Свободомыслие
Итак, снова Монтень, "Апология Раймунда Сабундского", глава XII. "Аристотель обычно приводит множество чужих мнений и взглядов для того, чтобы, сопоставив с ними свою точку зрения, показать нам, насколько он пошёл дальше и в какой мере он приблизился к правдоподобию, - об истине нельзя судить на основании чужого свидетельства или полагаясь на авторитет другого человека. Поэтому Эпикур тщательнейшим образом избегал в своих сочинениях ссылаться на них. Аристотель - царь догматиков, и тем не менее мы узнаём от него, что чем больше знаешь, тем больше у тебя поводов к сомнению. Он часто умышленно прикрывается тёмными и запутанными выражениями, что совершенно невозможно разобраться в его точке зрения". И далее: "С какой целью не только Аристотель, но и большинство других философов прибегали к запутанным выражениям, как не для того, чтобы повысить интерес к бесплодному предмету и возбудить любопытство нашего ума, предоставив ему глодать эту сухую и голую кость?"
Надо заметить, что средневековые теологи, понимая, что пробуждающийся интерес к знаниям, к достижениям античной эпохи, в частности, осмысления сущности окружающего мира, природы, человека - недаром это время именуется Возрождением, - дабы это не теснило, не подрывало формализованные христианские догмы, исключающие еретическое свободомыслие, канонизировали вроде бы абстрагированного от христианской веры Аристотеля, декоративно совместимого с Ватиканом. Но, в отличие от во все времена гипнотизируемых авторитетом имени по благословению власть имущих доктрину - религиозно-теократическую, диктаторскую, идеологическую - явную или под флёром - светлое будущее - коммунизм, американская мечта - и не могущих и не желающих самостоятельно разобраться в предлагаемых кумирах - в ореоле поучительного былого или подбрасываемых как текущие приманки, - в отличие от принимающие ловко внушенное за свои убеждения, Монтень, отдавая должное авторам античной эпохи, с произведениями которых он - мало сказать хорошо знаком, но и может разобрать их, как говорится, по косточкам - судит их по законам своего свободного мышления.
именно они познали истину, и сомневаться в этом могут разве что недалёкие упрямцы. С такими господами и мне приходилось встречаться - как лицом к лицу, так и на страницах весьма солидных изданий. Досадует Монтень и относительно невнятных, заумных формулировок, коими нередко злоупотребляют высоколобые - и у нынешних, насколько могу судить, водится такой грех, но ведь и рядовой вдумчивый читатель не обвинит в подобном, скажем, Паскаля, Канта, Шопенгауэра, даже современных учёных, рассуждающих о вещах, тайнах мироздания. К тому, чем просвещенные умы эпохи Аристотеля и последующих, грубо говоря, морочат голову доверчивым простакам, Монтень относит науку, как он понимает объяснение природных закономерностей. Полагаю, что причина такого отношения и объективна и субъективна, но - слово самому Мишелю Монтеню: "Подобно тому как всякая пища часто доставляет только удовольствие, между тем, как далеко не всё то приятное, что мы едим, бывает питательным и здоровым... " - привет расплодившимся ныне диетологам из ХVI века - "... точно так же нам неизменно доставляет наслаждение всё то, что наш ум извлекает из занятий науками, даже когда оно не бывает ни питательным, ни целебным". От такой посылки недалеко до сравнения увлеченного занятием наукой с алкоголиком, что уже не может иначе, не представляет себе дня без рюмочки, и самое интересное, что это сравнение по существу верно - творческая страсть - великое человеческое благо, и такое доступное особенно в наше время - даже без оглядки на престижность профессии и материальное обеспечение. Надо отдать справедливость - Монтень, как правило, даёт слово и заочным оппонентам: "Вот что говорят учёные: "Изучение природы служит пищей для нашего ума; оно возвышает и поднимает нас; оно заставляет нас презирать низменные и земные вещи по сравнению с возвышенными и небесными..." прервём цитату - из весьма почитаемого Монтенем Цицерона, - неужто впрямь высокомерие во главе угла? "Да нет - продолжает Цицерон, - "…само исследование вещей сокрытых и значительных - весьма увлекательное занятие даже для того, кто благодаря этому проникается лишь благоговением и боязнью судить о них".
"Меня не легко убедить в том, что Эпикур, Платон и Пифагор принимали за чистую монету свои атомы, свои идеи, свои числа; они были слишком умны, чтобы верить в столь недостоверные и спорные вещи… они тешились измышлениями, которые по крайней мере были увлекательными и остроумными, и если оказывались ложными, то были не хуже тех, которые им противостояли…" Оторванность игры ума от насущных людских нужд - вот что не приемлет Монтень: "Нетрудно заметить, что одни философские школы больше стремились к истине, другие же - к пользе, благодаря чему последние и получили большее распространение, беда наша в том, что нередко вещи, кажущиеся нам наиболее истинными, не являются наиболее полезными для нашей жизни". Затем Монтень посвящает ряд страниц любопытнейшей разноголосице в понимании того, что каждый из глаголющих об этом, подразумевает под богами, и я настойчиво порекомендовал бы вчитаться в эти занимательнейшие пассажи, а заодно задуматься - и верующим разных конфессий, и стоящим на позициях пантеизма, атеизма - что они думают, представляют, верят во что - стоит порой и это копнуть у себя в душе. Для скептического Монтеня алогичны и догмы не только христианской религии: "Далее, на каком основании боги могут вознаграждать человека после его смерти за его благие и добродетельные поступки, раз они сами побудили его к этому и совершили их через него? И почему они гневаются и мстят ему за его порочные деяния, раз они же сами наделили его этой несовершенной природой, между тем как самое ничтожное усилие их воли могло бы предохранить от этого?". Правда, это Монтень высказывает не совсем от себя, а ссылается на возражение Эпикура Платону.
зрелого возраста и здраво осмысливающего пройденные годы, уразумевшего, как по-настоящему прожить отмеренное судьбой. А если в вашем распоряжении жизненный опыт многих поколений? Вот с такой незыблемой позиции, как я понимаю, одна за другой рождаются страницы, диктуемые прочитанным, всплывшим в памяти; давно задуманное, а то и - я своё - навеянное "свыше"- как назидание на века вперёд, за что мы можем быть только благодарны, и как один из, может, немногих в XXI веке перечитывающих или читающих впервые Монтеня, по-своему в этой "Апологии..." тянусь к нему со всем увиденным и понятым за минувшие века, как к понимающему истинное на самом деле - собеседнику.
Как-то в одном из опусов своих пофантазировал насчет - как по Свифту - "круглого стола" с участием - тех же: Платона, Эпикура, Аристотеля, Лейбница, Канта, Эйнштейна - число участников и часов для высказываний, дискуссий, понятных без переводчиков с языка на язык или с привлечением языков математики, физики, закрепленное философской терминологией не ограничено. Думаю, что при таком обмене не только мнениями, но и катастрофическими просчетами, и безусловными достижениями человечества за весь обозримый многовековой период, и для Монтеня прояснилась бы роль науки, многогранной - как прогрессивной силы в человеческой истории; и объективно для человека ХVI века таковое было далеко не очевидно, и такую предвзятость по отношению к, наверное, не очень знакомому с первоцветами науки нового времени и в эпоху Возрождении и позднее в Европе, - для тогдашнего Монтеня простительно и понятно.
"Огромная эрудиция мешает автору..." - подозреваю, в том смысле легко извлекаемая интернетная; - сейчас, буквально в дни трехсотлетней годовщины Полтавской битвы перечитал Пушкинскую "Полтаву" - не сомневаюсь - поэт знал обо всем, что предшествовало этому событию гораздо больше - уже наступила "документальная" эпоха, - чем нашло отражение в самой поэме и даже в необходимых примечаниях автора, но великий принцип необходимого и достаточного воплотился и в этом Пушкинском шедевре поэзии. Но эссе - особый жанр, где "кроя эрудицией вопрос рой", - по Маяковскому, автор набирает таким образом очки в свою пользу. Монтеню в его время было куда доступней объять не такое уж необъятное - культурное наследие народов в основном Средиземноморья, преимущественно в античную эпоху, и выбрать только то, что усиливало, подчеркивало, оттеняло его мысли по разным поводам и проблемам. И неудивительно, что "совершенствуя плоды любимых дум", Монтень возвращается к уже высказанному, варьируя по-другому, по-новому. Иногда Монтень, как говорится, слегка передёргивает, в лучшем случае цитирует неточно, по памяти, в худшем - смещая акценты. Например, анекдотическая притча о Фалесе Милетском - об этом я писал, придётся вкратце повториться. Как-то, очевидно в сумерки, Фалес загляделся на небеса (между прочим, будучи родоначальником и астрономии в античном мире, предсказал солнечное затмение 585 года до нашей эры), не глядя под ноги, споткнулся, возможно даже грохнулся оземь - поделом. У Монтеня этот эпизод излагается как басня с моралью. "Я одобряю ту остроумную служанку-милетянку, которая, видя, что её хозяин философ Фалес постоянно занят созерцанием небесного свода и взор его всегда устремлен ввысь, подбросила там, где он должен был проходить, какой-то предмет, чтобы он споткнулся; она хотела дать ему понять, что он успеет насладиться заоблачными высями после того, как уделит внимание тому, что лежит у его ног". Примечание к этому: " приводится у Платона в "Феэтете". По Платону, однако, служанка Фалеса была не из Милета, а из Фракии; к тому же в рассказе Платона не говорится о том, будто она бросила что-то под ноги Фалесу, чтобы он споткнулся. Из энциклопедии: "Фалес - первый греческий философ... славился своими познаниями в математике и астрономии". Но не это самое интересное, а то, что именно "Фалес изобрёл давильный пресс для выжимки оливкового масла, отчасти и этим способствовал доходам и благосостоянию свих сограждан", о чём подробнее в "Ранней ягоде". А если бы Монтеню было это известно, а, возможно, и было - всё равно "ради красного словца" - убеждение, что от любых философов, а заодно и учёных - польза для людей, как от козла молока, - отказался бы от столь поучительной притчи?
Между тем, Монтеню представляется недопустимыми спекулятивные увязки высказываний признанных авторитетов с тем, что позднейшим авторам кажется созвучным их взглядам, особенно, когда такое прикрытие актуально, как говорится, в жилу; - дескать моё новое - это по существу забытое незаслуженно старое, и главное, подумайте - кем сказано!.. Монтень: "А посмотрите, что только выделывают с Платоном! Так как всякий почитает за честь иметь его на своей стороне, то и истолковывает его в желательном для себя смысле. Платону приписывают и у него находят все новейшие взгляды, какие только существуют на свете, и, если потребуется, его противопоставляют ему же самому... Все эти истолкования тем убедительнее и ярче, чем изощреннее и острее ум толкователя". Далее Монтень приводит суждения некоторых "мудрецов", если и не входивших в заветную семёрку даже при периодических ротациях, но, по меньшей мере, в двадцатку авторов иных сентенций, что уже в эпоху Монтеня у людей понимающих вызывали улыбку. Или неудержимое стремление к оригинальности, а, может, эпатажности руководило этими выдумщиками? Однако для Монтеня подобные нелепости - повод, чтобы от них оттолкнувшись, высказывать свои соображения.