Эстетика без границ
Можно, в развитии этой темы порассуждать об эволюционных тенденциях в развитии национальной и общечеловеческой культуры, параллелях со схожим в науке нового времени - в двух словах - от описательного к аналитическому; я бы называл - вероятно не так давно под влиянием ослабленного иммунитета против вирусов самомнения, о чём предупреждал Монтень, что привело к - моё определение - массовым эстетическим мутациям с появлением нежизнеспособных монстров, сомнительности не то что ценности, но и вредоносности массовой культуры, захлестывающей неподготовленные к различению истинного и ложного - души граждан чуть ли не повсеместно, может, на Востоке не столь активно. Но размышления и по вышеназванным проблемам могут завести далеко, и позволено мне и так по-дилетантски высказываться и о том, что невзначай зацепил и еле могу отвязаться - эстетике как и философской категории.
Раздумывал я, наконец, и над таким: стоит ли мне, слабо компетентному и в проблемах эстетики - оправдания - пишу в общем для себя свой интеллектуальный дневник, и, тем более, в религиеведеньи, хотя относительно этого и размышлял и писал - лезть в проблему, может быть, надуманную - о взаимоотношении эстетики и религии, эстетического врожденного виденья мира самым обыкновенным человеком и - напрямую - его верой в Бога? На первый взгляд о такой предположительно связи встарь вспоминали поговорку - "где именье, где вода" - изначальный смысл которой сразу поймёт разве что нуворишный "херсонский помещик" - как Ноздрёв дразнил Чичикова. Полагаю, что, "именье" и "вода", эстетическое и религиозное виденье миропорядка вполне совместимы. Прежде всего, это, если можно так выразиться, подсознательное осознание человеком изумительной гармонии в природе, менее заметной в неодушевленном и поневоле восхищающей во всем живом. И такое осознание, с одной стороны, пробуждало стремление, вероятно, эволюционно стимулируемое, - сотворять подобное гармоничное и доступное - для более благостного существования, что, как показывал человеческий опыт - достижимо, а с другой стороны - и всё на свете такое совершенное никак не могло возникнуть само собой, и для всего этого обязателен Творец, что и сотворив содержит все сущее в гармонии, но с неизбежными жертвами, и представив себе образ этого, верней, этих верховных управителей и распорядителей, следует демонстрировать, как мы их почитаем, и готовы на многое дабы заслужить их, по крайней мере, снисхождение.
мысленно - в конкретном воплощении - в тотемного животного, идола, или всё же не переходя грань полной абстракции - "по образу и подобию". Мифологическое обращение любой веры в то, что люди именуют божествами или Богом - подкрепление веры доверительной, чуть ли, как теперь говорят, документально засвидетельствованной достоверностью. И, если такое веками закрепляется в сознании, в душах верующих, то это означает, что и тексты мифов, священных книг, всех элементов, обрядность выкристаллизовались на высочайшем эстетическом, то есть без помех проникающем в едва ли каждую душу верующего. Второпях, сумбурно набросал свои мысли по этому поводу - пускай так и остается - а кто очень захочет - поймёт меня.
"Апологии.." ему, задамся тем же навязчивым, в моих ложащихся на бумагу и на сайт, размышлениям - "почему?" И, если современная наука более или менее доступна и для меня, моделируя не совсем абстрактные объекты-монады, отвечает на "почему? " образуются атомы, небесные тела, молекулы, правда, уходя от ответа - почему образуются именно такими, с определёнными свойствами и возможностями, - то для мира живого и, тем более, человеческого - разного рода "почему?", может, и не совсем безответны, но ответы эти или касаются частностей, или далеко неоднозначны. А, может, ответы есть, но они зашифрованы подобно исключительно математическим описаниям микромира в рамках квантовой физики, и лишь особо посвященные догадываются - что за этим стоит в действительности, а, возможно, для них это и не столь важно - вот на таком языке объясняется с нами природа, и кто переведёт на обычный человеческий, и зачем?
Но парадокс в том, что как раз на "почему?" о человеке, о людях - есть ответы на человеческих языках, и первые появились десятки веков назад. Ответы эти даются на языках живописи, скульптуры, музыки, верований общедоступных и эзотерических. Однако эти ответы требуют - не нахожу более адекватного по сути слова - осознания. Между прочим, в советском "Толковом словаре русского языка", довоенном, это слово с пометкой "новое", и "осознать - понять уразуметь, сознательно усвоить" с характерным примером: "Осознать свои классовые интересы". Но в наше время осознание должно проецировать из индивидуального мышления - в концепции, относительно всеохватывающие философские системы, однако невероятная сложность, запутанность, многозначность таких объектов как люди, и отдельные представители, и как этносы, а бери выше - человечество - делают такую задачу - боюсь, что не только пока невыполнимой, вернее, может быть, в некоторых аспектах.
В самом деле - почему судьбы и этнических подвидов гомо сапиенс, и их взаимодействий, и каждого из нас, и гения и злодея - таковы? Будем считать, что с каких-то пор - трудно определить скольких тысяч лет - вид гомо сапиенс не совсем - здоров, жизнеспособен, благополучен. Если эти определения приложить к отдельному человеку, то они не кажутся столь парадоксальными. Тот же сорокалетний Монтень, как он пишет о себе замечая, что уже не такой, как в юности, хотя по сравнению чуть ли не с большинством и своих соотечественников - так и просится сравнение гомо сапиенс, как такового, с различнейшими "братьями меньшими", о которых Монтень говорит так уважительно и сочувственно, - итак зрелый Монтень образован, то есть начиная с античности западный культурный мир ему достаточно известен, насколько в ту эпоху было доступно, притом не только как обязательный, как, скажем, для студента гуманитария круг чтения, но и как исследователя, вдумчивого мыслителя.
изысканных любовниц, но слабый пол философ явно не жалует хотя бы такой симпатией, как животных. И главное - ничто не мешает заниматься любимым делом - своим интеллектуальным дневником, в котором вольно излагать свои мысли по любому поводу, и всё же рассчитывая на возможную публикацию, подбрасывать кости бдительной цензуре. Всё так, но по некоторым намёкам можно понять, что не всё так гладко в семейной жизни, и сыновья больше тяготеют к земным удовольствиям, хотя Монтень находит этому оправдание; и вина ли тогдашней медицины, что не могла разглядеть и справиться с недугами, что не позволили дожить и до седьмого десятка. Но и не это главное в том, что не даёт покоя, тревожит, мучает Монтеня - да, я неизменно остаюсь сам собой, живу, как вздумывается, мыслю свободно, однако означает ли это, что и жизнь моя, и мои размышления взаправду отвечают истинному назначению человека, кем бы он ни был? Разве что - всё, что я доверяю бумаге - именно об этом... Вот так я понимаю Монтеня, и потому вправе экстраполировать такое тревожное состояние души этого человека, далеко не единственного в истории народов Земли - на всё человечество. Моралите - не его жанр - он достаточно умён и проницателен, чтобы понять - честный, совестливый, доброжелательный идёт по судьбе этой своей дорогой, и Дьяволу нелегко сбить его с этого; а бегущий по дьявольской тропе на предостерегающие указатели не обращает внимания, может стоит добавить - как правило. Монтень, можно сказать, примеряет "пояс Паскаля" на всё человечество. Но, в отличие от грядущего великого соотечественника, наука в лице математики и физики для Монтеня за семью печатями, под маской науки ему видятся схоластические умствования, праздномыслие.
Недавно в одном новейшем богословском трактате о взаимоотношениях религии и науки, который подсунул мне истово верующий православный родственник, - наткнулся на перечень грехов по степени их тяжести; празднословие - вроде самый безобидный, а далее - ложь, клевета, обжорство, пьянство, и - уже также уголовно наказуемые и по срокам заключения, независимо от загробных мук адовых. Сразу приходит в память Пушкинский "Пророк": "И он к устам моим приник, и вырвал грешный моя язык, и празднословый и лукавый, и жало мудрый змеи в уста замершие мои вложил десницею кровавой". Мне кажется, что некая грань, как в представлении мистиков между миром действительности и миром потусторонним, есть - между половодьем всё шире - от текущего бытового и тем, что надолго оседает в сокровищнице "третьеспирального".
"в час пирушки холостой" - в какой-то степени "празднословный", но только не в том, что ложилось под его перо, пожалуй, включая и мимолётные журнальные заметки, и даже письма жене, - все это в той самой сокровищнице, слава Богу, общедоступной. Но то празднословие, которое мерещилось Монтеню в лохмотьях трактатов, вроде глубокомысленно и туманно претендующих на звание науки, в последующие века устремилось в сочинительство историй, что напоминают те, чем тешили соседушек болтливые кумушки или бывалые солдатушки, только в профессионально закрученных хитросплетениях беллетристов. Боже упаси, чтобы к этой "празднословой" массе я посмел причислить не только - ограничусь русской классикой - пунктирно - Тургенева, Чехова, Бунина, отчасти Горького, и в советскую эпоху - Шолохова, Леонова, Паустовского, Булгакова, Трифонова, Гранина - нет, имена первые приходящие на ум из ряда не менее достойных - и Алексея Толстого - пусть не всё, и Солженицына - как хотите - мрачное свидетельство эпохи - не нужно продолжать, и лишь отметить - сколько попутно всплывало и "в Лету - бух!" - как съязвил Пушкин в адрес "празднословых" пишущих его собратьев.
Схожее "празднословье" и в искусстве, и даже в науке нового времени, хотя, нельзя не гордиться тем, что и упомянутая сокровищница "третьеспиральная" интенсивно пополняется. Беда и на мой взгляд, и это же просматривается у Монтеня - что не дано, или далеко не всем дано - нащупать ту самую грань между истинным и "празднословым", и имитационным, вторичным, фальшивым, о чём, кстати, речь шла в некоторых моих предыдущих опусах. И Монтень ясно видит, что в своих жизненных устремлениях - он и глубоко заглядывает в свою душу и себя не щадит, и в моральной стойкости, - дьявольские соблазны сомнительных плотских и тешащих самолюбие удовольствий всё сильней сманивают людей на дороги, завершающиеся болотом. Он рассказывает об этом и показывает без назиданий, как детям, аллегорически, эстетически, если угодно, надеясь, что так лучше проникнет в душу.
"празднословье", но я и ставил перед собой достаточно скромную задачу - так смотрит на мир один из людей XX века. И пусть этот мой интеллектуальный дневник, если сохранится в любом виде, войдёт в необозримый массив документов эпохи, в которой мне довелось жить и размышлять.
Август 2009 года