С философских небес на грешную землю
"А если бы мы захотели усмотреть некоторое наше преимущество в том, что мы можем ловить животных, заставлять их служить нам и использовать их по нашему усмотрению, то ведь это лишь то самое преимущество, какое один из нас имеет перед другим. На этом преимуществе основано существование у нас рабов..." Формально существовавший десятки веков де-факто и де-юре институт рабства был упразднен во всех странах в позапрошлом веке; и, как верно заметил Карл Маркс - в советское время признавалось только его авторство и в этом вопросе - такая форма производственных отношений на каких-то этапах развития производства оказалась экономически неэффективной, на смену пришло во многих странах феодальное устройство общества, и, наконец, капитализм установил вроде бы оптимальный баланс заинтересованности владельцев средств производства и нанятых работников в максимальной отдаче, конвертируемой для хозяев в прибыль, а для трудящихся в сносный уровень жизни.
Здесь не место рассуждать о том, насколько оптимальным сделалось такое общественное устройство: в Соединенных штатах Америки, в странах Западной Европы, при государственном капитализме в СССР или в нынешнем Китае; а уж о "диком капитализме" в Украине после обретения её "незалежности" я с горечью писал ещё - да, в прошлом веке - в работах о паразитизме вообще и в частности, в публицистических статьях оппозиционной в начале XXI века малотиражной газете, но сейчас речь совсем не об этом. Скорее о том, о чем сказано опять же в другом моём опусе на сайте "Парадоксы иерархии". И не об этом ли у Монтеня в "Апологии Раймунда Сабундского": "Разве не видим мы, как многие свободные люди за ничтожную плату вынуждены отдавать свою жизнь и свои силы в распоряжение господина?.. У тиранов никогда не было недостатка в преданных им людях, многие из которых готовы были разделить с ними не только жизнь, но и смерть... Люди, которые на нас работают, служат нам за более дешевую плату и за значительно менее заботливое и обходительное обращение, чем то, какое мы оказываем птицам, лошадям и собакам".
А помните эпизод из "Дубровского" Пушкина, - когда небогатый помещик, отец героя повести посетил псарню своего весьма богатого приятеля. "Один Дубровский молчал и хмурился. Он был горячий охотник. Его состояние позволяло ему держать только двух гончих и одну свору борзых; он не мог удержаться от некоторой зависти при виде сего великолепного заведения. "Что же ты хмуришься, брат, - спросил его Кирилл Петрович, - или псарня моя тебе не нравится?" - "Нет, - отвечал он сурово, - псарня чудная, вряд ли людям вашим житье такое ж, как вашим собакам" ("людям" - в то время синоним "крепостным"). "Один из псарей обиделся. "Мы на своё житье, - сказал он, - благодаря бога и барина не жалуемся, а что, правда, то правда, иному и дворянину не худо бы променять усадьбу на любую здешнюю конурку. Ему было б и сытнее и теплее". Кирилл Петрович громко засмеялся при дерзком замечании своего холопа, а гости вслед за ним захохотали, хотя и чувствовали, что шутка псаря могла относиться и к ним".
раболепному представителю тогдашних правоохранительных органов - в современном лексиконе - рейдерском захвате поместья соседа было принято к исполнению. Но ведь казус инцидента был главным образом, так сказать, в нарушении субординации - псаря никак нельзя было вызвать на дуэль. Каждый должен знать своё место; и сошлёмся на Пушкина, его понимание взаимоотношений между господами и теми, кому они принадлежали, на кого работали, кому служили. "... встречаю слугу несущего мне утром чашку чаю..." Ларина - мамаша "служанок била осердясь", и чувствительная Татьяна, наверняка это наблюдая, видимо, полагала, что - в порядке вещей. А когда Онегин, который роскошествовал за счёт доходов от произведенного его крепостными, "ярем он барщины старинной оброком легким заменил" - видимо и этого хватало на беспечную праздную жизнь, то "раб судьбу благословил" - слово "раб" у Пушкина верно не потому, что иное не влезало в строку. Однако по аналогии - " представители малого и среднего бизнеса в Киеве выразили признательность правительству за смягчение налогового пресса" - это уже из сегодняшних газет... "Страна рабов, страна господ" - неужто в прошлом, так же, как и "сверху донизу все рабы" - в этом плане многое ли изменилось в сущности у нас через век, два века, четыре с эпохи Монтеня?..
Подкрепив выразительными примерами положение о, можно сказать, "добровольном рабстве" (по заголовку сочинения ближайшего друга Монтеня), автор вновь оседлал свой любимый конек - о мнимом превосходстве человека над животными, которые - опять же множество выразительных примеров, где свои способности демонстрируют козы, черепахи, аисты, слоны, собаки, - последние действительно и в наше время порой демонстрируют чудеса сообразительности; волы, соловьи, сороки, мурена, муравьи, еж, лошади, обезьяны, баран и даже дракон. И современный читатель, особенно юный, любознательный, избалованный разнообразием познавательной литературы о любых живых существах, с интересом прочёл бы эти страницы "Опытов"; правда, уже твёрдо зная, что кажущиеся по-человечески разумными и осознанными действия, поступки животных - всё-таки обусловлено заложенным в генетической программе данного вида, но отнюдь не-таки "сапиенс", до которого дошел вид гомо в ходе уже человеческой эволюции. Вместе с тем, особенно у высших животных, та же генетическая программа не настолько жесткая, как, скажем, у насекомых, и предполагает, как подробней излагал я свои соображения на этот счёт в предыдущих опусах, - большую маневренность, свободу действий - не в ущерб сверхзадаче - продолжения рода при желательности во вторую очередь обеспечения достижимого благополучия собственного существования; и - при разбросе психологических задатков, как и физиологических - у отдельных особей - способность оптимального выбора поведения, как говорится, в нестандартных ситуациях, податливость к дрессировке как вариант самообучения - как переработка жизненного опыта, возникновением условных рефлексов.
Монтень разоблачает чванство не только человека вообще по отношению к "братьям меньшим", но цивилизованной нации, что свысока смотрит на туземцев, "дикарей". "Мне как-то довелось видеть людей, привезенных к нам из дальних заморских стран. Кто из нас (ещё раз хочу обратить внимание на то, что Монтень не отделяет себя от тех, кого так или иначе осуждает) не называл их грубыми дикарями единственно лишь потому, что мы не понимали их языка и что по своему виду, поведению и одежде они были совершенно не похожи на нас? Кто из нас не считал их тупыми и глупыми по той причине, что они молчали, не зная французского языка, не будучи знакомы с нашей манерой здороваться и извиваться в поклонах; с нашей осанкой и поступью, которые, конечно же, должен взять себе за образец весь род людской". А как перекликается с Пушкинским "Калмычке": "Ты не лепечешь по-французски, ты шелком не сжимаешь ног, по-английски пред самоваром узором хлеба не крошишь, не восхищаешься Сен-Маром, слегка Шекспира не ценишь, не погружаешься в мечтанье, когда нет мысли в голове, не распеваешь: Ма love, галоп не прыгаешь в собранье..." Подобные размышления о том, каково отношение к чужеземцам, туземцам - основанное на том, что они во многом не похожи на нас, как на человеческие образцы, и подчёркиваются их несовершенства и относительные недостатки - с нашей точки зрения.
Собственно, и в XX веке идеи расового превосходства, национальных приоритетов оборачивались трагедиями - и на родине Гейне, и на родине Пушкина, и даже недавно на родине Монтеня, и ещё во многих уголках планеты.
Уважительно, во всяком случае, с пониманием относится Монтень к эстетическим критериям разных народов, в частности - женской красоты, привлекательности - "индийцы изображают красавиц черными и смуглыми, с широкими и плоскими носами, пухлыми и оттопыренными губами, с толстыми золотыми кольцами, продетыми через нос и свисающими до рта, а также с широкими кольцами, украшенными камнями и продетым через нижнюю губу и свешивающимися над подбородком; при этом особенно привлекательными у них считается оскалить зубы до самых дёсен". Сведенья эти вероятно получены Монтенем из вторых рук, возможно весьма утрированы в деталях, но и здесь, и в описаниях приоритетов женской красоты у других народов Монтень бесстрастно лишь подчеркивает естественное право каждой нации на привязанность к своему, традиционному, освященному эстафетой многих поколений. Напомню, что и я отмечал, - каждый подвид гомо сапиенс, нация, народ замечателен и неразрывно связан со своим языком, культурой в самом широком смысле, жизненным укладом вплоть до отношения к жизни и смерти.
"Итальянцы изображают грудь крепкой и пышной, испанцы - тощей и дряблой; у нас одни изображают её белой, другие - смуглой, одни - мягкой и нежной, другие - крепкой и сильной, одни требуют от неё грации и нежности, другие - больших размеров и силы. Сходным образом Платон считал самой совершенной по красоте шаровидную форму, а эпикурейцы - пирамидальную или квадратную; и они не могли представить себе бога в виде шара". Признаюсь - заключение этого абзаца для меня непонятно, то есть соотношение божества и формы женской груди; к сожалению, отсутствуют разъяснительные комментарии. Важно другое - Монтень подчеркивает и на этом примере предпочтения того или иного подвида - в этническом плане, а если шире - в образе жизни, верованиях, общественных и семейных отношениях, особенностях языка - фонетики, лингвистики, одним словом, в ментальности, как я всё более убеждаюсь, столь глубинно отличная для Запада и Востока - об этом я высказывался подробнее.
"почему?" - можно адресовать и в отношении каждого индивида - даже у родных братьев и сестёр - столь различны характеры, способности, жизненные позиции и, как следствие, судьбы? Ответ - всё дело в генетической подоплёке - тавтология - и на аналогичный вопрос в отношении других живых существ: почему именно такие - микроорганизмы - палочки Коха, возбудители туберкулёза; или муравьев - при этом столько их видов; или волки, или дубы,- растения тоже в этом ряду, или обезьяны и так до бесконечности, но единственное приблизительное объяснение, и моё: в ходе сигмонадной эволюции - также как атомы, молекулы, небесные тела - реализовывалась возможность существования в пространстве и времени при создавшихся благоприятных для этого условиях.
так же, как и предположения древних философов для Монтеня не предмет размышлений. Другое дело - человек - в чём по-настоящему его особое место в мире, его истинное назначение - в противовес ложно принятым преимуществам, фальшивым достоинствам. Такое достижение человеческой эволюции как членораздельная речь - не вырождается ли в бессмысленную болтовню? Между тем, подобно "младшим братьям" - разве люди не выражают самое существенное, что хотят передать сородичу, информацию, всевоспринимающуюся адекватно и без, как выражаются специалисты, помех ("мысль изреченная есть ложь")? "Ведь видим же мы, как немые при помощи жестов спорят, доказывают и рассказывают разные вещи. Я видел таких искусников в этом деле, что их действительно можно было понимать полностью". Надо заметить, что и язык глухонемых, которым и по моим наблюдениям запросто пользуются лишенные слуха и дара речи, не исключает определённой степени неискренности.
Зато: "Влюбленные ссорятся, мирятся, благодарят, просят друг друга, уславливаются и говорят друг другу все одними только глазами: "Само молчание наполнено словами и просьбами" (цитата из "Аминты" Тассо - это уже итальянский поэт, современник Монтеня - одно из свидетельств того, что не только античность оседала в библиотеке замка Монтень). А чего только мы не выражаем руками! Мы требуем, обещаем, зовём и прогоняем, угрожаем, просим, умоляем, отрицаем, отказываем, спрашиваем, восхищаемся, считаем, признаёмся, раскаиваемся, пугаемся, стыдимся, сомневаемся, поучаем, приказываем, подбадриваем, поощряем, клянемся, свидетельствуем, обвиняем, осуждаем, прощаем, браним, презираем, не доверяем, досадуем, мстим, рукоплещем, благословляем, унижаем, насмехаемся, примиряем, советуем, превозносим, чествуем, радуемся, сочувствуем, огорчаемся, отказываемся, отчаиваемся, удивляемся, восклицаем, немеем…"
Какая исключительная наблюдательность, и какой потрясающий охват едва ли не всей гаммы чувств, переживаний, мыслей, которые человеку дано выразить этой частью языка жестов. В эпоху Монтеня и позже разве что те, кого в новое время называют мимами, применяли этот, с позволения сказать, "ручной" язык? Но - пришла пора - и на театральных подмостках и особенно в кино - и это, тонко и точно замеченное Монтенем - воплотилось в то, что зритель душой воспринимает и помимо монологов и диалогов, кстати, и в этом в новое время на первый план выходят нюансы произношения, интонация. А Монтень продолжает: "Столько же самых различных вещей, как и с помощью языка! Кивком головы мы соглашаемся, отказываем, признаёмся, отрекаемся, отрицаем, выпроваживаем, приветствуем, чествуем, почитаем, презираем, спрашиваем, потешаемся, жалуемся, ласкаем, покоряемся, противодействуем, увещеваем, грозим, уверяем, осведомляем. А чего только не выражаем мы с помощью бровей или с помощью плеч! Нет движения, которое не говорило бы, притом на языке, понятном всем, и без всякого обучения на общепринятом языке..."