И. А. Шалудько
Ирония как фактор стилистического единства новелл Сервантеса
Вестник Бурятского государственного университета. Язык. Литература. Культура
Мигель де Сервантес Сааведра очень высоко ценил знание языка (и языков), считая его первой ступенью на пути успеха на литературном поприще, ср.: Siendo él tan buen estudiante como debe de ser, y habiendo ya subido felicemente el primer escalón de las esencias, que es el de las lenguas, con ellas por sí mesmo subirá a la cumbre de las letras humanas [4, p. 655] - «Будучи таким хорошим студентом, каким он должен быть, и поднявшись счастливо на первую ступень знаний, а это языки, с ними он поднимется на вершину мировой литературы». Сам Сервантес, безусловно, достиг этой вершины. И это произошло не только благодаря гениальным идеям, которые он излагал в своих произведениях, но и во многом благодаря тому мастерству, с которым он обращался с языком, на котором их сочинял. Мастерство Сервантеса-стилиста, как правило, изучают на материале его гениального творения - романа «Дон Кихот». Однако сам писатель считал предметом особой гордости титул «первого сочинителя новелл на испанском языке» (yo soy el primero que he novelado en lengua castellana [5, p. 79]).
К 1613 году, когда вышел в свет сборник из 12 новелл, Сервантес внес кардинальные новации в стилистику современного ему романа (см. [3]). Вполне логично предположить, что к написанию коротких прозаических текстов он подошел со всей ответственностью мастера. Объектом нашего исследования является стилистическое своеобразие «Назидательных новелл» (Novelas ejemplares) Сервантеса, рассматриваемое в лингвистическом аспекте.
Одна из главных проблем изучения новеллистики испанского писателя связана с вопросом единства новелл, образующих сборник, в котором, как отмечает Г. В. Степанов, частные истории смонтированы в общую картину национального бытия [2, с. 3]. При этом монтажный принцип не исключает наличия ряда мотивов, формирующих интертекстуальные связи, которые А. Рэй и Ф. Севилья называют имплицитной рамкой сборника [8, p. 35-60]. Однако, на наш взгляд, в новеллах Сервантеса, как и в его гениальном романе, важнейшим фактором текстового единства является языковое мастерство Сервантеса-стилиста, основанное на тонкой иронии, лишающей смысловой однозначности как все рассказанные им истории, так и жанро-образующий признак (ejemplaridad) сборника.
Принимая во внимание особый абсурдно-комический характер заголовка его главного романа (подробнее об этом см. [3, с. 106-107]), логично предположить, что наиболее явственно авторская ирония проявляется в конденсированных формах выражения содержания, которыми являются заголовки отдельных новелл. Обратимся к их анализу.
«Цыганочка») - в названии новеллы, открывающей сборник, заключено внутреннее противоречие, отражающее многогранность характера персонажа, как бы обусловленное самой языковой единицей, среди значений которой фигурируют и «плутовочка» и «душечка, милочка», см. [7, IV, p. 52]. Действительно, Пресиоса - существо далеко не бесхитростное и вместе с тем она само очарование. Заметим, что эти смыслы не передаются в переводе «Цыганочка», указывающем на этническую принадлежность и метонимически на род занятий («попрошайка», «гадалка» и т. д.).
El amante liberal («Великодушный поклонник») - это не только и не столько «великодушный (благородный) влюбленный», готовый отказаться от возлюбленной в пользу другого, как это расценивает объект любви и прочие участники событий, но и тот, кем его видит автор и внимательный читатель, т. е. «расторопный (проворный) поклонник» [7, IV, p. 396], который добивается того, что возлюбленная по собственной воле вручает ему себя.
Rinconete y Cortadillo («Ринконете и Корта-дильо») - с одной стороны, это уменьшительные прозвища, образованные крестным отцом преступного мира Маниподио от имен собственных протагонистов: Pedro del Rincón (Педро дель Ринкон) и Diego Cortado (Дьего Кортадо) [5, p. 245], с другой же, - некое подобие арготизмов, т. е. знак принадлежности к преступному сообществу, в частности, к его конкретному «цеху», ср. термины языка карточных шулеров: raspadillo, verrugueta, colmillo (различные шулерские приемы).
La española inglesa («Английская испанка») -название этой новеллы, являясь результатом структурной компрессии: la española cautivada/llevada/ por los ingleses, educada a la manera inglesa - «испанка, плененная англичанами и воспитанная на английский манер», вместе с тем представляет собой оксюморон, составленный из несовместимых имен непримиримых политических и религиозно-идеологических противников.
El licenciado Vidriera («Лиценциат Видрие-ра») - не только титул протагониста лиценциата Видриеры (букв. «Стеклянного»), но и в сокращенном виде вся сюжетная линия новеллы, герой которой, лиценциат (licenciado), последовательно побывал в ролях «вольноотпущенного солдата» (licenciado), затем «облаченного в монашеское одеяние» (licenciado) бродяги и даже «распоясавшегося» (licenciado) субъекта [7, IV, p. 401].
«Сила крови») - это не только «зов крови», по которому дед интуитивно потянулся к собственному внуку, но и намек на причинные события, а именно, на «взыгравшуюся кровь» юноши, что повлекло за собой «насилие (fuerza) над невинной девушкой». Показательно, что акт женитьбы-искупления тоже представлен как «принуждение» (fuerza) [7, III, p. 808].
El celoso extremeño («Ревнивый эстремаду-рец») - «ревнивец» из Эстремадуры ввиду крайней, патологической степени ревности (celos extremos), рождаемой вооображением [6, р. 38], становится в высшей степени «бдительным, неусыпным» (celoso) и в итоге гибнет в результате усыпления бдительности и воображаемой измены.
La ilustre fregona («Высокородная судомойка») - название этой новеллы содержит реминисценцию на эпизод из «Дон Кихота», в котором упоминается абсурдный литературный персонаж «принцесса-посудомойка», ср.: Habiendo de ser la comedia, según le parece a Tulio, espejo de la vida humana, ejemplo de las costumbres y imagen de la verdad, las que ahora se representan son espejos de disparates, ejemplos de necedades e imágenes de lascivia. Porque, ¿qué mayor disparate puede ser en el sujeto que tratamos que salir un niño en mantillas en la primera cena del primer acto, y en al segunda salir ya hecho hombre barbado? Y, ¿qué mayor que pintarnos un viejo valiente y un mozo cobarde, un lacayo rectórico, un paje consejero, un rey ganapán y una princesa fregona? [4, p. 481] -«Хотя должно быть комедии, по мысли Тулия, зеркалом человеческой жизни, примером обычаев и отражением правды, те, что сейчас ставятся, представляют собой зеркала сумасбродств, примеры глупостей и отражения неумеренности. Потому как есть ли большая несообразность в нашем предмете, чем появление спеленутого младенца в первой сцене первого акта, а во второй его выход уже бородатым мужем? И что может быть глупее изображения храброго старика и трусливого юноши, красноречивого слуги, пажа-советника, короля-носильщика и принцессы-посудомойки?» Но нелепый титул «знатная посудомойка» имеет также иное прочтение: «прославленная посудомойка» (elevada sobre los demás por sus méritos) [7, IV, p. 212], т. е. героиня, которая известна под этим прозвищем, хотя посудомойкой не является.
Las dos doncellas («Две девицы») - это две юные героини новеллы, одна из которых к началу истории, по собственному признанию, перестала быть девушкой [6, p. 155], вторая же была полна решимости расстаться с невинностью [6, p. 168].
La señora Cornelia («Сеньора Корнелия») -это имя главной героини, знатной особы и любовницы графа, у которой имеется двойник -«плутовка Корнелия» (la picara Cornelia), любовница пажа [6, p. 224-226].
ñoso («Обманная свадьба») - это комичная история двойного обмана («обманного замужества» и «обманной женитьбы»): к подлогу прибегает как невеста-куртизанка, выдавшая себя за даму, владелицу дома, так и ее жених, прапорщик Кампусано, похвалявшийся фальшивыми драгоценностями.
«Беседа собак») - название этой новеллы, более точный перевод которого - «Приятная беседа собак» ^р. определение coloquio: "conversación o plática... sobre materia gustosa y agradable" [7, III, p. 420] - «разговор или беседа. о приятном, доставляющем удовольствие предмете») - это оксюморон, в котором пародируется популярный в литературе Ренессанса жанр диалога и скептически исключается наличие приятных тем в правдивых историях из «собачьей» (т. е. человеческой) жизни.
Итак, для заголовков своих новелл Сервантес намеренно выбирает многозначные, зачастую энантиосемичные лексические единицы и помещает их в синтаксические структуры и, что немаловажно, в широкий контекст, который не только не снимает двусмысленности, но и подчеркивает ее.
Теперь обратимся к общему заголовку сборника, который также не лишен интригующей неоднозначности: оригинальное название - Novelas ejemplares - может трактоваться не только как «Назидательные новеллы», но и как «Нравоописательные новеллы», и даже как «Образцовые новеллы». Обращаясь в прологе к своему любезному читателю, писатель обосновывает это имя своего детища следующим образом: Heles dado nombre de ejemplares, y si bien lo miras, no hay ninguna de quien no se pueda sacar algún ejemplo provechoso; y si no fuera por no alargar este sujeto, quizá te mostrara el sabroso y honesto fruto que se podría sacar, así de todas juntas, como de cada una de por sí [5, p. 78-79] - «Я назвал их назидательными (или образцовыми), и если хорошенько посмотришь, то нет среди них такой, из которой нельзя было бы извлечь какого-нибудь полезного примера (урока или образца); и если бы это не затянуло сюжета, я бы, пожалуй, показал тебе этот приятный (или солоноватый) и достойный (или скромный) плод, который можно было бы извлечь как из всех из них вместе взятых, так и из каждой в отдельности» (пер. наш. - И. Ш.). (Заметим, что гораздо более определенно выразился о двойственном свойстве ejemplaridad младший современник Сервантеса комедиограф Алонсо Херонимо де Салас Барба-дильо: confirma el dueño desta obra la justa estimación que en España y fuera della se hace de su claro ingenio, singular en la invención y copioso en el lenguaje, que con lo uno y lo otro enseña y admira [5, p. 72] - «подтверждает автор этого произведения ту справедливо высокую оценку, которую в Испании и за ее пределами получил его светлый гений с его исключительным воображением и богатейшим языком, с помощью которых он учит и изумляет» (пер. наш. - И. Ш.)) Разумеется, неслучайно лукавый автор, экономя время и бумагу, поручает любезному читателю самостоятельно извлечь плод его писательских трудов. С этой задачей несомненно способен справиться любой внимательный читатель, тем более коллега по цеху, для которого новеллы Сервантеса - прежде всего пример для подражания.
Об авторитете Сервантеса-стилиста свидетельствует простое сопоставление гротескового портрета ведьмы Каньисарес из «Беседы собак» и изображения дуэньи Кинтаньоны (Столетней) из «Сновидения о Смерти» (Sueño de la Muerte) его младшего современника Франсиско де Кеведо:
ón amigo: que me dio gran temor verme encerrado en aquel estrecho aposento con aquella figura delante, la cual te la pintaré como mejor supiere. Ella era larga de más de siete pies; toda era notomía de huesos, cubiertos con una piel negra, vellosa y curtida; con la barriga, que era de badana, se cubría las partes deshonestas, y aun le colgaba hasta la mitad de los muslos; las tetas semejaban dos vejigas de vaca secas y arrugadas; denegridos los labios, traspillados los dientes, la nariz corva y entablada, desencasados los ojos, la cabeza desgreñada, la mejillas chupadas, angosta la garganta y los pechos sumidos; finalmente, toda era flaca y endemoniada [6, p. 310-311].
«Должен открыть тебе правду, друг Сипион, мне стало очень страшно, что я заперт в тесной комнате с глазу на глаз с такой образиной, которую сейчас опишу, как только могу лучше. Роста в ней было побольше семи футов; она имела вид скелета, обтянутого черной, волосатой и словно дубленой кожей; брюхо, как будто выделанное из овечьей шкуры, покрывало ее срамные части и свисало почти до колен; груди у нее были как пустые бычьи пузыри: сухие и сморщенные; губы - черные, зубы - выкрошенные, нос - приплюснутый и крючком вниз, глаза -навыкате, голова - простоволосая, щеки провалились, шея высохла, грудь глубоко запала; одним словом, вся она была тощая и дьяволопо-добная.» [1, с. 291-292] (пер. Б. А. Кржевского).
Con su báculo venía una vieja o espantajo, diciendo:
-¿Quién está allá a las sepulturas? -con una cara hecha de un orejón; los ojos en dos cuévanos de vendimiar; la frente con tantas rayas y de tal color y hechura, que parecía planta de pie; la nariz en conversación con la barbilla, que casi juntándose hacían garra, y una cara de la impresión del grifo; la boca a la sombra de la nariz, de hechura de lamprea, sin diente ni muela, con sus pliegues de bolsa a lo jimio, y apuntándole ya el bozo de las calaveras en un mostacho erizado; la cabeza con temblor de sonajas y la habla danzante; unas tocas muy largas sobre el monjil negro, esmaltando de mortaja la tumba; con un rosario muy largo colgando, y ella corva, que parecía con las muertecillas que colgaban de él que venía pescando calaverillas chicas. Yo, que vi semejante abreviación del otro mundo, dije a grandes voces, pensando que sería sorda:
-¡Ah, señora, ah, madre, ah, tía! ¿Quién sois? ¿Queréis algo? [9, p. 373-375]
«Опираясь на палку, приближалась то ли старуха, то ли пугало, вопрошая: "Кто это там у могил?" Лицо у нее было как сушеный персик; глаза погружены в две огромные корзины для сбора винограда; лоб такой исчерченный и такого цвета и формы, что напоминал подошву; нос беседовал с подбородком и вместе они составляли когтистую лапу; выражение лица как у грифона; рот в тени носа, как у миноги, без передних и коренных зубов, с огромными складками, как у обезьяны, c щеткой усов над верхней губой; голова дрожала как бубенцы и голос дребезжал; длинная монашеская тока украшала черную рясу, как саван гроб; длинные четки свисали так низко, что при ее скрюченной фигуре казалось, что костяшками четок она цепляла маленькие черепа. И я, увидев это убогое явление из иного мира, громко произнес, думая, что она, должно быть, глухая: "Ах, сеньора, ах, матушка, ах, тетушка! Кто Вы такая? Чего Вам надо"?» (пер. наш. - И. Ш.)
Обращает на себя внимание тот факт, что в портрете Каньисарес, в отличие от Кинтаньоны, гротеск служит изображению не фантазийного образа, а реалистического во всей своей неприглядности состояния «экстаза» и выражению иронии автора, направленной на экстатические практики.
«двойное дно» 12 новелл Сервантеса, столь разных по своим жанровым особенностям и иным литературным свойствам, становится важнейшим стилистическим фактором, объединяющим эти тексты. В этой функции ирония приобретает характер сквозного приема, распространяясь на образную структуру текстов.
Литература
1. Сервантес М. де. Назидательные новеллы / пер. с исп. Б. А. Кржевского. - М.: Худож. лит., 1982. -319 с.
3. Шалудько И. А. О стилистических особенностях романа Сервантеса «Дон Кихот» // Известия РГПУ им. А. И. Герцена. - 2012. - № 151. - С. 105-113.
4. Cervantes Saavedra M. de. El ingenioso idalgo don Quijote de la Mancha / ed. de F. Sevilla Arroyo y A. Rey Hazas. - Alcalá de Henares: CEC, 1994. -1080 p.
5. Cervantes Saavedra M. de. Novelas ejemplares I / ed. de F. Sevilla Arroyo y A. Rey Hazas. - Madrid: Espasa Libros, 2010. - 360 p.
7. Diccionario de Autoridades: Diccionario de la lengua castellana, en que se explica el verdadero sentido de las voces, su naturaleza y calidad, con las phrases o modos de hablar, los proverbios o refranes, y otras cosas convenientes al uso de la lengua. Compuesto por la Real Academia Española. T. I-VI. - Madrid: RAE, 1726-1739 // Nuevo Tesoro Lexicográfico de la Lengua Española/ Real Academia Española. Edición en DVD. - Madrid: Espasa Calpe, 2001.
ón // Cervantes Saavedra M. de. Novelas ejemplares I / ed. de F. Sevilla Arroyo y A. Rey Hazas. - Madrid: Espasa Libros, 2010. - P. 11-60.
9. Quevedo F. de. Los sueños: Sueños y discursos. Juguetes de la niñez. Desvelos soñolientos. 3a ed. / ed. de I. Arellano. - Madrid: Cátedra, 1999. - 652 p.