А. К. Дживелегов. Франческо Гвиччардини. 1483-1540 (часть 8)

Вступление
Часть: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12
Примечания

VIII

Человеку приходится иметь дело с себе подобными. Поэтому прежде всего надо установить каждому для себя, что такое люди и как к ним относиться [466].

Гвиччардини уверяет, что люди более наклонны к добру, чем к злу, и что, если кто-нибудь обнаруживает "от природы" противоположную наклонность, тот - "не человек, а зверь или чудовище", ибо ему не хватает того, что "свойственно природе всех людей" (135).

Это очень оптимистическое положение прямо противоположно основной психологической посылке Макиавелли. Выражает ли оно подлинное убеждение Франческо? Едва ли. Оно принадлежит к числу ходячих формул буржуазной житейской морали, всеми повторяемых, никем не чувствуемых. Оно было настолько распространено, что Франческо Берни внес его в число тех морализирующих заставок, которыми он любил начинать каждую новую песнь переделанного им "Влюбленного Роланда". В первой октаве XIV песни мы находим такие стихи:

   
   

Афоризм этот никак не гармонирует с остальными "Ricordi". И никак не вяжется с духом пессимизма, который пропитывает "Ricordi" насквозь. Мыслей, ему противоречащих и его ограничивающих, так много, что от него в конце концов ничего не остается. Прежде всего в одном месте говорится прямо, что "люди большей частью либо неразумны, либо злы..." (19), а в другом - что "дурных людей больше, чем хороших" (201). Достаточно этих двух афоризмов, чтобы лишить смысла основное положение [468]. И есть целый ряд оговорок, сводящих его на нет едва ли не окончательно (134 и 225). Но едва ли Франческо серьезно думал, что оно чему-нибудь помогает, потому что все его практические советы составлены в расчете на то, что приходится иметь дело с людьми либо просто дурными, либо в лучшем случае с недостаточно хорошими (265 и 24). Эти мысли мы встречаем не только в "Ricordi". "Люди больше любят самих себя, чем других" [469]. "Никакая дружба в наши дни не стоит ничего, если она не сопровождается выгодой: где нет выгоды, нельзя придавать дружбе никакой веры" [470]. Друзей, конечно, надо ценить, но почему? Потому, что они могут пригодиться. "Друзья помогают, а враги вредят тогда и там, где меньше всего ожидаешь" (14). Точка зрения - чисто утилитарная. Гуманисты XV века, которые, рассуждая о дружбе, повторяли положения Цицеронова "Лелия", восстали бы против тезисов Гвиччардини самым решительным образом. Они писали свои латинские трактаты в спокойные времена, и им не приходилось бороться за существование в таких исключительно тяжелых условиях, как людям, пережившим разгром Рима и осаду Флоренции.

Тем не менее интеллигентские традиции заставляли, говоря о человеке, помнить веления гуманистического канона. Франческо не мог от них уклониться. Но он повторяет гуманистические славословия индивидууму как-то удивительно нехотя, без малейшего подъема и всегда с оговорочками. "Ошибается тот, кто говорит, что образование портит человеческие головы. Может быть, это и верно, если у кого голова слабая. Но если образование встречает хорошую голову, человек становится совершенным. Ибо хорошие природные качества, соединенные с хорошими приобретенными, создают благороднейшее целое" (313). И нужно ценить не только образование, но в конце концов и светский лоск. "Светский лоск и уменье делать все как следует дают достоинство и хорошую репутацию даже одаренным людям, и можно сказать, что, если у кого этого нет, тому не хватает чего-то. Не говорю уже о том, что изобилие светских способностей открывает путь к милостям государей, кладет иногда начало и становится причиной большой пользы и возвышения. Ибо свет и государи теперь не таковы, какими они должны быть, а таковы, какими мы их видим" (179). Балдессар Кастильоне подписался бы под основной мыслью целиком, но, как истый придворный, с негодованием отверг бы заключительный афоризм и протестовал бы против утилитарной тенденции всего рассуждения. А для Гвиччардини в ней было главное. Польза на первом месте. Из этого вытекает все.

Одно из основных жизненных правил его - быть начеку, всегда с трезвой головой, всегда готовым все взвесить обстоятельно, со всех сторон, и не раз и не два; никогда не забывать ни одной предосторожности. И прежде всего обдумывать как следует свои решения: "Чем больше и лучше думаешь о чем-нибудь, тем лучше понимаешь это и делаешь" (83). Вот этому искусству лучше думать Франческо и хочет научить тех, для кого он набрасывает свои заметки. Наука тяжелая и путаная. Пусть кто-нибудь прочтет ricordo 156 и попробует проделать умственную процедуру, в нем изложенную!

Чтобы не ошибиться при обдумывании, не нужно обладать большим умом. Нужно только уметь рассуждать: хорошее суждение поэтому нужно ценить больше, чем хороший ум (232), а ум серьезный и зрелый - больше, чем живой и острый (403). Вот на этот ум - серьезный, но не живой, зрелый, но не острый - и на способность рассуждать возлагается задача: все взвешивать, все принимать во внимание и - надо думать - не приходить в смущение, читая его длинные рацеи.

подробностей, ибо часто незначительное обстоятельство меняет все дело, но я нередко видел, что иной судит правильно, будучи знаком только с общим положением, а зная все частности, судит хуже. Ибо кто не обладает умом очень совершенным и вполне свободным от страстей, узнав много подробностей, легко путается и ошибается" (393). Особенно трудно судить о будущем (304, 23 и 318). Для правильного предвидения нужны особые качества. "Прошлое светит будущему, ибо мир был всегда одинаков. Все, что есть и будет, было в другие времена; одни и те же факты возвращаются, только под другими именами и иначе окрашенные. Но узнает их не всякий, а лишь тот, кто обладает мудростью, кто прилежно наблюдает их и изучает" (336).

Гвиччардини вполне отчетливо формулировал здесь не только социологическую проблему, но и социологический закон. Настолько отчетливо, что хочется задать себе вопрос, не были ли известны Вико [471] Гвиччардиниевы "Ricordi". Ведь вся теория круговорота, "corsi e ricorsi" в зародыше скрыта в афоризме: "Одни и те же факты возвращаются, только под другими именами и иначе окрашенные". Правда, рядом с этим афоризмом мы находим у Гвиччардини и другой, в котором он, по-видимому, намекает на учение Макиавелли: "Как сильно ошибаются те, кто на каждом слове ссылается на римлян. Нужно иметь государство, находящееся в таких условиях, как Рим, и уже потом устанавливать правление по римскому образцу. Хотеть следовать примеру римлян при различии условий - то же, что требовать, чтобы осел мог бежать со скоростью коня" (110). Как будто Макиавелли учил кого-нибудь слепо подражать римским государственным порядкам, а не доказывал, анализируя римские отношения, что "факты возвращаются, но только под другими именами и иначе окрашенные". Он был лишь более последователен в своем социологизме, чем Гвиччардини, и не сбивался, как он, на каждом шагу в практицизм и вульгарный утилитаризм.

на волю судьбы, подобно животному: наоборот, надо работать головой, как подобает человеку" (382). И здесь, как во многих других вопросах, Гвиччардини быстро покинул научную почву и сполз на гладкую дорожку дешевой обывательской морали. На ней он чувствует себя особенно легко и уверенно и не скрывает этого. Знать и действовать - вещи разные. Знать всегда полезно, а действовать следует смотря по обстоятельствам, то есть как нужно и как выгодно (322). Больше, чем изучать, нужно думать. Глупо поступают те, кто тратит на чтение книг время, которое могло бы быть использовано для обдумывания. "Чтение утомляет и духовно и физически; оно похоже скорее на труд чернорабочего, чем ученого" (208). Что же раскрывается перед человеком, когда он много думает? Разные вещи: во-первых, очень важное наблюдение об относительности всего.

"Ни одна вещь не благоустроена так, чтобы ее не сопровождало некоторое неустройство. Ни одна вещь не бывает так плоха, чтобы в ней не было чего-нибудь хорошего, и ни одна вещь - так хороша, чтобы в ней не было чего-нибудь плохого". Такова посылка, в бесчисленных отрицаниях которой ум, если он не очень "серьезный и зрелый", разберется тоже не без труда (213). Но этим не исчерпывается теория относительности Гвиччардини. Помнить о том, что все относительно, нужно всегда. "Большая ошибка - говорить о чем-нибудь без разбора и без оговорок, indistintamente e assolutamente, так сказать, по правилам. Все заключает в себе различия и исключения, так как разнообразны обстоятельства, которые нельзя мерить одной меркой. А различия и исключения не описаны в книгах. Нужно, чтобы им научил опыт" (6). Опыт в глазах Гвиччардини является, по-видимому, главным руководителем в дебрях относительности, и он не раз возвращается к этой мысли. "Пусть верят молодые, что опыт учит многому, и в хороших головах больше, чем в плохих" (292). "Невозможно, хотя бы и с самыми совершенными природными задатками, понимать хорошо и разбираться в известных подробностях без помощи опыта, который один этому учит" (293). А пока не научил опыт, не нужно ослеплять себя излишним оптимизмом. "Лучше надеяться мало, чем много, ибо чрезмерная надежда отнимает усердие и приносит больше огорчений, когда желаемое не осуществляется" (299). Другое правило, столь же необходимое в жизни, подсказывается поговоркой: нужно пользоваться выгодами времени (79 и 298). Это значит, что, если тебе представляется случай, которого ты ждал и желал, не теряй его: действуй быстро и решительно. А когда случай трудный и решение для тебя тягостно, оттягивай как можно больше, потому что время будет работать за тебя (54). Но раз решение принято, сколько бы времени на него ни ушло - обсуждать лучше долго, чем мало, - действовать нужно тоже быстро и энергично (191). И раз вы начали дело, недостаточно дать ему движение, а нужно упорно вести его до самого конца, ибо по своей природе всякое дело трудно (192).

В жизни важно выбирать момент. "Те же вещи, если их предпринять вовремя, легко удаются и осуществляются как бы сами собою, а если предпринять их раньше времени, не только не удаются в тот момент, но затрудняют часто их осуществление в момент надлежащий. Поэтому не бросайтесь в дело очертя голову, не ускоряйте его, ждите, пока оно созреет и дойдет до своего срока" (78 и 339). Не следует пренебрегать незначительными фактами. "Малые, едва заметные начала часто являются причинами и больших катастроф, и большого благополучия. Поэтому признак величайшего благоразумия - заранее замечать и взвешивать каждое событие, хотя бы и самое малое" (82).

следует ставить себе в похвалу, когда делаешь или не делаешь что-нибудь, что, будучи сделано не так или не сделано совсем, вызвало бы порицание" (350). Та же мысль, выраженная несколько по-иному: "Многое, что делается, вызывает у людей порицание или похвалу, а заслуживало бы противоположного суждения, когда бы было известно, что бы вышло, если бы это было сделано наоборот или не сделано вовсе" (284).

переходом к серии других, где Гвиччардини поучает, как обставлять себя в жизни, чтобы не быть застигнутым врасплох. Сначала он напоминает о некоторых правилах, элементарных и нейтральных. Не нужно доверять письмам опасные сообщения (193). Не нужно без нужды говорить плохо о других (7 и 310), а уж если без этого нельзя обойтись, то пусть сказанное задевает только одного, потому что "великое безумие, желая оскорбить одного, обидеть многих" (8). Если же ты не желаешь, чтобы о чем-нибудь знали, то не говори этого совсем никому, ибо "люди болтают по разным побуждениям: кто для выгоды, кто просто зря, чтобы показать, что он что-то знает" (49), и хотя облегчить душу (sfogarsi), поделившись с кем-нибудь горем или радостью, иной раз и приятно, но вредно. Умнее, хотя и трудно, воздержаться от этого (272).

Дальше начинается менее нейтральное и более острое. В тех же целях осторожности бывает полезно притворство, "хотя оно вызывает презрение и ненависть" (267). Если у тебя просят чего-нибудь, не отказывай прямо, а отделывайся ничего не значащими словами, потому что прямой отказ вызывает неудовольствие, а обстоятельства часто помогут потом уклониться от исполнения просьбы (36). "Очень полезно умело показать, что то, что ты делаешь в своих интересах, делается во имя общественного блага" (142). А иногда просто нужно лгать: "Отрицай, если не хочешь, чтобы что-нибудь знали, и утверждай, если хочешь, чтобы чему-нибудь верили, ибо, хотя за обратное будет говорить многое и оно будет почти несомненно, все-таки смелое отрицание или утверждение часто склонит на твою сторону слушающего" (37). Польза притворства или обмана еще больше, если у человека репутация правдивого (104 и 267), но, если даже он известен как притворщик, ему все-таки нередко верят: верили же величайшему на свете обманщику Фердинанду Католику (105). В частности, не следует показывать, что ты на кого-нибудь в претензии, потому что в будущем этот человек может тебе пригодиться, а если он будет знать, что ты что-то против него имеешь, с него ничего не возьмешь (113). Особенно глупо выражать негодование против таких людей, которым по высокому их положению невозможно отомстить. Тут нужно "притворяться и терпеть" (249). Если приходится действовать на высоких постах, нужно "скрывать все неприятное, раздувать все благоприятное". Это, конечно, своего рода надувательство (ciurmeria), но оно необходимо: образ действия стоящих еще выше больше зависит от их мнения о людях, чем от дела (86).

Если моральный кодекс Гвиччардини оказался недалек от того, чтобы превратиться в катехизис лицемерия, не его вина. Вина в социальной обстановке и его классовом положении в ней. Вспомним еще раз слова Климента VII: "Мир пришел в такое состояние, что..." Для Гвиччардини и тех, кого он представляет, по-другому нельзя. Нужно думать о себе. Жизнь таит в себе трудности и опасности огромные. Кризис давит на все и истощает все ресурсы. И самое главное: нет защиты. Нужно защищаться самому. Этому должно служить все: напряжение всех ресурсов ума и рассудительности, анализ моральных лабиринтов, способность не теряться никогда, не обольщаться и не ослепляться ничем, разбираться в настоящем, искать просветов в тумане будущего и, если без этого нельзя, твердо занять позицию по ту сторону добра и зла.

Вступление
Часть: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12
Примечания