Н.В. Забабурова.
РОМАН АНТУАНА ДЕ ЛА САЛЯ «МАЛЕНЬКИЙ ЖАН ДЕ СЕНТРЕ» И ЕГО МЕСТО В ИСТОРИИ ФРАНЦУЗСКОЙ СРЕДНЕВЕКОВОЙ ЛИТЕРАТУРЫ*
Творчество выдающегося французского писателя XV века Антуана де Ла Саля (ок. 1388 – ок. 1461) изучено недостаточно, хотя его роман «Маленький Жан де Сентре» (1456), написанный автором на склоне лет, многие исследователи склонны признавать первым французским романом нового времени, даже оспаривающим в этом смысле безусловный приоритет «Принцессы Клевской» мадам де Лафайет.
в отечественном литературоведении общие сведения о жизни и творчестве Антуана де Ла Саля можно было почерпнуть лишь в работах обзорного характера,[1] и исследователи в основном склонны были считать, что новаторство Антуана де Ла Саля состояло в изменении жанра традиционного рыцарского романа, сюжет которого был трансформирован в городском духе, что привело к ироническому снижению традиционных рыцарских идеалов. В Европе интерес к творчеству писателя определился еще на рубеже XIX–XX веков и остается неизменным[2]. В последние годы отмеченный пробел в нашем литературоведении отчасти восполнен в связи с выходом сборника «Пятнадцатый век в мировом литературном развитии», где предпринята попытка комплексного рассмотрения литературных явлений указанного периода.[3]
XV век во Франции – время Столетней войны и кризиса традиционных феодальных ценностей – не мог не стать эпохой осознания относительности привычных истин. Свидетельство тому – поэзия Франуса Вийона, современника Антуана де Ла Саля. Кризис рыцарской культуры во Франции явственно обозначился уже в XIII веке, и яркое тому подтверждение – выдающийся литературный памятник этого периода «Роман о Розе», где куртуазный идеал уже предстает умозрительным и в финале романа по существу отвергается. Городская культура Франции, с ее богатейшей традицией социально-бытовой сатиры и морально-религиозной дидактики, должна была неизбежно переосмыслить эстетический и этический канон куртуазной литературы. Скрытая и явная полемика с куртуазной традицией определяет, в частности, антифеминистические тенденции, характерные для нравоописательных и дидактических жанров городской литературы (фаблио,[4] «Жалобы Матеолуса» Ле Февра, сборник «Пятнадцать радостей брака»). Значит ли это, что «Маленький Жан де Сентре» Антуана де Ла Саля венчает этот наметившийся процесс и ни в чем от него не отклоняется? Разумеется, ответ здесь может быть только отрицательным уже потому, что рыцарская культура сохраняла для XV века свою притягательность, при всей противоречивости ее рецепции. Двойственность такой культурной ситуации точно подметил Й. Хёйзинга: «Во всей рыцарской культуре XV столетия царит неустойчивое равновесие между легкой насмешкой и сентиментальной серьезностью. Рыцарские понятия чести, верности и благородной любви воспринимаются абсолютно серьезно, однако время от времени напряженные складки на лбу расправляются от внезапного смеха. <…> Однако рыцарски-романтическое чувство вновь побеждает: у Ариосто неприкрытая насмешка уступает место удивительному чувству особого достоинства, состоянию, которое превыше шутки или серьезности и в котором рыцарская фантазия нашла свое классическое выражение. Так можно ли сомневаться в серьезном отношении к рыцарскому идеалу во французском обществе на рубеже XV столетия?»[5] Имея в виду отмеченное «неустойчивое равновесие», и следует, очевидно, воспринимать этот необычный роман, на который, кстати, постоянно ссылаются историки, изучающие культуру XV века, в том числе и Хёйзинга, как на определенный феномен, ярко иллюстрирующий игровой ритуал поздней рыцарской культуры. Есть ли основания считать, что в своем романе Антуан де Ла Саль по существу опроверг и высмеял все то, чему он служил, и создал своеобразную пародию на собственные педагогические опыты? В этом ничего невозможного нет, и все-таки внимательное и непредвзятое прочтение романа убеждает в том, что система опровергаемых и утверждаемых в нем ценностей не так прямолинейна, как это представляется на первый взгляд.
Об Антуане де Ла Сале, как и обо всех писателях этой эпохи, известно немного. До конца дней своих он служил феодальным сеньорам из Анжуйского дома и считался признанным знатоком всевозможных формально-этикетных правил рыцарской практики. Король Рене Анжуйский (1409–1480), а впоследствии Людовик Люксембургский доверили ему воспитание своих сыновей. Фигура Рене Анжуйского, с которым была связана жизнь и деятельность Антуана де Ла Саля, для эпохи является поистине знаковой. Биография этого короля-рыцаря, всю жизнь гнавшегося за призрачными королевскими коронами,[6] ставшего легендой своего века, вполне соответствует идеальному кодексу рыцарства, каким он воплощен в романе «Маленький Жан де Сентре». Он жил в мире уже уходящих рыцарских идеалов, но обладал неистребимой тягой к авантюрам и культивировал идеал рыцарской доблести и вежества, обладая при этом положенными старинному рыцарю талантами: был одаренным поэтом, художником, а главное фантазером (ему принадлежали идеи и разработки самых эффектных рыцарских турниров и празднеств).
Его двор стал центром куртуазных игр, где с прежней пышностью и строгим церемониалом обставлялись рыцарские турниры. Здесь проводились, как в старинном Провансе, «суды любви» и разыгрывались пасторальные идиллии. Сам король, талантливый писатель и поэт, был автором известного «Трактата о турнирах». Это весьма любопытное сочинение, многие идеи которого Антуан де Ла Саль продолжил и развил в собственном трактате на ту же тему. Вся церемониальная сторона, так детально представленная в его романе, по существу иллюстрирует обозначенные в указанных сочинениях ритуалы и правила.
Годы царствования Иоанна Доброго, при дворе которого начинает свою рыцарскую карьеру юный Жан де Сентре, – 1350–1364. Автор ссылается на всем в его время известный факт – начало Столетней войны в период правления этого короля. Когда Сентре решает устроить рыцарский поединок с англичанами, для этого требуется временно заключить перемирие, на что дают согласие оба монарха. Жан де Сентре – имя реального рыцаря при Анжуйском дворе, который достиг славы своими воинскими подвигами в середине XIV века. Автор сообщает и точную дату смерти своего героя – 1368 год. Реальным историческим лицом является и друг главного героя Бусико – (ум. 1367), отец известного впоследствии маршала Бусико (1364–1421), подробное жизнеописание которого было составлено в XV веке одним из современников. Введение данного персонажа, даже на уровне простой номинации, имеет решающее значение для общей концепции романа. Имя Жана ле Менгра II, легендарного маршала Бусико, в XV веке стало эмблемой истинного рыцарства и было окружено официальным почитанием[7]. Отсюда неизбежны ностальгические интонации. Если Вийон грустил о «дамах былых времен», то Антуана де Ла Саль грезит о рыцарях «без страха и упрека». В тексте романа нередки ссылки на времена прошедшие в назидание нынешним.
Таким образом, роман Антуана де Ла Саля представляет любопытный образец псевдобиографического повествования. К такому приему позже будут обращаться и французские прозаики последней трети XVII века, эпохи мадам де Лафайет, в стремлении подчеркнуть правдоподобие изображаемого и в то же время избавить повествование от слишком злободневных аллюзий. Закреплена и удобная для подобного рода повествований историческая дистанция – предшествующий век (для французских писателей «школы» Лафайет это был XVI век). У Ла Саля намеренно не называется имя центральной героини. Такое умолчание связано с неблаговидным поступком дамы, о котором в свой час будет рассказано, и героиня тем самым из литературного персонажа превращается в реальное лицо, что обязывает к конфиденциальности. Классический рыцарский роман к подобной историчности принципиально не тяготел, неизменно развиваясь в условном хронотопе артуровского мира.
В силу указанных причин Антуан де Ла Саль устойчивым сюжетным моделям рыцарского романа не следует. В центре его повествования – история инициации, в ходе которой юному пажу предстоит превратиться в доблестного рыцаря, что совершается по существу только в финале, когда де Сентре посвящают в рыцари перед началом главного сражения с сарацинами. Все предшествующие подвиги (рыцарские поединки) героя представлены как своеобразные этапы обучения, иллюстрация педагогической программы, изложение которой составляет самостоятельную линию романа. Они подчеркнуто бесцельны в сюжетном плане, ибо основным их мотивом неизменно оказывается демонстрация доблести и воинского искусства главного героя. Подобными, в сущности «спортивными», упражнениями герои артуровских романов не занимались. Все рыцарские подвиги героя тщательно спланированы, заранее расписаны и собственно лишены элемента авантюрности, неотделимого от идеального куртуазного мира. Поэтому принципиально исключается какая-либо фантастика, элементы авантюрного хронотопа, у каждого деяния появляется четкий сценарий, причем заранее составленный (например, в гл. 48). Все это скорее говорит об элементах иного жанра – дидактического. До определенного момента роман Антуана де Ла Саля вполне может восприниматься как беллетризованный трактат. Он следует четкой композиционной схеме: наставления опытной и мудрой дамы – ученически послушное их исполнение главным героем.
В этом «трактате» можно выделить две части: теоретическую (рассуждения дамы, пересыпанные учеными латинскими цитатами, о добродетелях и обязанностях рыцаря как мирских, так и религиозных) и практическую (обучение манерам, эстетике костюма, общему рыцарскому этикету и т. п.). В первом случае наставления дамы иллюстрируют типично средневековую форму демонстрации истины – с помощью ученых цитат и примеров. Набор авторитетных текстов и имен вполне традиционен для эпохи: Священное Писание, отцы церкви, римские историки и писатели (цитаты большей частью даются в искаженном виде – результат многовековой устной передачи традиции, тем более что и в романе они оформлены не как письменное, а как речевое высказывание). По необходимости эта часть романа (самая пространная) статична, потому что указанная схема неизменно повторяется. Статичность определяет преобладание в романе этологической проблематики, вообще не свойственной рыцарской литературе.
В романе де Ла Саля очень детально и в определенной степени «реалистично» воссоздана нормативная система воспитания рыцаря. В начале романа тринадцатилетний герой – паж. Сыновья знатных родовых дворян в Средние века начинали свою карьеру именно с этого. Обычно в десятилетнем возрасте мальчика отправляли на воспитание в дом какого-либо знатного сеньора. Жану де Сентре в этом отношении особенно повезло: его принял под свой кров сам король. Паж в общем исполнял скорее обязанности слуги или посыльного, но это никого не оскорбляло. Ла Саль сообщает интересную деталь: все пажи живут в особом «общежитии» под присмотром старшего конюшего, и они не столь добронравны, как маленький Сентре. Конюший-надзиратель обязан был следить за поведением подопечных, что ему далеко не всегда удавалось: отсюда упреки в адрес нерадивых, на которые не скупится в романе первый конюший короля, Жан Мортель. Наставлениями пажа занимались как рыцари, так и дамы. Уроки катехизиса пажам обычно давали самые благородные и набожные дамы замка. В этом отношении роль героини романа вполне оправдана социальной практикой. В обществе дам пажи проводили немало времени, выполняя их мелкие поручения, к примеру, помогая им разматывать нитки для вышивания, они могли принимать участие в играх и куртуазных беседах. К 14 годам паж мог достигнуть звания оруженосца, что и произошло с Жаном де Сентре. Оруженосцы уже имели право сопровождать рыцаря в воинских походах. Могли они и участвовать в турнирах. Дама, опекающая молодого пажа, старается выстроить его жизнь в соответствии с идеальной моделью и установленным этикетом.
рыцарь на собственную экипировку, организацию рыцарского поединка и в особенности на подарки всякого рода властительным особам, так или иначе причастным к рыцарской практике. Приобщение к рыцарскому званию в эпоху де Ла Саля было делом весьма дорогостоящим (гл. 11). Поэтому в романе ни один подвиг не совершается, так сказать, «бесплатно», и каждый раз четко обозначены те затраты, которые необходимы для поддержания рыцарской чести и достоинства. Особенно характерно для изображаемой эпохи повышенное внимание к костюму рыцаря, который отличается подчеркнутой пышностью, декоративностью и эмблематичностью цветовой гаммы и всякого рода украшений. Костюм превращается в элемент куртуазной игры. Девизы, вензеля, всякого рода вещественные «залоги», которые носит на себе рыцарь, – особый язык, доступный лишь посвященным.
Следует отметить, что подобные мотивы были намечены уже в средневековом рыцарском романе. Ж. Ле Гофф, посвятивший очень интересную статью кодексам ношения одежды и приема пищи в романе Кретьена де Труа «Эрек и Энида», с полным основанием подчеркивал, что в феодальном обществе данные кодексы выступали «в качестве основного критерия при определении социального статуса человека» и занимали важнейшее место в системе ценностей.[8] Именно поэтому дама дает де Сентре столь подробные инструкции насчет его экипировки, а каждое его переодевание становится предметом повышенного внимания и длительных пересудов, в которые включаются не только придворные, но и король с королевой. Причем речь идет не столько о рыцарских доспехах, сколько о «гражданском» костюме малыша Сентре, который неизбежно и во всех случаях призван выполнять представительские функции.
Нет оснований считать, что подобную практику де Ла Саль оценивает как сатирик, скорее речь идет просто о реальном положении вещей. Щедрость изначально считалась одной из основных добродетелей рыцаря, теперь же рыцарь не обладает достаточным богатством, поэтому автор с поистине бухгалтерской точностью подсчитывает, кто именно и в каком конкретном измерении финансирует исполнение рыцарем обязательных этикетных формул. К примеру, после поединков противники должны обменяться ценными дарами – призами (в основном драгоценными камнями), а также вручить подарки всем значительным особам, присутствовавшим на ристалище, в первую очередь королю и королеве. В качестве таковых подарков фигурируют боевые кони, доспехи, оружие, дорогие ткани, драгоценности, но все дары «просчитаны» в соответствии с социальным статусом персонажа, так что «не очень высокородным девицам» могут перепадать разве что булавки и пояски, тогда как королеве причитается великолепный иноходец.
Обязательная для куртуазного романа сюжетная линия любви прекрасной дамы и рыцаря в романе де Ла Саля развивается в явном разрыве с традицией. И дело не только в том, что в финале романа куртуазная любовь развенчивается. С самого начала персонажи в ней меняются ролями: инициатором любовной интриги становится молодая вдова, которая ко всему прочему строит свой роман с рыцарем только в перспективе весьма отдаленного будущего: «Эта дама, как уже было сказано, решила ни в коем случае не выходить замуж. Но несмотря на это, в голове у ней бродили разные мысли, и среди прочих часто возникала одна – о том, что ей более всего хотелось бы сделать из какого-нибудь рыцаря или оруженосца человека знаменитого. И на этой мысли она в конце концов полностью сосредоточилась». Принципиально подчеркнутая возрастная дистанция между героями (Жану де Сентре, которого все называют «малышом», в начале романа 13 лет) подразумевает развитие их отношений во времени, и автор считает нужным уточнить, что любовь их, «верная и тайная», длилась шестнадцать лет. Дама сначала относится к Сентре как к ребенку и начинает воспитывать из него идеального рыцаря. От него требуется лишь абсолютное послушание. Такая ситуация скорее пародирует мотив вассального служения даме, потому что о любовном чувстве в данном случае речь не идет. Щедрые денежные дары, которыми втайне осыпает Жана де Сентре властительная дама, тоже свидетельствуют об определенной инверсии куртуазного кодекса. В конце концов дама получает то, к чему стремилась – идеальный образец рыцарской доблести, достоинства и куртуазного вежества. Образ дамы в романе де Ла Саля воплощает своеобразные черты, отражающие эволюцию французских нравов в XIV–XV вв. Она претендует на роль наставницы и властительницы, требующей абсолютного повиновения. Обычным мотивом литературы этой эпохи является безжалостная жестокость дамы, которой не положено прощать и жалеть своего поклонника. Особенно яркое отражение эта новая концепция нашла в поэме Алена Шартье, современника де Ла Саля, «Немилосердная красавица» (1424), заполненной сетованиями на холодность и строгость неприступной дамы и вызвавшей множество подражаний. Дама может позволить себе высмеивать влюбленного, грубо его одергивать, она не просит, а лишь приказывает. Это отчасти может стать объяснением столь неожиданной перемены чувств, которую демонстрирует героиня в романе Ла Саля. По существу она мстит ему за неповиновение.
Неожиданную динамику, превращающую дидактическое и нравоописательное повествование де Ла Саля в роман, сюжет обретает в момент кульминации. Последний подвиг де Сентре – рыцарский поединок, который он проводит вместе с девятью французскими баронами против десяти немецких рыцарей – совершается героем своевольно, не по приказу дамы, и это послужило внешним поводом для разрыва. Дама оскорблена тем, что Сентре принял решение, не заручившись ее дозволением, она негодует и скорбит до такой степени, что сердечные муки угрожают ее жизни. После этого по совету врача она отправляется в свой загородный замок, где намерена поправить свое здоровье прогулками на свежем воздухе. С этого момента куртуазный сюжет резко преображается, обретая все признаки сюжетной схемы, типичной для средневековой городской новеллы. Ж. Дюферне с полным основанием заметил, что де Ла Саль прибег к двум разным «модальностям или тональностям, педагогической и нарративной, смешивая их и накладывая друг на друга. <…>
Отправляясь на мессу в соседний монастырь, построенный в незапамятные времена ее предками, где ее встречают с должным почетом и вниманием, дама знакомится с весьма любезным настоятелем, здоровым детиной из горожан, который занял эту должность по протекции и святостью не отличается, и настолько очарована его мужскими достоинствами, что прямо в монастыре, в укромном уголке, совершает грехопадение. Подобное преображение куртуазной дамы, легко предающей прежде столь важные для нее заповеди, может трактоваться по-разному. Вполне очевидна его связь с тенденциями средневековой городской литературы, где утверждалось представление об изначальной греховности женщины, неизменно падкой на плотские утехи. Описание любовных отношений дамы и аббата выдержано в соответствующей тональности. Но очевидно, что дама разочарована и результатами собственного педагогического эксперимента: Сентре вовсе не демонстрирует той абсолютной покорности, которой она от него требовала. Отсюда и та непонятная, на первый взгляд, агрессивность, с которой она обрушивается на рыцарство в целом.
Увеселения в монастыре, с одной стороны, продолжают линию антиклерикальной городской сатиры, с другой – создают реальную альтернативу умозрительным идеалам рыцарства. Здесь вкусно едят и пьют, и описание монастырских трапез, откровенно греховных, потому что они происходят во время официального поста, есть своего рода демонстрация победы здоровой чувственности над этикетом. Вместе с тем аббат демонстрирует подчеркнутую куртуазность, оказывая даме соответствующие почести. В обществе аббата дама предается и традиционно аристократической забаве – соколиной охоте. Этим самым аббат, предоставляющий ей такие возможности, по существу присваивает себе прерогативы, его сословию не свойственные. В Средние века владелицы замков были большими любительницами охоты, причем сокол был особенно популярен в среде феодальной знати. Им редко решались жертвовать, даже если речь шла о выкупе из плена.[10] Приверженность горожанина куртуазной моде – деталь не случайная и отражающая особенности нравов XV века. «Куртуазные нормы общежития, имевшие такое воздействие на литературу, на фоне все более обуржуазивающейся общественной практики, претерпевают существенные изменения, – пишет А. Д. Михайлов. – Во-первых, они приобретают в эпоху Кватроченто компенсаторный характер и начинают восприниматься как увлекательная игра. Во-вторых, именно из-за этого сужения общественных функций куртуазия закостеневает, формализуется, становится набором устойчивых правил, норм, предписаний и т. п. В-третьих, все эти правила и нормы начинают оказывать воздействие на складывание новой морали, что связано с проникновением куртуазных представлений в буржуазную среду».[11] Жизнь в монастыре оказывается продолжением привычного для дворянской среды быта, но со своеобразной поправкой, которую обеспечивает здоровый цинизм аббата, воспринимающего умозрительно-этикетную сторону рыцарской практики лишь как сознательное лицемерие.
Поэтому, когда аббат глумится над рыцарством и посрамляет Жана де Сентре в кулачном бою, это легко может быть истолковано как дискредитация иллюзорных рыцарских идеалов человеком третьего сословия. Жан де Сентре дает отпор аббату по всем правилам рыцарской чести, предварительно облекая своего противника в доспехи и следуя нерушимому для него ритуалу честного рыцарского поединка, но тем не менее он проигрывает первый бой, который ведется с нарушением известных ему «спортивных» правил. В сущности он оказывается физически слабее аббата и побеждает лишь тогда, когда «сковывает» его природную силу непривычными доспехами и ритуальными правилами поединка. Дама полностью принимает позицию аббата и тем самым выносит приговор рыцарству как иллюзии.
Исследователи обычно обращают внимание и на то, что благородный рыцарь Жан де Сентре мстит не только обидчику-аббату, но и своей даме, раскрывая перед всеми ее предательство. Это явно некуртуазное поведение также может свидетельствовать о крушении рыцарских идеалов.
радикальное и даже не вполне достоверное в психологическом смысле преображение куртуазной дамы и откровенно не-куртуазное поведение героя, обрекающего ее на публичный позор. В финале Жан де Сентре мстит даме, раскрывая перед всеми ее бесчестие, именно потому, что исключает ее из куртуазного мира и поступает с ней по тем законам, которые она сама для себя установила. Этически и эстетически дискредитируется как раз «проза» жизни в противовес идеально-духовному началу, и конфликт разрешается нравственной победой героя.
Фактически созданный усилиями дамы и ее послушного ученика куртуазный мир «без чести и упрека» оказывается весьма хрупким и утрачивает свою цельность в столкновении с грубой реальностью, эмблемой которой становится плотоядный монах, признающий ценность лишь тех благ, которые можно осязать и вкушать. Но рыцарь ниспосланное испытание выносит с честью, что подчеркивается в завершающей главе романа, написанной от лица автора: «И на этом я заканчиваю книгу о доблестном рыцаре, который, кроме ратных подвигов, о которых я рассказал, участвовал в многочисленных сражениях на суше и на море, провел врукопашную еще немало поединков и, в частности, был одним из тех шестнадцати рыцарей и оруженосцев, которые сражались в Каире против султана с двадцатью двумя ренегатами-христианами и победили их во славу Господа нашего Иисуса Христа. Он очень долго странствовал по свету, о чем было бы долго рассказывать. И когда Богу было угодно пожелать взять его душу посредством смерти, которая никого не щадит, в тот день, когда закрыла свет его очей, он был самым доблестным рыцарем французского королевства». Правда, следует отметить, что рыцарский идеал в этом случае оказывается «усеченным», и воинский подвиг по существу становится альтернативой любовного служения.
Таким образом, в книге де Ла Саля по существу звучат ностальгические ноты, и ему нечего противопоставить уходящей рыцарской культуре. Недаром антагонистом рыцаря выступает развратный монах – персонаж неизменно отрицательный в городской литературе. Уместно было бы вспомнить о том, что именно в XV веке, примерно через десять лет после «Маленького Жана де Сентре», появилась великая книга Т. Мэлори «Смерть Артура» (1469) – печальное расставание с куртуазным миром. А еще через полтора столетия Сервантес создаст своего «Дон Кихота», в котором уже никто не пытается увидеть злую пародию на рыцарские идеалы.
Все это позволяет предположить, что роман Антуана де Ла Саля по существу не вписывается в жанровую систему средневековой литературы и не может быть «судим» по ее законам. Во-первых, роман обретает прозаическую форму, что резко отделяет его от средневековой традиции. Прозаизация повествовательных жанров – процесс, характерный именно для XIV–XV веков, когда происходит прозаическое переложение эпических жест, куртуазных романов. Определяется новая позиция автора, который четко отделяет себя от своих героев, обозначая это даже «драматургически», с помощью ремарок. Он выступает как наблюдатель, аналитик, комментатор, моралист, обращаясь порой и непосредственно к читателю. Пространные речи персонажей, особенно в начале романа, придающие ему архаический облик, сменяются живыми диалогами, бытовыми сценками. Автор любит ставить своих героев в комические ситуации, лишая их ложного величия; стихии высокого и низкого в романе уже не противопоставлены так резко, как это было в ранней средневековой литературе, за счет чего создается «атмосфера двусмысленности»,[12] определяющая сосуществование в романе столь разных жанровых парадигм. В целом в романе Антуана де Ла Саля преобладают нравоописательные тенденции, но писатель демонстрирует и свое умение построить психологический конфликт, разрешая его достаточно гибко и неоднозначно. В романе уже есть попытка обозначить психологическую эволюцию героев, отношения которых развиваются во времени. Все это определяет особое место «Маленького Жана де Сентре» во французской средневековой словесности и обозначает элементы новой сюжетно-жанровой структуры, которые получат свое развитие во французском романе Нового времени.
ПРИМЕЧАНИЯ
научной конференции 22 – 23 июня 2004 года. Выпуск 7 / Университет Российской Академии образования. Филологический факультет. Кафедра истории мировой литературы. Кафедра общего языкознания и русского языка. Редакционная коллегия: Н.А. Литвиненко, О.В. Карпова. М.: Издательство УРАО, 2004. С. 43 - 53.
[1] Декс П. Семь веков романа. М., 1962; Смирнов А.А. Литература после Столетней войны / История французской литературы. Т. 1. М.; Л., 1946. С. 193–194; Михайлов А.Д. Проза и драматургия второй половины XV века / История всемирной литературы. Т. 3. М., 1985. С. 225–227.
[2] См.: Neve J. Antoine de La Salle: sa vie et ses ouvrages d’apres les documents inedits. P.; Bruxelles, 1903; Desonay F. Antoine de La Sale aventureux et pedagogue. Esssai de biographie critique. Liege; Paris. 1940; Coville A. Le petit Jehan de Saintre. Recherches complementaires. P., 1937.
[3] Пятнадцатый век в европейском литературном развитии. М., 2001. В этот сборник включена и статья К.А. Чекалова, посвященная творчеству Антуана де Ла Саля.
[4] См. : Михайлов А.Д. Старофранцузская городская повесть (фаблио) и вопросы специфики средневековой пародии и сатиры. М., 1986.
Затем он долгое время отстаивал свои права на Лотарингское королевство, наследницей которого была его жена Изабелла, но все закончилось неудачей, а родственник Изабеллы Водемон умудрился даже взять короля в плен, где он провел шесть лет. Напоследок Рене предпринял попытку завладеть Неаполитанским королевством, ему завещанным, но был вновь остановлен арагонским королем. Он имел к тому же претензии и на венгерскую корону.
[7] См. об этом подробнее: Хёйзинга Й. Указ. соч. С. 77–79.
[8] Ле Гофф. Ж. Средневековый мир воображаемого. М. 2001. С. 235.
[9] Дюферне Ж. Некоторые отличительные черты поколения короля Людовика XI // Пятнадцатый век в европейском литературном развитии. С. 206.
же дворянин имел право дать за свой выкуп двести невольников».
[11] Михайлов А.Д. Введение // Пятнадцатый век в европейском литературном развитии. С. 18-19.
[12] Чекалов К.А. Антуан де Ла Саль: между вымыслом и истиной // Пятнадцатый век в европейском литературном развитии. С. 271.