Память человеческая
Что ж, может быть, нет худа без добра, и жажда обладания всем тем, что ублажает тело и душу, также способствует эволюционной направленности гомо сапиенс, заставляет выдумывать разнообразные приманки для такого ублажения - от нарядов и дворцов до купленной "любви" и шикарных яхт плюс солидные счета в банках. И не без того, что Пушкин выразил устами Скупого рыцаря - "с меня довольно сего сознанья"- потенциальных возможностей взять всё, что вздумается - в услуженье. А тем временем в той же главе, Монтень, как бы абстрагируясь от мирской суеты сует, уверяет и читателей, и, возможно, самого себя, в том, как покорный своей судьбе, он предпочитал путь, можно сказать, наименьшего сопротивления, вероятно, оптимальный с позиций натуры философа. "Когда мне угрожает опасность, я думаю не столько о том, как избегнуть её, сколько о том, до чего, в сущности, неважно, удастся ли мне её избежать. Ну а если она настигнет меня, что из этого? Не располагая возможностью воздействовать на события, я воздействую на себя самого, и я покорно иду за ними, раз не могу заставить их идти за собой".
Что-то в этом отдаёт "непротивлением злу насилием", правда, и проповедующий такую доктрину, может совсем не по-монтеневски, а по-человечески - то есть с присущими только человеку сочувствием и состраданием - разразился воплем "Не могу молчать!" Для Монтеня неудовлетворенность самим собой - отчасти нонсенс, а вообще положением вещей в мире - реальность, но лучше всего наблюдаемая с высоты бойниц укрепленного замка, и с этой высоты видно, как людишки, неудовлетворенные каждый по-своему своим положением, своей судьбой, нередко поддаваясь вспыхивающим страстям, безрассудно пускаются во все тяжкие - обманывая, лицемеря, расправляясь с действительными или представленными таковыми врагами, насилуя и других и себя; и где уж тут прислушиваться к голосам добродетели, справедливости, чтить праведников, когда так соблазнителен пример граждан Содома и Гоморры.
во всех сферах человеческой деятельности, который с высоты XXI века представляется небоскрёбом, у подножья которого примостился изящный средневековый замок Монтень (как знать - сохранился ли?), но при этом для меня, скажем, болезни, угрожающие человечеству, изнутри и извне, видятся в более угрожающем свете, чем наверное Монтеню, или даже тому, для которого апокалипсис, и "второе пришествие" может свершиться неведомо когда, и следовало этим пугать людей, как малых детей, чтобы были послушными. Выше, приводя известное "Познай самого себя", вспоминал не столь известное ироническое продолжение "но не будь адвокатом"; видимо, в главе "О самомнении" - мнение о себе самом всё же при всех потугах "адвоката" - зато при всех обстоятельствах "оставаться самим собой", монологи хладнокровного обвинителя человека не очень-то пригодного для нормального существования - берут верх.
"Я достиг такого совершенства в искусстве забывать всё на свете, что даже собственные писания и сочинения забываю не хуже, чем всё остальное; мне постоянно цитируют меня самого, и я этого не замечаю. Кто пожелал бы узнать, откуда взяты стихи и примеры, которые я нагромоздил здесь целыми кучами, тот привел бы меня в немалое замешательство, так как я не смог бы ответить ему". Ах, как мне это знакомо, хотя никто не цитирует мысли из моих писаний, но когда, случалось, перечитываю написанное несколько лет назад, включая цитаты, то с трудом вспоминаю и то, и другое. Причина одинакова - и у Монтеня, и у меня таков жанр интеллектуального дневника: внимание, мысли сосредотачиваются на определенной теме, из памяти, из книг как бы сами собой приходят нужные примеры, цитаты, соображения, но человеческое мышление тем и замечательно, что способно концентрироваться на решении какой-либо творческой задачи, будь то стихотворение, соната, натюрморт, объяснение особенностей действия данного катализатора, фермента; или выявлении скрытого недуга и возможного избавления от него - для опытного врача, как диагноста и практика, а то и для знахаря-целителя, с экстрасенсорными способностями.
Невольное сравнение замечательных и бессмертных страниц "Опытов" с тем, чем я занимаюсь в последние годы, - простительно, если главу, о которой теперь идёт речь, озаглавить не "О самомнении", но "О самопознании". И это делает, в частности, многолетний труд мыслителя ХVI века уникальным. Даже в великих романах позапрошлого и особенно прошлого, XX века, тех, в которых существенно присутствует автобиографический элемент, подробно говорится о переживаниях героя, что-то совсем потаённое вытаскивается с самых глубин души; между прочим повествуется о пристрастиях, привычках, странностях в характере, но так беспощадно, как Монтень, вроде никто не расправляется со своим альтер эго. "Я помогаю себе терять то, за что держусь особенно цепко. Память есть склад и вместилище знаний, и, поскольку она у меня крайне слаба, я не имею никакого права сетовать на то, что решительно ничего, можно сказать, не знаю. Вообще говоря, я знаю названия всех наук и чем они занимаются, но дальше этого ничего не знаю".
Монтень не то, чтобы скромничает, но вырисовывается взаимосвязь между человеческой памятью и человеческим творчеством. Говорить, что, допустим, иной, что называется, энциклопедически образованный гражданин, полиглот, владеющий десятками языков, а то и воспроизводящий текст целой страницы, едва взглянув на неё, - люди, для которых такой феномен памяти существует сам по себе и не трансформируется в плоды творчества - говорить так было бы несправедливо, по крайней мере, обобщать. В самом деле, запоминание множества стихотворных или прозаических произведений отличало блестящих представителей так называемого разговорного жанра, а порой и самих авторов - эстрадных исполнителей, певиц в домагнитофонную и "дофанерную" эпоху моего времени, и уникумы, запоминающие сходу длиннющие ряды случайных цифр или набор не связанных между собой слов, также не оставляли равнодушной публику во время эстрадных выступлений. Стоит ли доказывать, насколько важно знать свою роль артистам театров, не уповая на подсказки суфлера.
современников, разумеется старших, нет, не могу не упомянуть и Маршака, который десятки лет назад в моём присутствии тепло отозвался о моих детских стихотворениях. А на страницах русской литературной классики - в пьесах Островского, повестях и рассказах Лескова, Чехова, Бунина, Горького, да и настоящих литераторов советского времени меня изумляла речь персонажей этих произведений - это ж надо так помнить и воспроизводить - как говорил этот человек согласно принадлежности к своему сословию, образованию, складу ума, способности излагать свои мысли и выражать чувства словами - черпая из несметного богатства русского языка. И ведь всё это не имитировалось, а выходило органически из памяти сочиняющего и, словно, возникший под пером человек, оживая, сам произносил именно то, что свойственно было сказать ему в данных обстоятельствах.
Память дирижера, которому незачем заглядывать в партитуры при исполнении ряда симфонических произведений; память колориста - вот это такой-то из десятков оттенков синего цвета; память дегустатора вин: марка "мадера" разлива в Коктебеле 1998 года; память учителя - учеников всех выпусков, и не только по фамилиям; поражающая меня память фармацевтов в аптеках - о сотнях наименований лекарств, правда, теперь в этом помогает компьютер; память химика-органика, сходу воспроизводящего формулу весьма сложного соединения; память коллекционера - филателиста или нумизмата - о множестве экземпляров в его коллекции, а также о недостающих... Впрочем, что всё это в сравнении с заложенном в индивидуальной генетической памяти...
"Ранней ягоде", может быть, лет десять назад, или больше - кроме генетического кода "двойной спирали" человечество начало вырабатывать и интернетно-информационную модификацию "третьей спирали" - разветвляющихся сфер культуры, науки. А вообще - нелегко определить, каким образом информационные ручьи - из того же генетического кода, из воспринятого - сознательно или бессознательно, подсознательно органами чувств, а, может, сверхчувственно - из Окина, а то и с подпиткой из так называемых аномальных зон на планете - сливаясь, направлялись неведомо по каким указаниям - образно говоря, в ту речку, на которой установилась духовная водяная мельница, что "все впечатления бытия" перемалывала в оформляемое из - продолжая аналогию - муки - квантов мысли - в недосягаемое "третьеспиральное". И, если можно так выразиться, творческая память хранит в более или менее обширных запасниках то, что продолжая сравнение, не льёт воду на его творческую мельницу. Правда, тут не всё столь однозначно, - если Бетховен был не в ладах даже с таблицей умножения, то для мировоззрения Эйнштейна, отраженного в теории относительности, романы Достоевского подстегивали соображения о парадоксальном единстве таких ипостасей мироздания, как пространство, время, энергия, материя; и - животных страстей, и божественных - как подлинно гуманистически-человеческого - в каждом из людей, только, может быть, такое далеко не всегда разглядишь на отдельном индивиде, а вот в масштабах веков и судеб народов, как и в теории относительности - в космических масштабах, хотя в этом ключе рассматривается и энергия атома...
немногими, близкими по духу, по интересам, но среди них, думаю, ни одной женщины; проницательный автор "Опытов" в высокопоставленных особах или угодливой челяди, чванливых соседей или простодушных землепашцах мог - может особый дар человековиденья, как у некоторых гадалок или обманщиков - определял для себя их истинную сущность - тщеславие, лицемерие, трусость или трезвый, в какой-то степени мудрый взгляд на природу вещей, естественную доброжелательность, честность, откровенность. И - отдавал должное тем способностям, которых сам был лишен - за его признаниями в этом скрывается: а вот ведь - что умеют люди, чего достигают, и если бы не досадная испорченность, увы, бросающаяся в глаза, хотя и маскируемая, но не для меня, - если бы не это, человека недостойное, то золотой век, что в какой-то мере видится в давно минувших веках, возможно наступал бы...
", и сетования автора напрасны в этом смысле. "Память есть склад и вместилище знаний, и, поскольку она у меня крайне слаба, я не имею никакого права сетовать на то, что решительно ничего, можно сказать, не знаю. Вообще говоря, я знаю названия всех наук и чем они занимаются, но дальше этого ничего не знаю. Я листаю книги, но вовсе не изучаю их; если что и остаётся в моей голове, то я больше уже не помню, что это чужое; и единственная польза, извлекаемая моим умом из таких занятий, эти мысли и рассуждения, которые при этом впитывает в себя". То есть "ум впитывает" только то, что должно как бы перебродить и превратиться в живительный нектар для благодарных читателей.
Не могу сказать, чтобы я честно не должен был подписаться под вышесказанным - но по отношению к себе. Мои дилетантские познания в некоторых науках недалеко ушли от того, что скромно означил Монтень, впрочем, о каких науках могла идти речь в его время, и тогдашняя астрономия или алхимия вряд ли могли его увлечь. Но и реалии материального воспроизводства и особенности выпускаемой продукции также слабо привлекали - цитирую, как можно уже понять, сравнивая не столько мироощущения людей ХVI и XX веков, сколько великого Монтеня и себя, грешного. "Я родился и вырос в деревне, среди земледельческих работ разного рода. У меня на руках дела и хозяйство, которые я веду с того дня, когда те, кто владел до меня всем тем, что теперь - моя собственность, уступили мне своё место. И всё же я не умею считать ни в уме, ни на бумаге, не знаю большинства наших монет, и мне не под силу отличить один злак от другого ни в поле, ни в закроме, если различия между ними не так уж разительны; то же я должен сказать о капусте и салате в моём огороде. Я не разбираюсь в названиях наиболее необходимых в сельском хозяйстве орудий, и мне неведомы основы основ земледелия, известные даже детям. Ещё меньше смыслю я в искусстве механики, в торговле, в различных товарах, в свойствах и сортах разнообразных плодов, вин, мяса, в натаскивании ловчих птиц, в лечении лошадей и собак... Будь у меня полная кухня припасов, я всё равно голодал бы. По тем чертам моим, в которых я исповедался, нетрудно представить себе и другие, столь же нелестные для меня..."
Интересно, много ли ныне, скажем, городских школьников или просто жителей мегаполисов - в той же Франции или на Украине могут отличить колос пшеницы от колоса ржи, сеялку от веялки, или по ботве свёклу от редьки. В отличие от моей жены, я тоже не разбираюсь ни в сортах яблок или сыров, рыбных деликатесов или блюд из разных родов мяса, разве что - вкусно или так себе; и - не частый потребитель алкогольных напитков, предпочитаю цветные водки в малых дозах. Что касается приготовления кушаний при всём разнообразии исходных продуктов, то сварить кашку или поджарить яичницу - это, как говорится, мой потолок. Но, возвращаясь к Монтеню, - может с его стороны своеобразное кокетство: ну, я человек крайне непрактичный, но зато написанное мной...