Филановский Г. Ю.: Апология Мишеля Монтеня.
О творчестве

О творчестве

А как в самом деле сопрягается текущая жизнь творческой личности и то что доносится до "третьеспирального"? В солидных биографиях и монографиях, посвященных жизнеописаниям и творчеству, как бы одновременно, так называемых замечательных личностей - литераторов, живописцев, композиторов, философов, религиозных, политических, общественных деятелей, военачальников, учёных, открывателей новых земель, даже выдающихся авантюристов - их авторы прослеживают, как увязываются особенности данной личности во всех аспектах и то, что эти люди совершили, и сегодня так может быть оценено. Можно, конечно, и не так уж сложно догадаться, кому посвящены некоторые лирические стихотворения Пушкина или в связи с какими событиями написана "Бородинская годовщина"; так же, как - чьи портреты на полотнах Рембрандта или Крамского; с чем сочетаются - "Лунная соната" Бетховена или "Картинки с выставки" Мусорского. Но каким образом это соприкосновение с жизнью - людьми, бытом, антуражем эпохи воплотилось в "Евгение Онегине", "Анне Карениной", "Докторе Живаго", рассказах Чехова, Бунина, лучшего из многообразной русской поэзии XX века - примеры лишь из отечественного, общеизвестного - и только то, что в слове - почему у этих творцов и столь совершенно - величайшая загадка, и только ли для меня?

Не потому ли, что по крайней мере в творчестве такие люди были самими собой, то есть свободное мышление не допускало в творчестве следования дочеловечески эволюционно оправданной роли подражательных отпрысков - как, скажем, у детёнышей "братьев меньших", оказавшихся после рождения в окружении уже не "чужих", хотя и гении следуют определённым традициям, но это совсем не то. Бывая в цирке, восхищаемся вытворяемым на арене с разными дрессированными животными - закулисными методами кнута и пряника. Говоря о книге "Человек играющий", обращалось внимание на концепцию биологической основы игры, как своего рода тренировок детёнышей "братьев меньших" к различным жизненным ситуациям; не таковы ли игры девочек с куклами, как в своё время у моей дочки, и с машинами всевозможными - у её сына, моего внука Дани? Но известные издавна игры с моделями мира взрослых - от самых примитивных игрушек наших далеких предков, и игры детей, подростков между собой - передаются от старших; ребёнок в лучшем случае их варьирует в зависимости от своих индивидуальных предпочтений, возможно с прицелом на свою будущую дорогу в жизни.

Диккенсом, ну а Восток и даже Америка - и Северная, и Южная в этом плане поотстали, и лишь с конца XIX века успешно наверстывают. Примерно так же можно говорить, например, об атомной физике, но, надо отдать справедливость, наряду с глубокими литературоведческими работами, ряд книг, посвященных развитию науки XX века, в том числе атомной физике - и тем, как отражаются эти плоды содружества учёных всего мира на судьбах человечества - написано превосходно, и остаётся пожалеть тех представителей новых поколений, которые и эти книги, как и литературную классику не возьмут в руки, пропустят в Интернете, и в том же Интернете оставят без внимания и шедевры живописи в музеях, и не станут слушать ни Баха, ни Шуберта, ни Шостаковича, да что говорить - попусту. И мои многостраничные рассуждения и размышления - не попусту ли - но уподобляясь - пускай по форме, по непредвзятости и античным мыслителям и Монтеню, от книг которого, может, неоправданно оторвался увлекшись своим, как и он в своей "Апологии Раймунда Сабундского".

"третьеспирального" диктата, оторваться в "невесомость" - не ощущая цепкости наработанной гравитации установленного; если от генетически заложенного никуда не деться - двойное принуждение к исполнению заданной роли. Вспоминая дрессированных животных - иные виды более поддаются дрессуре, некоторые - никак, не стоит экстраполировать это на этнические образования - не моё это дело; но собаки определенных пород, помимо своей, так сказать, специализации, могут научиться, допустим, понюхав вещь, принадлежащую разыскиваемому, идти по его следу; или учуять наркотик, глубоко запрятанный в багаже; или - в недавнем телесюжете из Великобритании - как-то ощутив резкое повышение уровня сахара в крови страдающего диабетом (моя жена Саша измеряет это специальным прибором - тоже ведь - спасибо науке нового времени и техническому оформлению анализа), так вот обученная собака тут же кидается к месту, где находятся нужные лекарственные препараты для снижения опасного уровня сахара в крови, и приносит пакетик по назначению.

Однако среди способных, отлично воспринимающих - чего от них добиваются, собак - вряд ли даже самая талантливая додумается сама стать исполнительницей таких ролей. А логическим рывком переходя к людям, сперва творческим - тот же вопрос: насколько свободными самими собой были они в творчестве своём и в жизни, в этих отмеренных роком годах? Не могу придумать ничего лучшего, чем давать краткие и далеко не исчерпывающие, дай Бог, хоть в общем справедливые характеристики моим - отчего бы не признаться и мне - кумирам. Абсолютно свободным и в поисках истины в человеке, и в обыденной жизни мне представляется Сократ, что, вероятно, раздражало его благоверную Ксантиппу. Следующий мой кумир - если бы суждено мне было выбирать религию и, поклоняться наиболее близкому по духу "Богу-сыну" - я выбрал бы Лейбница, хотя в таком контексте царствуют и - по аналогии - апостолы - но иной веры, в кругу которых под сенью вечнозелёных райских кущей был бы счастлив присутствовать на неторопливых беседах их, отрешенных от сует земного бытия. Не раз в моих опусах звучало имя Лейбница, и может и здесь нелишне привести характеристику в книге "История новой философии", изданной в конце позапрошлого, XIX века. "Склонность Лейбница к беспристрастному обсуждению и смягчающему примирению противоположных точек зрения проявляется во всех областях, которые только затрагивала его деятельность... Будучи сам натурой, возбуждающей других, он, тем не менее, и сам нуждался в побуждении извне. Он читал изумительно много и уверял, что не нашел книги, в которой не было бы чего-нибудь хорошего. С тонким пониманием чужих мыслей он соединял необыкновенную силу перерабатывающего усвоения: он вычитывал из книг больше, чем там было написано. Многосторонность его духа была безгранична: юрист, историк, дипломат, математик, физик, философ, к тому ещё чуть ли не теолог и филолог, - он во всех этих областях не только был глубоким знатоком, но и сам содействовал развитию науки, внося в неё оригинальные мысли и планы".

К сожалению, я не знакомился с текстом "Монадологии" в 90 параграфов - одном из центральных произведений Лейбница как философа, но в сжатом пересказе стержень этой философской концепции, выраженной несколько туманным языком, видится мне весьма созвучным моим взглядам, человека XX века, изложенным в одноименном опусе и последующих. Из Лейбница: "Все монады самодеятельны, ибо действуют самопроизвольно, но только мыслящие монады - свободны". Для моего сознательного восприятия этот тезис не нуждается в расшифровке, разве что по мере усложнения монад не условная категория "свобода", но уровни, градации свободы в моём монадном понимании, как возможности и их реализация - восходят к вершине - свободное человеческое мышление, о чём уже шла речь, и что характеризует планку творческих свершений, выше которой ещё неоткрытое, и гений способен перемахнуть через эту эволюционно-консервативную и в мышлении - планку.

"По воле Бога составляющие мир монады получили свою действительность, как возможности или идеи, они существовали (так сказать, до своего осуществления) в разуме Бога, и даже со всеми отличительными особенностями и совершенствами, которые теперь реализованы... соединяются прежде всего те монадные возможности, которые могут ужиться друг с другом или могут существовать вместе..." Если исключить отсюда обязательное упоминание или ссылку на Бога, идеи Творца всего сущего, и если вспомнить те же в сущности "идеи" Платона, и если добавить принцип непременной совместимости монад в сигмонад (тут уж сам Лейбниц - не знаю как в оригинале, но в переводе нашёл подходящее и понятное не для философа - "ужиться) - то моя монадология чуть ли не современный плагиат Лейбницевой.

Ну, а то, что Лейбниц должен был общаться с коронованными особами, и что они нисходят до выслушивания его рассуждений и советов, уверенные, - с властных высот сами знают, как распоряжаться - многое ли изменилось в этом отношении и при наличии профессионально опытных советников в окружении правителей? - но для него, Лейбница, это вроде и не кажется унизительным, как и должность библиотекаря, и разные награды, до которых, как свидетельствуют современники, он был охоч; всё такое - пища для дотошных биографов - гений, можете поверить на слово, вообще в жизни недалеко ушёл от нас, грешных... И роль на авансцене истории, той эпохи - роль глашатая новых направлений свободной мысли, и, как мне представляется, не склонившийся перед авторитарным и области разума, как и религии - "Платон друг мне, но истина дороже"- допуская возможность истины и у Платона, и какой-то её стороны у его друга, претендующего на монополизацию истины по-своему.

свою точку зрения, своё виденье миропорядка, рождения и существования всего сущего, включая человека и небожителей.

За век до Лейбница у Монтеня в Опытах" мозаика приблизительных истин, более или менее субъективных, но век спустя у Декарта, Паскаля и того же Лейбница - архипелаги истин неоспоримых - математики, физики, астрономии. Но рассуждения Монтеня о тех или иных сторонах человеческого бытия; в сущности тому же раскрытию мира страстей человеческих посвящены пьесы современника Монтеня - Шекспира; за четыре века после Мишеля Монтеня перед нами вместо узких бойниц так широко открылись окна в мир - и микро, и макро - во вселенной, и в потайных закоулках живых организмов и человеческой души обо всем этом и у меня, в моих опусах - говорено-переговорено, и всё-таки что-то недоговорено?