ЗАГАДКИ-МЕТАФОРЫ
"... размазал по льду залива польские сани..."
"... he smote the sledded Polacks on the ice". (I, 1)
Темная эта фраза Горацио проясняется, если взглянуть на карту западной Балтики. Самым коротким и удобным для нападения поляков на датчан был санный путь по замерзающему у берегов Балтийскому морю. Альтернатива - путь через Германию, но для прохода через немецкие земли нужно было получить такое же разрешение, какое у Клавдия просил Старый Норвежец для своего племянника Фортинбраса. Очевидно, Старый Гамлет нанес по полякам удар сбоку, из засады, когда их армия находилась не в боевом строю, а в санях, то есть в обозах. Так что пастернаковские "выборные Польши", которых он посадил в эти сани, абсолютно ни при чем.
"И шепоток, который, как из пушки..." (IV, 1)
В оригинале образ восходящего по диаметру земли извержения, потрясающий по силе образ народного возмущения:
And what's untimely done; so haply slander,
Whose whisper o'er the world's diameter...
В моем переводе:
И шепоток, который, как из пушки,
Из жерла недр прямою бьет наводкой
Мучительным и смрадным изверженьем,
Взошедшим по диаметру земли, -
Просвищет мимо имени монарха
И поразит неуязвимый воздух.
Еще одна ключевая метафора "Гамлета" - метафора тлена, гнили и смрада. Она не раз возникает, если речь идет об Эльсиноре или о его нынешнем правителе.
Когда Гамлет с Горацио и Марцеллом отправляется на эспланаду, они слышат гром пушки, и происходит такой разговор:
Горацио
Милорд, что означают эти звуки?
Гамлет
А то, что наш король и ночью бдит.
На радостях надулся, ну и скачет.
И всякий раз, когда он осушает
Свой кубок, полный самым светлым рейнским,
Взамен его и в честь его фанфары
Горацио
Такова
У вас традиция?
Гамлет
Ну, что-то вроде.
Традиция, к которой невозможно
Привыкнуть, даже если здесь родился... (I, 4)
Говоря о фанфарах, Гамлет произносит глагол "to bray", что значит издавать резкий неприятный звук или кричать по-ослиному. Но представляется, что сам образ труб, орущих всякий раз, как король осушает кубок, не оставляет возможности более мягкого перевода.
Начинаясь с вони, эта сцена тем же должна и закончиться. И действительно: Марцелл говорит, что в Датском королевстве пахнуло тленом. На это Горацио отвечает: "... heaven will direct it" ("Небо его направит"). Но в оригинале речь не просто о гниении, а именно о тлене, могильном тлене датского государства, проступившем на поверхность вместе с явлением Призрака.
Полагаю, что в этом месте актер, игравший Горацио, выходил на авансцену, находившуюся под открытым небом (потолка в "Глобусе" не было), и махал рукой перед собственным носом. Если вообразить спертый дух зрительного зала "Глобуса", где у сцены стояли кадки с парашей и только отсутствие потолка обеспечивало и свет, и вентиляцию, станет ясно, что эта реприза должна была пользоваться оглушительным успехом.
Впрочем, верить шекспировским героям на слово может только очень наивный читатель. Это нередко относится даже к тому, что произносит Гамлет (не говоря уже о Клавдии, который сам проговаривается, что умением менять личины его превосходит лишь нормандец Ламор).
За неразгаданную загадку герои Шекспира платят одним - жизнью. Из четырнадцати значимых персонажей "Гамлета" одиннадцать или двенадцать не проходят испытания загадками и гибнут. Это Гамлет-отец, Гамлет-сын, Клавдий, Гертруда, Полоний, Офелия, Лаэрт, Розенкранц и Гильденстерн, а также, вероятно, Бернардо, Марцелл и Франциско. И только один выживает. Это Горацио, который разгадал все загадки.
x x x
Ключ к замыслу "Гамлета" - Вторая глава Второго Соборного Послания апостола Петра, где премудрость Евангельских советов противостоит житейской "мудрости мира сего". "Их речь полна мудрости мира сего /.../ Ибо произнося надутое пустословие, они уловляют в плотские похоти и разврат тех, которые едва отстали от находящихся в заблуждении..." (Гл. 2, 17, 18) "Надутое пустословие" - это Клавдий и Полоний, Горацио и Озрик, бездарные трагедии, разыгрываемые бездарными столичными трагиками, это священник, для которого "указание свыше" исходит аж от короля, это слог межгосударственных договоров, в коих любовь равняется венку из пшеничных колосьев, а также запятой, это Розенкранц и Гильденстерн. Ну а "плотские похоти едва отставших от находящихся в заблуждении" - это о Гамлете и Офелии.
А вот еще о Клавдии: "Они получат возмездие за беззаконие: ибо они полагают удовольствие во вседневной роскоши; срамники и осквернители, они наслаждаются обманами своими, пиршествуя с вами". (Гл. 2, 13) Петр, как и Офелия, знает о грядущей своей мученической смерти. Офелия, как и Петр, видя свое страшное будущее, полна оптимизма истинной веры. Петр пишет о наступлении времени лжепророков, времени, когда многие проповедующие Христа отпадут от него.
В такое же "переломное" время живет и Шекспир. За сорок лет до гражданской войны и диктатуры Кромвеля он видит, что дело прямым ходом идет к катастрофе: время вывихнулось и свихнулось.
Вторая глава Поучения апостола Петра обличает лжепророков и лжеучителей. В роли одного из таких деятелей выступает в 1 сцене I акта Горацио, весьма комично пророчащий падение Дании и сравнивающий свое время с кануном падения Рима.
Очевидно, что вторая глава этого Поучения весьма занимала Шекспира. "Плохая мудрость" тех, кого Святой Петр называет "сынами проклятия", - это то, что в конечном счете сделало Офелию сумасшедшей, погубило ее отца и брата.
То, что в Ветхом Завете было истинной "мудростью", стало новозаветной Благой Вестью о воскресении мертвых (отсюда церковнославянская калька "Благовествование" с греческого "Евангелие"). На это и уповает Офелия, окончательно прощаясь со всеми: "Да помилует Господь душу его и души всех христиан. Только об этом и молю. Господь с вами!"
Лжеучителя "вывихнувшего сустав времени" - Клавдий, Полоний, Горацио, Озрик и прочие. Ибо они "обещают то, чего сами не имеют" (Гл. 2, 17-18). Таких апостол Петр сравнивает с "безводными источниками".
Утопление Офелии в ручье - жест почти ритуальный: в евангельском контексте ручей, в котором погибла Офелия, выглядит каплей нового всемирного потопа. В том же Втором Послании апостола Петра читаем: "И если не пощадил первого мира, но в восьми душах сохранил семейство Ноя, проповедника правды, когда навел потоп на мир нечестивых". (Гл. 2, 5) Семейство датской короны гибнет именно "в восьми душах": Гамлет-отец, Гамлет-сын, Гертруда, Клавдий, Офелия, ее нерожденный сын Робин, ее отец и брат. Во времена Ноя - восемь спасенных, во времена Гамлета - восемь загубленных (включая и не рожденного Офелией Робина, принца Датского). Это и есть шекспировская реализация метафоры "вывихнувшегося времени". Гамлет говорит о "животном беспамятстве", а Фортинбрас над грудой августейших трупов - о "самоистреблении". Именно об этом и у апостола Петра: "Они, как бессловесные животные, водимые природою, рожденные на уловление и истребление, злословя то, чего не понимают, в растлении своем истребятся". (Гл. 2, 12) Повторимся: Шекспир имел право писать так, чтобы в рукописи смысл интриги был понятен лишь ему самому, ибо не отдавал пьес другим режиссерам, он сам ставил то, что сам и написал. Отсюда и чрезвычайная скудность ремарок, и отсутствие интермедий в пьесах Шекспира.
Очевидно, пытаясь обезопасить себя от кражи текста конкурентами, Шекспир записывал лишь текст, который должен быть произнесен со сцены. Если я прав в своей реконструкции шекспировского замысла, то четырехвековая история с трактовкой образа Горацио показывает, что у этого поэта можно было украсть разве что "текст слов". И когда на шекспировские спектакли приходили агенты его конкурентов и прямо в зале пытались стенографировать пьесу, они получали не пьесу, а всего лишь произносимые в ней слова. И не получали драматического ключа к ним.
Отсутствие шекспировской рукописи "Гамлета" (или подготовленного по ней самим автором издания) сыграло дурную шутку с читателем. Дело было усугублено тем, что Шекспир все время выворачивает наизнанку клише и штампы своих предшественников и современников. И, как мы уже убедились, нельзя верить его героям на слово: герой может выдавать желаемое за действительное или лгать, может говорить одно, а совершать нечто противоположное.
Художественный зазор между словами и действием, собственно, и следует называть драматургией Шекспира.
автор сочувствует взыскующему смысла читателю, стремясь подсказать правильный ответ. Тот ответ, который поначалу и в голову не может прийти именно из-за его простоты и парадоксальности.
Если судить по "Гамлету", общепринятое мнение об "условности шекспировской драматургии" - проблема нашего умения читать Шекспира. Эта проблема, разумеется, куда шире, чем даже сама шекспировская драматургия.
которые или способны его понять, или хотя бы приблизиться к пониманию.
"Гамлетовский" миф в том виде, в котором он сложился за четыреста лет, прошедших с первого пиратского издания пьесы Шекспира, как мне представляется, более не может быть питательной средой и источником вдохновения новых художников: этот колодец вычерпан до дна.
В театрально-экранном "Датском королевстве", если судить по последним мировым постановкам и экранизациям, что-то прогнило: вроде бы все на месте, а заметных открытий почему-то нет.
"Гамлета" еще впереди.
P. S. К выводу о том, что Офелию утопили, в 1997 г. пришел семнадцатилетний московский поэт Илья Тюрин. Вот что в его пьесе говорит один из ее героев драматург и завистник Эдвиг, автор «Пра-Гамлета», который только что увидел премьеру шекспировского «Гамлета» в «Глобусе»:
Офелия, родная! Кто тебя?
Чем тише, тем пронзительней ты плачешь,
Так, помню, ты внимательно ко мне
И вдруг в пространство говоришь: «Ему
Дала бы я фиалок, да завяли».
Ей-богу, так: «завяли», говоришь.
Вот я тебя и полюбил – тогда.
Один, спасибо, вышел до конца, –
Как будто горести большую долю,
Как встал – да так и вынес за собой.
Ему смотрел я вслед, а обернулся –
«утоплена» – кричат.
И, в голосах скользя, через перила
Я вниз ползу – ах, ноги! сколько их!
Как будто в реку влез, где наводили
Мосты веками, а теперь ушли:
– в сапогах, босые –
Поддерживают тусклый небосвод.
Гляжу – лицо; ползу к нему по грязи:
«Который час?» – а он, не раскрывая
И глотки, в сто ладов орет: «Шекспир!»
Текст его драмы «Шекспир» см. http://ilyadom.russ.ru/dit4floor2/dit4bookshelf/shake.html