И. А. Шалудько
НОВАТОРСТВО СТИЛИСТИКИ ПИКАРЕСКИ В РОМАНЕ «ЖИЗНЬ ЛАСАРИЛЬО C ТОРМЕСА»
Известия Российского государственного педагогического университета им. А. И. Герцена
«Жизнь Ласарильо с Тормеса и о его невзгодах и злоключениях» — книга под таким названием, принадлежащая анонимному автору, в 1554 г. вышла в свет в трех изданиях (в Бургосе, Алькала и Амбересе), которые, как считается, восходят к более раннему, бесследно утраченному. Время создания «Ласарильо» — последнее десятилетие правления Карлоса I, эпоха наивысшего могущества испанской короны, расцвета государства и зрелости литературного языка, доказательством чему служит бурная деятельность по его нормализации.
Это литературное произведение не вмещается ни в какие жанровые рамки, восходя к разным жанровым формам — от античного авантюрного романа до ренессансной эпистолярной повести. Причем среди его фабульных источников важное место, наряду с сочинениями Апулея и Лукиана, занимает фольклорный анекдот. Композиционная форма «Ласарильо» также складывалась под влиянием нескольких жанров. Так, сходство этого сочинения с античным авантюрным романом очевидно и бесспорно (наиболее уместна здесь параллель с «Метаморфозами» Апулея, хотя в языковом плане скорее напрашивается сравнение с блестящим творением «арбитра изящности» Петрония — «Сатириконом»). Вместе с тем, по мнению испанского исследователя Ф. Айала, книга мыслилась как «обрамленная повесть» [4, р. 34], жанр, обязанный своей популярностью «Декамерону». Действительно, не исключено, что выбор биографической канвы — жизни центрального персонажа — был обусловлен, помимо прочего, стремлением связывать между собой серию занимательных анекдотов преимущественно фольклорного происхождения.
Однако, как убедительно показывает Ф. Ласаро Карретер [8], в структурнокомпозиционном плане протожанром «Ласарильо», учитывая не только такие жанрообразующие признаки, как прием автобиографичности, заказной характер письма и установка на изложение «случая» (саБо), но и лингвистические характеристики текста, скорее следует считать «письмо-разговор».
Итак, каковы бы ни были его прототипы, «Ласарильо» значительно превзошел их во всех отношениях (литературноэстетическом, языковом, историческом) и, в конечном итоге, способствовал рождению одного из самых популярных в Испании жанров — плутовского романа, или пикарески. Этот исторический жанр, пережив свой апогей в испанской литературе ХVI-ХVII вв., сохранил свою популярность вплоть до наших дней, во многом благодаря творчеству Камило Хосе Селы.
«Новых приключений и напастей Ласарильо с Тормеса». Черты оригинального «Ласарильо» отчетливо просматриваются в «Семье Паскуаля Дуарте», а также в серии «путевых романов».
В основе сюжета пикарески лежит рассказ о формировании характера героя и о жизненных обстоятельствах, определивших его становление, что позволяет считать ее не только «протожанром» европейского «романа воспитания», но и одним из первых образцов (если не первым, как настаивает Р. Менендес Пидаль) современного реалистического романа [9, р. 67]. Идея реалистичности «Ласарильо» популярна среди испанских филологов, ее последовательно отстаивают Д. Алонсо [3, р. 9-30], А. Блекуа [5, р. 16-22], Ф. Рико [10, р. 7880] и др. Действительно, время и место действия романа — середина XVI в., земли Старой и Новой Кастилий (от Техареса, деревушки на Тормесе рядом с Саламанкой, до столичного Толедо), а также галерея персонажей создают реалистичную панораму общественной жизни, главным образом благодаря тому, что, в отличие от авантюрного романа, хронотоп здесь историчен, а герои социально обусловлены. Учитывая тот факт, что «Ласарильо» создавался в период упадка рыцарского (то есть авантюрного) романа, неудивительно, что его заглавие пародирует заглавие рыцарских книг (Тормес — река, в те времена протекавшая близ Саламанки, ср. «юноша моря» — Амадис). Не случайно также, что этим исчерпывается пародийный момент «Ласарильо», жанровая специфика которого не имеет ничего общего с авантюрной литературой.
Книга состоит из пролога, в котором персонаж-повествователь объясняет мотивы, побудившие его к писательству на незначительную тему и «низким (в оригинале grosero «грубым») стилем», и семи глав, в которых с разной степенью подробности он повествует о своей жизни: от рождения на мельнице у реки Тормес до женитьбы на сожительнице архипресвитера и обретения «государственной службы» (oficio real) городского глашатая в Толедо. Вехи в биографии Ласарильо создает не только процесс его взросления, но и сопровождающая последний смена географического и, что главное, социального фона: герой с детского возраста находится в услужении последовательно слепца (lazarillo — поводырь слепца), с которым он из Саламанки отправляется в богатые земли Толедо, скупого священника из Македы (городок близ Толедо), нищего идальго в Толедо, которого ему приходится содержать, и далее, в пределах столицы, монаха, проповедника-шарлатана, бродячего торговца, соборного капеллана, альгвасила, архипресвитера.
Как отмечается в отечественной критической литературе, композиция романа подчинена идее последовательного и неотвратимого формирования литературного типажа плута — превращения «чужого», враждебного мира в «свой»; а временное пространство произведения организовано по законам биологического времени жизни индивида: «в главах, где герой развивается, время повествования развернуто; там, где развитие прекращается [стадия биологической зрелости], сужается и повествовательное время, существенно изменяются его связи с хронологическим временем событий» [2, с. 59].
Испанские филологи дают иное объяснение этому факту. Как показывает Ф. Ласаро Карретер, подобная структура произведения связана с разнородностью его источников и, прежде всего, с морфологическим различием фольклорного рассказа с его контрастами и параллелизмами и собственно литературного повествования, в котором преобладает техника нанизанных эпизодов (см. работу [7]). Поскольку смена фольклорной техники литературной приходится на этап биологического взросления Ласарильо — переход из детства в отрочество и юность (книга третья), — концепции испанского и отечественного филологов в принципе не противоречат друг другу.
«Ласарильо», его главное жанрово-стилистическое своеобразие отражается модальной структурой текста. Существенным представляется тот факт, что стилистическая доминанта повествования приходится не на диалог, а на авторскую речь. Автобиографическая форма, выбранная автором «Ласарильо», как известно, не была в литературе редкостью (ср. «Метаморфозы», «Сатирикон», «Книгу благой любви» и др.). Однако, в отличие от названных произведений, использующих исповедальный рассказ «для создания иллюзии достоверности» [2, с. 56] (автор-герой не отождествляет себя с низкой действительностью, демонстрируя «точку зрения третьего» [1, с. 52-53]), анонимный автор находит в этой форме возможность не только дать слово персонажу, но и, благодаря сказовой организации текста, в имплицитной форме, в так называемой «точке зрения автора», дать собственную оценку рассказа. Ср. мысль Ф. Рико о том, что первое лицо повествователя в более ранних литературных произведениях было внешним приемом, позволявшим создать структурное единство текста, в «Ласарильо» же этот прием подразумевает особое восприятие мира (implicaba una peculiar conception del mundo) [10, p. 64].
В «Ласарильо» мы имеем дело с уже хорошо знакомой испанской словесности формой авторской модальности — иронией. Ироническая модальность, учитывая, что ироничен не только сам анонимный автор, но и персонаж-рассказчик, препятствует «плоскостному» восприятию этого произведения. Причем если контраст точек зрения рассказчика и его антагонистов — распространенный фольклорный прием, то напряжение, возникающее между точкой зрения автора и точкой зрения персонажа, создает ряд новаторских особенностей в стилистике «Ласарильо». Во-первых, благодаря этой антиномии смягчена жесткость сатиры (как отмечает эстонский исследователь Ю. К. Тальвет, это уже «не высмеивание старого мира (средневековья) новым миром (Ренессанс)» [2, c. 62]). Во-вторых, композиционное строение книги и, что главное, язык повествования, может быть, впервые в истории испанской литературы имеют столь тесную связь с содержанием, причем не только с явно выраженным, но и с имплицитным. Дело в том, что органичное соответствие между содержанием и формой становится мощным генератором скрытых смыслов, которые играют стилеобразующую роль. Высокая доля неявно выраженного содержания в «Ласарильо», по мысли Ф. Рико, обусловлена реалистическим характером повествования, вследствие чего читатель-современник легко домысливал недосказанное. Отметим, что узнаваемость обязана не только реалистичности в узком смысле, то есть жизненности персонажей и обстоятельств, но и тому, что современник легко отождествлял их с фольклорными и театральными типажами и сценами [10, р. 86-97]. Это свойство, которое испанский филолог именует эллиптичностью: «Весь рассказ неизбежно эллиптичен, корректнее было бы назвать компрессивностью текста.
Обратимся к анализу короткого фрагмента из второй книги «Ласарильо».
У него был старый сундук, закрытый на ключ, который он носил на ремешке плаща, и, когда приносили просвиру из церкви, он ее собственноручно туда клал и вновь запирал сундук, а во всем доме не было ничего съестного, как это бывает в других домах: кусок сала на дымоходе, кусок сыра на столе или в буфете, корзинка с кусочками хлеба, оставшимися от обеда, даже если ничего бы я с этого не поимел, хоть бы глаз порадовал.
Была только связка лука, да и та под ключом, в кладовке на чердаке. Из нее мне полагался паек — одна луковица в четыре дня, и когда я просил у него ключ, чтобы за ней идти, если кто-нибудь при этом присутствовал, он запускал руку в нагрудную суму и со всей сдержанностью отвязывал ключ и вручал мне его, приговаривая: «Возьми и сразу его верни, и наслаждайся».
если бы я грешным делом прихватил лишнюю, дорого бы мне это стоило. В конечном итоге, я умирал от голода.
Обращает на себя внимание детальность описания, изобилующего реалиями, некоторые из которых слабо знакомы современному читателю, а потому нуждаются в комментариях (ср. в первом абзаце: agujeta ремешок с металлическими наконечника-
Так вот, при том что меня он не баловал, себя он не обделял. В пять монет серебром обходился его ежедневный обед и ужин. Правда, со мной он делился бульоном. Чтоб мяса, дудки! Только немного хлеба, и пусть Господь со мной поделится!
По субботам в этих краях едят бараньи головы, и он отправлял меня за головой ценою в три мараведи. Он ее варил и съедал глаза и язык, и затылок, и мозги, и мясо с челюстей, а мне отдавал обглоданные кости, вручая их на блюде со словами: «Бери, ешь, ликуй, весь мир твой: ты живешь лучше самого Папы!» «Чтоб тебе так жить!» — говорил я тихонько.
моим хитростям, не было у меня возможности, так как нечего было у него стащить, а если бы и было что, так я не мог ему закрыть глаза, как это было с тем, который, прости Господи (если от того удара башкой он скончался), по причине отсутствия столь необходимого чувства, меня не замечал, но у этого же было такое острое зрение, как ни у кого другого.
— за моими руками. Бегали глаза его в черепе как ртутные шарики. Всем монетам, которые жертвовали, он знал счет, а когда пожертвование заканчивалось, он тотчас брал у меня кружку и ставил ее на алтарь.
В приведенном фрагменте явственно выступают элементы сказовой стилистики, или сказовой организации текста, то есть такой формы художественного повествования, которая построена в виде монолога, стилизованного под устную речь обособленного от автора рассказчика. Текст образуют слабораспространенные синтаксические структуры малой протяженности, в которых заметно влияние не только риторических построений, а именно фигур конструкции, таких как параллелизм, градация, бинарность (см. первый абзац), но и синтаксиса устной речи, который прежде всего проявляется в экспрессивных синтагмах, образованных эмфатическими, эллиптическими и инверсионными конструкциями, ср.: no haber maldita la otra cosa = no haber nada «ничего»; Que de carne, ¡tan blanco el ojo! «Чтобы мяса, дудки». " tan blanco el ojo que me diera de carne; por malos de mis pecados «за тяжкие мои грехи». " por mis malos pecados; Cuantas blancas ofrecian tenia por cuenta «Всем монетам, которые жертвовали, он знал счет». " tenia por cuenta tantas blancas cuantas ofrecian, etc. Примечательно, что структурные штампы являются средством выражения иронии персонажа, ср.: ¡tan blanco el ojo! «дудки», ¡Tal te la de Dios! «Чтоб тебе Бог дал такую [жизнь]!». Ироническая модальность речи персонажа формируется также внутри образных рядов: комичен гротескный контраст единственной связки лука (una horca de cebollas) и всех деликатесных сладостей (todas las conservas de Valencia), детального перечисления съедобных частей бараньей головы и обглоданных костей, сравнение глаз священника с ртутными шариками. Этой же цели служат вставленные в повествование реплики антагониста, вскрывающие его лицемерие. Чувство юмора Ла-сарильо вызывает к нему даже некоторую симпатию.
Что же касается авторской модальности, то она создается более тонкими приемами, формирующими подтекст. Динамическое описание не изобилует прямыми повторами, тем значимее те немногочисленные ряды полных, дерривационных и паронимических повторов, объединенных стилистическим приемом игры слов, и тем теснее парадигматико-синтагматические связи текста. Так, составляющие короткого предложения-колофона — Finalmente me finaba de hambre — образуют единый смысловой ряд голода-смерти, преследующих героя; контрастом выступают чревоугодие и скупость его антагониста, причем оба порока, относящиеся к смертным грехам, выражены имплицитно через «гастрономическую» (ключевое слово — carne ‘мясо’, ‘плоть’, к которому паронимически иронично примыкает caridad) и «денежную» семантику. Лейтмотивом, объединяющим эти два ряда, служит ojo ‘глаз’ — частотная лексема фрагмента, аллюзивно отсылающая к первой главе романа. Острое зрение скупого священника, как считает плут, привыкший пользоваться слепотой предыдущего хозяина, обрекает его на лишения. Однако именно эта мнимо безысходная ситуация способствует развитию изобретательности и изворотливости плута, скромно именуемых им самим Dios y mi saber. «Набожность» пикаро (на протяжении короткого фрагмента он четырежды упоминает Бога, в данной главе в общей сложности — 22 разa, причем показательно, что свою плутовскую изворотливость Ласарильо объявляет наитием Святого Духа: alumbrado por el Espiritu Sancto [6, p. 118]) — одна из авторских уловок, позволяющих подчеркнуть противоположное качество — нечестивость, так что авторской иронией в равной мере пронизаны богопротивная бдительность священника и «богоугодные уловки» плута. Таким образом, Ласарильо и его антагониста объединяет общий порок — лицемерие.
— протагониста-плута по отношению к хозяину и автора по отношению к рассказчику — представляет собой главную особенность модальной структуры текста и основанной на ней имплицитной техники «Ласарильо». Именно благодаря последней формируется концептуальное и формальное своеобразие жанра пикарески. С одной стороны, с помощью устно-разговорного синтаксиса, а точнее, благодаря смысловым приращениям к семантике синтаксических структур представлена точка зрения плута, приспосабливающегося к суровой действительности (показательно, что ироническое отношение Ласарильо к окружающему миру иссякает по мере того, как он в нем осваивается и, в конечном счете, превращается в своего); с другой — в формируемом на уровне композиционной структуры подтексте получает выражение точка зрения автора, который демонстрирует генетическое родство различных типажей, выведенных в романе, детерминированное условиями их сосуществования в обществе.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
2. Тальвет Ю. К. «Жизнь Ласарильо с Тормеса» (опыт литературно-типологического анализа) // Сервантесовские чтения. Л.: Наука, 1985. С. 55-62.
«El Lazarillo de Tormes». Madrid: Fundacion Universitaria Espanola, 1972. 30 p.
4. Ayala F. El Lazarillo: Nuevo examen de algunos aspectos. Madrid: Taurus, 1971. 98 p.
5. Blecua A. Introduccion critica // La vida de Lazarillo de Tormes y de sus fortunas y adversidades / Ed. de A. Blecua. Madrid: Clasicos Castalia, 1975. P. 7-81.
«Lazarillo de Tormes» // «Lazarillo de Tormes» en la picaresca / Ed. F. Lazaro Carreter. Barcelona: Ariel, 1972. P. 61-192.
«Lazarillo de Tormes» // «Lazarillo de Tormes» en la picaresca / Ed. F. Lazaro Carreter. Barcelona: Ariel, 1972. P. 13-57.
9. Menendez PidalR. Antologia de prosistas espanoles. 10a ed. Madrid: Espasa-Calpe, 1978. 261 p.
10. Rico F. Introduccion // La vida de Lazarillo de Tormes y de sus fortunas y adversidades. 13a ed. / Ed. de F. Rico. Madrid: Catedra, 1998. P. 13-139.