ложь, не знаю»); он еще не определился. Фактически, в сознании рассказчика еще не произошел отказ от обоготворения мира, но в новелле – да.
Чудо, наблюдаемое в глазах людей превращается в игру: «религия и юмор – пишет Милан Кундера – несовместимы»17.
Здесь происходит психологическое и мировоззренческое столкновение между толпой и актерами: с одной стороны серьезность, с другой стороны – игровое, юмор. Кроме того, в новелле четко заметно соприкосновение двух взаимоисключающих (или параллельных) пластов средневековой культуры – народно-карнавальная и религиозно- церковная.
И, естественно, оскорбленное духовное чувство народа стала причиной, чтоб напасть на артиста, поскольку в сознании толпы18 была ярко выражена оппозиция: «мы – они». «Мы» воспринималась как «наше», а «они» – «чужое», «инородное». Иначе говоря, понятие толерантности была чужда культуре Средневековья.
лечение расслабленного.
Приведем отрывок, описанный в Евангелии от Матфея: «Тогда, ОН, войдя в лодку, переправился обратно и прибыл в Свой город. И вот, принесли к Нему расслабленного, положенного на постели. И, видя Иисус веру их, сказал расслабленному: дерзай, чадо! Прощаются тебе грехи твои»19 (9:1-3). Как мы видим, если в Евангелии расслабленный излечивается благодаря своей вере, то в тексте Боккаччо – есть только искусная игра артиста: игра замещает веру.
Если внимательно присмотреться, то выходит, что в этой части греховность и инвалидность, болезнь тесно взаимосвязаны. Причина болезни инвалида в его грешности. Прощается грех, болезнь исчезает. В этом основной смысл эпизода, который аргументируется следующими словами Христа: «…. Сын Человеческий имеет власть на земле прощать грехи, – тогда говорит (Христос. – Т. С.) расслабленному: встань, возьми свою постель и иди в дом твой» (Матфей, 9:6).
«Бедном Генрихе» эта семантическая линия непосредственно связана с выше приведенным отрывком из Евангелия, то в «Декамероне» эта семантическая линия приобретает совсем другую окраску.
Артисты ставят под большое сомнение возможность излечения больного Богом вообще, не осознается больше возможность излечения чудом, вера заменяется игрой.
Интересно, что подобный эпизод описан также в Евангелиях от Матфея (12:9-4), Марка (3:1-6) и Луки (6:6-11), когда Христос излечивает сухую руку больного. В то время человеку Христос сказал: «Протяни руку твою. И он протянул, и стала она здорова, как и другая» (Матфей, 12:13).
Как замечаем в текстах Гартмана и Боккаччо есть определенная общность, однако, описанное в них – на разных полюсах. То есть эту новеллу можем воспринять, как аллюзию на описанные эпизоды в Евангелиях.
В новелле актер Мателлино как бы «оживляет» статическое описание евангельского эпизода, он артистически в динамике показывает оживление сухой руки. Иначе говоря, он как бы разыгрывает сцену, описанную в Евангелии. Мартеллино воспринимает мир, как игровое пространство, а не как религиозное. Сказанное можно потвердить следующим: «…Судья подесты, человек суровый, немедленно отведя Мартеллино в сторону, принялся его о том (т. е. о мнимой краже. – Т. С.) допрашивать, но Мартеллино отвечал » (77). Мартеллино начинает чувствовать реальность лишь тогда, когда судья, возмущенный его поведением, приказывает привязать его руки и нанести несколько ударов. Только после ударов «приходит в себя» и начинает трезво смотреть на мир, тем самым и разрушается игровое, карнавальное, ирреальное.
Интересно, что и в Евангелии, и в новелле Боккаччо описанное происшествие создает конфликтную ситуацию. В Евангелии лечение сухой руки человека вызывает гнев книжников и фарисеев, что Христос осмеливается излечить больного в субботний день.
Этим деянием Христос подчеркивает, что не человек для субботы, а суббота для человека. «И наблюдали за Ним, не исцелит ли его в субботу, чтобы обвинить Его. Он же говорит человеку, имевшему иссохшую руку: стань на средину. А им (книжникам и фарисеям. – Т. С.) говорит: должно ли в субботу добро делать, или зло делать? душу спасти, или погубить? Но они молчали» (Марк 3: 2-4).
Иная задача в новелле Боккаччо. Конфликт разрешается благодаря находчивости Стекки и Маркезе. Для спасения Мартеллино они обращаются к полиции, чтобы те его задержали, как карманника. Жандармы спасают его от избиения толпы, но открывают судебное дело за содеянное. Эта конфликтная ситуация разрешается только после того, как его товарищи рассказывают о происшедшем хозяину гостиницы, который рассмеялся, узнав о происшествии. Затем хозяин гостиницы обращается с Сандро Аголанти, который жил в Тревизо и был в большой части у синьора.
и все, втроем (Мартеллино, Стекки, Маркезе – Т. С.), избегнув, против ожидания, столь великой опасности, вернулись подобру- поздорову, восвояси» (78).
Как мы видим, все услышавшие (хозяин гостиницы, Сандро Аголанти, синьор) о происшедшем с Мартеллино смеются, относятся к этому с юмором, как задорное «приключение». Такое восприятие инцидента все троих означает, что они проявляют снисхождение, толерантность, даже синьор дарит подарки, как знак любви, внимания, понимания. В этом контексте синьор поступает больше по- христиански, чем толпа.
и из текста можно вывести, что кроме судьи, все остальные, имеющие высокий статус, в состоянии проявить толерантность, воспринять происшедшее как игру-спектакль, как проявление артистизма, иначе говоря, посмотреть глазами зрителя, а не чиновника, бюрократа, фанатика.
Заметим, что, если у Боккаччо профанируется болезнь и врачевание в сфере игрового пространства, то в романе «Гаргантюа и Пантагрюэль» (1533) Ф. Рабле, как врач, устами Грангузье уже разоблачает спекуляции католической церкви, что излечение «чудом» уже миф: «<…> – Мы (паломники. – Т. С.) ходили помолиться святому, чтобы он чуму от нас отвел, – отвечал Неспеша. – Да, вы что, с ума сошли? – воскликнул Грангузье. – Неужели вы думаете, что святой Себастьян насылает чуму? – Еще как насылает! – подтвердил Неспеша. – Это мы знаем от нашего проповедника. – Что? Воскликнул Грангузье. – Эти лжепророки распространяют подобные суеверия? Клевещут на святых угодников Божьих, уподобляют их бесам, которые только и делают, что сеют в мире зло? Это все равно как у Гомера на греческое войско насылает чуму Аполлон, а другие поэты навыдумывали целое сонмище разных Вейовисов и злых богов. Так же вот в Сине некий ханжа проповедник поучал, что святой Антоний палит огнем ноги, святой Евтропий насылает водянку, святой Гильда – сумасшествие, а святой Хну-подагру. Я его примерно наказал, и хотя он обозвал меня еретиком, однако с того времени ни один ханжа не посмел сунуть нос в мои владения. Так вот, я диву даюсь, как это наш король не возбранит им проповедовать в его королевстве этакую дичь, – их должно еще строже наказывать, нежели тех, что насылает чуму при помощи магии и всякого колдовства. Чума убивает тело, а эти чертовы обманщики отравляют души бедных простых людей»20.
Эпизод свидетельствует о том, что в тексте Рабле отрицается то положение, что святые посылают людям болезни. Подобное мышление, как мы уже заметили, полностью противоречит духу гартмановского текста.
«явиться» в маске болезни. В тексте Боккаччо мы становимся свидетелями профанации, люди не верят в чудо; не возможно излечение на основе веры. Если эта задача представляется в «Декамероне» в игровом модусе, то у Рабле – рациональном. Грангузье говорит не как верующий, а как – демистификатор-мифолог. Он осуждает идею передачи (от Бога, святых) болезни человеку, как стоящий за пределами христианского мировоззрения, чем и наносит удар католической церкви, которая на подобных спекуляциях зарабатывала.
Примечания.
1 Мы здесь специально подчеркиваем, что в этой статье будет рассматриваться только мотив болезни Генриха.
2 Напомним читателю, что она появляется постепенно, поражая кожу, периферийную нервную систему, глаза и некоторые внутренние органы. На теле больного образуются красные следы – язвы, следствии которых тело в этих местах становится бесчувственным, исчезает ощущение тепла, холода, боли. Следует заметить, что в старину люди полагали, что проказа передается воздушно-капельным путем, тогда как она передается путем непосредственного контакта с пораженным.
3 Напомним, что проказа в Европе распространилась во времена крестовых походов и достигла пика в XII веке, а исчезла приблизительно в конце 16 века. (http://de.wikipedia.org/wiki/Aussatz). В этом и причина, что часто встречающиеся в обществе явления быстро «входят¦ в структуру художественных текстов и становятся ощутимыми для данного периода времени, что и, в свою очередь, давало возможность воспитывать средневековую аудиторию.
5 Эта семантическая линия очень хорошо развита в послании святого апостола Павла к евреям: «Если вы терпите наказание, то Бог поступает с вами, как с сынами. Ибо есть ли какой сын, которого бы не наказывал отец? Если же остаетесь без наказания, которое всем обще, то вы незаконные дети, а не сыны. Притом, если мы, будучи наказываемы плотскими родителями нашими, боялись их, то не гораздо ли более должны покориться Отцу духов, чтобы жить? Те наказывали нас по своему произволу для немногих дней; а Сей – для пользы, чтобы нам иметь участие в святости Его. Всякое наказание в настоящее время кажется не радостью, а печалью; но после наученным через него доставляет мирный плод праведности. Итак, укрепите опустившиеся руки и ослабевшие колени¦ (Евреям, 12: 7-12). См. также эпиграф статьи (1 Кор. 11: 31-32)
6 Согласно некоторым комментариям эти 3 родственника были посланы Богом. Они в плане построения книги Иова, имеют большое значение, т. к. этот текст построен благодаря фиктивному диалогу, в котором большую роль играют монологи Иова, где он пытается найти причины болезни.
7 Гатрман фон Ауэ. Бедный Генрих. С. 584 // Средневековый роман и повесть. М. 1974. Все последующие цитаты будут приводиться из этой книги, и в скобках будут обозначены только страницы.
8 В книге Иова следует отметить, что кроме коммуникативной модели «он-он», также можно заметить «он- они” (друзья) и «он- Бог»(Бог- Сатана).
10 В «Бедном Генрихе¦ как раз показана именно эта коммуникативная модель.
11 Но как восстановилась эта связь? Несмотря на разложение тела Иова в конце книги налаживаются вертикальные («отвечал Иов Господу и сказал: знаю, что Ты все можешь, и что намерение Твое не может быть остановлено. Кто сей, омрачающий Провидение, ничего не разумея? - Так, я говорил о том, чего не разумел, о делах чудных для меня, которых я не знал. Выслушай, взывал я, и я буду говорить, и что буду спрашивать у Тебя, объясни мне. Я слышал о Тебе слухом уха; теперь же мои глаза видят Тебя; поэтому я отрекаюсь и раскаиваюсь в прахе и пепле» (Иов, 42:1-6)) и горизонтальные («Тогда пришли к нему все братья его и все сестры его и все прежние знакомые его, и ели с ним хлеб в доме его, и тужили с ним, и утешали его за все зло, которое Господь навел на него, и дали ему каждый по кесите и по золотому кольцу. И благословил Бог последние дни Иова более, нежели прежние: у него было четырнадцать тысяч мелкого скота, шесть тысяч верблюдов, тысяча пар волов и тысяча ослиц. И было у него семь сыновей и три дочери» (Иов, 42:11-13)) взаимоотношения. И после этого Бог снова восстанавливает его состояние, семейные отношения (жена, дети).
12 Отметим, что вертикальные связи разложились во время французского Просвещения (Вольтер, Дидро). Именно просветители поставили точку теизму: «в 1781 году книга Канта «Критика чистого разума» стала «мечом», – писал Г. Гейне, – который в Германии отсек принимает участия в деятельности общества, человека..
Французская революция сформировала полюс социального «Вы», формируя горизонтальные отношения (я – ты // вы) без христианских ценностей, а дальнейшая индивидуализация человека привела к самоизоляции: рефлексия, модель самоанализа (я – я), а в социальном плане – одиночество, что лучшим образом проявилось, и была описана в европейской литературе XX века (Фр. Кафка, Г. Гессе).
Дж. Боккаччо и Фр. Рабле.
14 Боккаччо Дж. Декамерон. М. 2007. С. 73.
15 «Мартеллино, – пишет Дж. Боккаччо, – так скривил себе кисти и пальцы, руки и ноги, а к тому же рот, глаза и все лицо, что казался страшилищем, и не было никого, кто бы, увидев его, не признал в нем человека, с самом дела искалеченного и разбитого¦ (75).
16 По этому поводу см. художественный фильм «Праздник святого Йоргена» (1930).
17 Милан Кундера. Нарушенные завещания. С. 14.
«народ¦, а после – «толпа¦ («схватив его за волосы и сорвав с него одежду, они принялись бить его кулаками и ногами <…>, толпа становилась вокруг него все больше и больше¦ (76)). В подлиннике народ и толпа обозначены словами «popolo // calca¦ (http://it.wikisource.org/wiki/Decameron/2a_giornata/Novella_Prima)
19 Заметим, что в евангелиях от Марка и Луки также присутствуют те же самые выражения Иисуса Христа: «Прощаются тебе грехи твои¦ (Марка (2:5), Лука (5:20).
20 Франсуа Рабле. Гаргантюа и Пантагрюэль. М. 1991. С. 124-125.