Постигнуть разумом или принять поэзией
Монтень пробует объяснить причину своего недоверия к науке. "Ибо, занимаясь изучением человека и сталкиваясь с таким бесконечным разнообразием взглядов на этот предмет, с таким неодолимым лабиринтом встающих одна за другой трудностей, с такой неуверенностью и противоречивостью в самой школе мудрости, могу ли я верить - поскольку этим людям так и не удалось постигнуть самих себя и познать своё естество, неизменно пребывающее у них на глазах и заключенное в них самих, поскольку они не знают даже, каким образом движется то, чему они сами сообщили движение, или как описать и изъяснить действие тех пружин, которыми они располагают и пользуются - могу ли я верить их мнениям о причинах приливов и отливов на реке Нил?"
В эпоху Монтеня не было и речи об уровнях сложности той или иной системы, о её моделировании, в частности математическом. Вероятно для Монтеня было бы поразительным узнать, что, скажем, механизм обращения планет вокруг Солнца, включая их спутников, с достаточной точностью во времени и в пространстве, определением моментов солнечных и лунных затмений и причин этого, - многократно проще, чем существование любой из сотен видимых клеточек, отдельных и связанных между собой частичек обыкновенного древесного листика; кстати, и доныне тайна фотосинтеза далеко не раскрыта, и что для науки свойство пружин в буквальном смысле, или речные и морские приливы и отливы - постижимы и объяснимы даже в школьных учебниках. А вот насчёт "познай самого себя" - не говоря уже о невероятно сложной физиологии, функций органов чувств, кровеносной, пищеварительной, дыхательной систем, кожи, различных желез, - особенностей своего характера, темперамента, творческих способностей, врожденных склонностей, привычек и так далее - постижение этого не то, что рассмотрение своего отражения в зеркале.
И Монтень отлично видел несостоятельность человеческого мышления при рассмотрении тех проблем нашего бытия, которые представлялись ему значительнее постижения законов и правил мироустройства. И эта недостоверность в познании "самого себя" человека вообще и в частности, тяготила автора "Опытов", томила невозможностью проникнуть в самую глубь сокрытого от нашего сознания, и горькое признание откровенно звучит на страницах главы с таким названием - " О самомнении". "И действительно, что касается порождений моего ума, то, в чём бы они не состояли, от меня никогда не исходило чего-либо такого, что могло бы доставить мне истинное удовольствие; одобрение же других нисколько не радует меня..." Выскажу парадоксальное соображение: Монтень, со своим аналитическим мышлением, родись он в следующих веках, мог бы сделаться первоклассным учёным. Но для него предмет его исследований - человек - чересчур неохватен, бесконечно сложен, неоднозначен, противоречив, неопределёнен, расплывчат, привлекателен и одновременно отталкивающ; а разноголосица суждений о человеке великих мыслителей античной эпохи вдобавок с безапелляционностью каждого бросают тень на саму возможность достичь или хотя бы приблизиться к истине.
"Я обладаю достаточно острым и точным зрением, но, когда я сам принимаюсь за дело, оно начинает мне изменять в том, что я делаю. То же самое происходит со мной и тогда, когда я предпринимаю самостоятельные попытки в поэзии. Я бесконечно люблю её и достаточно хорошо разбираюсь в произведениях, созданных кем-либо другим, но я становлюсь сущим ребёнком, когда меня охватывает желание приложить к ней свою руку; в этих случаях я бываю несносен себе самому. Простительно быть глупцом в чём угодно, но только не в поэзии". Современником Монтеня был Пьер Ронсар - родился на девять лет раньше Монтеня, и скончался также в возрасте около шестидесяти лет. Из энциклопедии: "Пьер Ронсар, французский поэт, глава Плеяды. Ронсар пользовался огромной славой у современников; обогатил французскую лирику разнообразными новыми ритмами и лирическими формами". Группа поэтов именует себя "Плеядами" по аналогии с созвездием из семи звёзд, и - знаменитых древнегреческих поэтов, также себя именующих. Программным манифестом "Плеяды" стал написанный Дю Белле под влиянием Ронсара трактат: "Защита и прославление французского языка" - где доказывалось, что французским языком можно творить и поэзию, и науку не хуже, а лучше, чем распространивши тогда в кругу образованных господ латыни и греческого.
Монтень не задаётся вопросом; отчего поэзия - античная, эпохи Возрождения, современная ему - так действует, так проникает в душу? Не потому ли, что искусство - живопись, скульптура, музыка, представления на сцене - убедительней, глубже, понятнее для каждого доносят именно то - что есть человек, ненавязчиво помогают разобраться и в том, какие бывают люди, и вероятно в чём-то и в себе самом. Неведомо по каким приметам свыше одаряется та или иная личность своим особенным талантом - поэта, скульптора, философа, актёра, полководца, ученого - и с веками, словно растущее дерево, идут ответвления во все стороны, и все новые веточки, что могут быстро превратиться в весьма основательные. Но - созревают плоды, и падают - если на благодатную почву, то поднимается новая поросль, а - если продолжить сравнение - густая листва падает осенью, и пустоцветы не дают плодов, сравнительно немногое из все возрастающей массы "третьеспирального" переживает века, как и "Опыты" Монтеня, как и подлинная поэзия.
"Уж вы состарились, а я - я стар давно. Будь старость - наш союз, связующий всё туже, и зиму превратим, дрожащую от стужи, в нежнейшую весну, покуда сил дано", - это Ронсар, и как это сегодня трогательно и близко. То, что воспринимается сердцем или разумом; то, что физиологи, психологи разделяют как "левополушарное" или "правополушарное" - по характеру обрабатываемой и выдаваемой мозгом информации; то, что отличает поэта от учёного - образное или логическое мышление - неуклонные подходы к человеческому познанию мира, и сочетание их в одной творческой личности наверное заслуживает рассмотрения. Античность четко делила своих земных кумиров на: поэтов, драматургов, музыкантов, скульпторов и - философов, ученых. В эпоху Возрождения разве что Леонардо да Винчи достиг вершин творчества и в области естественных наук, техники, и - живописи. Можно привести примеры выдающихся личностей нового времени, скажем, Гёте как и естествоиспытателя; любознательных по отношению к науке деятелей литературы, искусства; и, тем более, замечательных учёных XX века, для которых гуманистическая составляющая жизни выходила далеко за рамки лишь дилетантского хобби.
или поэтов, выразительными словами, образами, содержащимися в них, иллюстрирует, подтверждает, подкрепляет смысл своих рассуждений, то будучи чутким к настоящей поэзии, беспощаден к сочинителям, у которых форма служит лишь имитацией поэзии в настоящем смысле слова. "Нет ничего наглее бездарного поэта" - находит эту строчку у Марциала, эпиграммы которого звучат и теперь злободневно, и продолжает: "Хорошо было бы прибить это мудрое изречение на дверях лавок наших издателей, дабы преградить в них доступ такой тьме стихоплётов!". Нет, оказывается, я не совсем точен - ссылка на Марциала, как точка в конце, а перед этим из "Науки поэзии" Горация: "Ни боги, ни люди, ни колонны (на которых вывешивались объявления книготорговцев) не прощают поэту посредственности".
Здесь позволю себе очередное "лирическое отступление" - о личном, о том, как поэзия и наука отразились на всём, что, как говорили прежде, вышло из под моего пера, у меня больше - рычагов пишущей машинки, но, в отличие от многих моих современников, особенно тех, что помоложе, и значительно - не с помощью компьютера. Подтолкнула меня к данному "лирическому отступлению" текущая глава "Опытов" - тоже очень личная для автора, сочетание своего рода интеллектуального дневника, впрочем, как и в прочих главах, и во многом исповедальная, может быть, до крайнего обнажения своей сущности. Не в пример иным упоминаемым поименно или безымянным в приведенной главе, я вроде не страдаю манией величия, и, сопоставляя свои писания с непревзойдёнными "Опытами" Мишеля Монтеня попробую определить, что же общего или различного в нашей жизни, в реализации творческих способностей.
благо до пяти лет от соседей, населявших освободившийся после революции особнячок, где играли купеческие свадьбы, - слышал неиспорченный московский говорок, как в пьесах Островского. Да и после, до переезда в Киев до войны - в школе и во дворе нового дома, как я - не столько вспоминаю, сколько понимаю, - речь и взрослых и детей была намного разнообразней, колоритней, чем в последние десятилетия мегаполисного усреднения. Десятки лет, то чаще, то реже сочинял, верней записывал то, что вдруг приходило в голову, скажем эпиграммы на окружающих - сходу, да и даже поэмки за считанные часы, причём никогда не то, что по заказу, но и с прицелом на возможную публикацию. Кстати, уже говорилось, что "Опыты" Монтеня увидели свет благодаря счастливому стечению обстоятельств. Стихов моих было напечатано совсем немного, нередко по разным причинам таковое срывалось, да и я, как теперь понимаю, не был в этом смысле профессионалом, не использовал возможности увидеть побольше своих стихотворных произведений в печати. И сохранившееся ненапечатанное частично размещено на моём сайте.
Не мне судить, насколько присутствует поэзия в моих стихотворных вещах, или на каком литературном уровне немногое в прозе, что на сайте, но главное моё, высокопарно выражаясь, духовное наследие - "Ранняя ягода" и написанное вслед за этим уже в XXI веке. По жанру -обозначенное мной как интеллектуальный дневник, и, смею думать, в том же ключе запечатленное Монтенем, как плоды его размышлений на самые разные темы, более или менее актуальные в его эпоху, но так или иначе соотносящиеся с жизнью не только французов, и во все века. Но, в отличие от своего великого предшественника, имеется в виду жанровое сходство, в моих писаниях проблемы чисто человеческих взаимоотношений, выявление опять-таки явных и скрытых особенностей человеческих характеров, страстей, свершений и просчётов, судеб - занимают далеко не первый план размышлений. Превалируют сюжеты из областей достижений науки нового времени, когда намечаются или утверждаются ответы на безответные до этого "почему?"
"Римский поэт-философ, живший в первом веке до нашей эры. Дидактическая поэма в гекзаметрах "О природе вещей" в шести книгах - изложение физики, космогонии, психологии и этики по Эпикуру (единственный достоверный источник эпикурейской философии). Художественная обработка материалистической философии, много поэтических страниц (обращение к Венере в начале поэмы, восхваление Эпикура, описание моровой язвы в Афинах и т. д.) Раскрывая перед читателем природу и её силы, Лукреций стремится освободить людей от предрассудков, от слепой веры в богов, от страха страданий и смерти (кончил жизнь самоубийством) и убедить в могуществе знания и превосходстве философии". В одном из своих опусов вспоминал я и восхищение мудростью природы Эразмом Дарвином, и научный подход его внука к движущим силам эволюции живого на Земле.
и по принципам существования и развития всего на свете белом, как говорили встарь. Надо сказать, что и в школьные, и в студенческие годы наука и техника меня не привлекали, не интересовали - лишь бы что-то выудить из учебника и сдать на тройку. Работа непосредственно в цехах разных предприятий, когда воочию убеждаешься - как это здорово получается - рождение кожи из сырых шкур, разнообразных разноцветных трикотажных изделий из нитей, резиновой подошвы для обуви - поневоле свыкаешься с тем, что и в этом - часть твоей жизни, совпавшей с веком технического прогресса. А как вообще возник многогранный мир "второй природы", материальной культуры - может, на заре появления человека на планете, кишащей разными тварями, но накрепко замкнутыми дочеловеческой эволюцией живого в предназначенной генетически экологической нише - и никакой самодеятельности... Меня увлекла проблема происхождения всего, что сопровождает исключительно человека, родилось сперва в его голове, а затем в его руках. Не знаю почему, но из всей сферы рукотворного мира меня привлекла одежда, костюм, хотя, как я отмечал, смолоду был практически почти равнодушен к тому, как одет я сам и как одеваются знакомые, однако в книге "Почему мы так одеты" попытался охватить все аспекты сотворения внешнего облика - от сырья и технологий до татуировок, украшений, феномена моды. На поприще журналиста, сценариста, в основном, учебных фильмов, а до того - проектанта разного рода заводов, подробно знакомился с десятками предприятий, научно-исследовательских институтов, вникал в специальную литературу, и открывал для себя секреты природных технологий, если можно так выразиться, по производству звёзд в космосе, атомов в этих звёздах, сложных молекул, песчаных пустынь и драгоценных камней, вирусов и пчелиных ульев, мхов и дубрав.
Хотелось не только в освоенном научно-популярном жанре представить всё это бывшее сокровенным для нас, но и объединить в универсальных принципах существования и развития всего сущего. Но и отчасти включая человека, вообще или конкретно - с тем же "почему?" - таковы его особенности, виденье миропорядка и своего места в нём, реализации индивидуальных творческих возможностей - пусть с моих субъективных позиций моего образа мышления.
"бойтесь пушкинистов..." - кропотливые и вдумчивые исследователи, которые, может быть, всю жизнь посвятили этому гению, и раскрывают нам нечто замечательное у Пушкина, неизвестное, то, мимо чего мы второпях и легкомысленно пробегаем - эти учёные достойны надлежащего уважения, и аз грешный в своих опусах порой также рвётся сообщить - что он заметил, отметил, по-своему понял у гения. А сколько замечательных исследований посвящено Леонардо да Винчи, Достоевскому, Эйнштейну; между прочим, тому же Маяковскому. На страницах моего интеллектуального дневника описываю свои впечатления от зачастую мимолётных встреч с людьми, к которым заслуженно прилагается эпитет "великие", подобно тому, как в нынешних мемуарных сборниках, посвященных незаурядным, ушедшим из жизни, близко или не близко знающие покойных делятся своими воспоминаниями, и в последние годы мне также довелось принять участие в таких, посвященных памяти тех, кого уже нет с нами, изданиях.
"Опыты" которого я в своё время, как бы это выразиться - листал, но, видимо, наконец созрел для откровенных бесед через четыре века, может быть, и ему гипотетически небезынтересных, а уж мне - подавно. И, после столь развёрнутого "лирического отступления", пора вернуться к Монтеню непосредственно, к той же главе "О самомнении". Цитата: "Я умею говорить только о том, что продумано мною заранее, и я начисто лишен той способности, которую замечаю у многих собратьев по ремеслу и которая состоит в умении заводить разговор с первым встречным, держать в напряжении целую толпу людей или развлекать без устали слух государя, болтая о всякой всячине, и при этом не испытывая недостатка в темах для разглагольствования - поскольку люди этого сорта ухватываются за первую подвернувшуюся им, - приспосабливая эти темы к настроениям и уровню тех, с кем приходится иметь дело... Я не умею приводить первые пришедшие в голову и наиболее доступные доводы, которые бывают обычно самыми убедительными; о каком бы предмете я ни высказывался, я охотнее всего вспоминаю наиболее сложное из всего, что знаю о нём".