СТИЛЬ
Прекрасный стиль, что делает мне честь.
Данте
Вникая по мере сил в структуру "Divina Commedia", я прихожу к выводу, что вся поэма представляет собой одну, единственную, единую и недробимую строфу. Вернее, - не строфу, а кристаллографическую фигуру, то есть тело. Поэтому насквозь пронзает безостановочная, формообразующая тяга. Она есть строжайшее стереометрическое тело, одно сплошное развитие кристаллографической темы. Немыслимо объять глазом или наглядно себе вообразить этот чудовищный по своей правильности тринадцатитысячегранник.
О. Мандельштам многократно подчеркивал геологичность Комедии - в смысле геологичности времени, в смысле выращивания культуры как породы, в смысле минералогической коллекции Книги, собранной из многоцветья и зеренной структуры камня.
Структура дантовского монолога, построенного на органной регистровке, может быть хорошо понята при помощи аналогии с горными породами, чистота которых нарушена вкрапленными инородными телами.
Зернистые примеси и лавовые прожилки указывают на единый сдвиг, или катастрофу, как на общий источник формообразования.
Стихи Данта сформированы и расцвечены именно геологически. Их материальная структура бесконечно важнее пресловутой скульптурности.
До нас не дошла лаборатория Данте - его наброски, планы, черновики. Мы воспринимаем его как данность, цельность, завершенность. Но "в поэзии, в пластике и вообще в искусстве нет готовых вещей". Поэтому наше его восприятие несовершенно, поэтому он всегда распахнут навстречу грядущему.
Данте заботился о мастерстве и много размышлял о правилах стихосложения, тонических началах, просодии, стремясь преодолеть старые и создать новые стихотворные формы. Осознавая "священность" своей поэмы, он большое внимание уделял ее образному строю, форме, языку, композиции - не меньшее, чем Джойс в Улиссе. Гармония и поэтическое искусство растут по мере развития сюжета, символы усложняются и углубляются, стиль меняется в зависимости от содержания - от хриплого в "Аде" до величественно-величавого в "Рае".
В "Аде" господствует поэзия сильного и горького чувства, в "Чистилище" - нежного и мягкого, в "Рае" - радостного и экстатического. В "Аде" - поэзия страстей, в "Чистилище" - спокойных чувств, в "Рае" - мистического созерцания.
Много сказано о единстве формы и содержания Комедии, совпадении цели и средств: "Текст поэмы не только сообщает нам о некотором бытии, в пространстве которого происходит ряд событий, но и сам является этим бытием и событием".
Карлейль обратил внимание на редкостный динамизм и экспрессию стиля Данте, подчеркнув краткость и точность его образного строя: "Тацит не превосходит его краткостью и сжатостью".
Стилистика Данте чрезвычайно разнообразна. Наряду с высоким пафосом и с задушевным лиризмом мы встречаем и едкий сарказм, и подчас грубую шутку, и сухую рассудочность, доходящую до педантизма. Его стихи то сплетаются в сложнейшие периоды, то достигают предельной сжатости. Они всегда выразительны, всегда мощны и нередко полны глубокого обаяния.
Стиль менялся от произведения к произведению, свидетельствуя о работе поэта над формой. Данте всю жизнь жадно учился и поглощал не только информацию, но и поэтические формы.
Данте владел всеми известными в его время в Италии формами стиха: сонетом, балладой, канцоной, которую он превозносил как самую совершенную из всех. Он адаптировал провансальскую секстину, развил и трансформировал ее, создав новые ее разновидности. В пределах каждой из этих тради- ционных форм Данте экспериментировал, обогащая ее возможности бесчисленными комбинациями рифмовки, разнообразнейшей инструментовкой. В нем удивительно уживались теоретик поэзии и вдохновенный поэт, всегда сохранявший господство над формой и не дававший ей поработить себя. В Данте-поэте никогда не переставал жить Данте-ученый и мыслитель. К основному труду всей своей жизни, к "Божественной Комедии", он приступил, испробовав в своей поэтической практике все стили, все жанры и все формы стиха своего времени.
Поэтика Данте - многообразие, невиданное расширение художественных горизонтов, прокладывание новых путей.
У Данте не одна форма, но множество форм. Они выжимаются одна из другой и только условно могут быть вписаны одна в другую.
Данте не боялся смешения стилей и позволял себе все, что считал необходимым для поэтической выразительности. Он много работал над синтаксисом и смело вводил лексические и синтаксические латинизмы, конъюктив, инфинитив с аккузативом, сложные синтаксические построения в усовершенствованном им вольгаре.
Новый слог Данте выработал после долгих блужданий в дебрях моральных канцон. Он был мастером, который никогда не стоял на одном месте и постоянно думал о поэтической технике, о ремесле художника.
После изучения малых произведений зрелое мастерство Данте в его великой поэме уже не кажется "нежданным". Пройдя школу разных литературных направлений своего века, Данте предстает в "Божественной Комедии" во всеоружии всех стилей. Он свободно меняет их и мешает, нарушая все правила, пользуясь всякий раз иным, в зависимости от тех образов, которые возникают перед ним, и композиционных, художественных, политических, философских и моральных задач, которые он решает.
Многостильность Комедии использована художниками последующих поколений для "освоения" Данте, для его модернизации, для сотрудничества и союзничества. Хотя Данте необъятен и его действительно легко взять в "духовные отцы", осовременивание Комедии чревато ее искажениями. А. А. Илюшин выяснил, что даже переводы несут на себе печать такой модернизации. Поскольку большая часть лучших переводов появилась в XIX веке, все они отягощены романтизацией Данте. Ведь стиль перевода зависит от миросозерцания переводчика. Романтики поэтизировали зло, реалисты утрачивали мистику, и только модернисты воспринимали своего собрата адекватно.
даже Джойсом. Каждая строка - напластование, чья-то человеческая жизнь, исторический период.
"Мой друг, который счастью не был другом" - в нескольких словах целая судьба.
Поразительная смысловая насыщенность при словесной скупости делает "Комедию" афористичной от начала до конца.
Величайший шифровальщик Средних веков, усвоивший и доведший до виртуозности цифровую и символическую мистику теологии, Данте ввел в искусство и культуру эзотерическую традицию тайнописи, волшбы, terribili-ta, усвоенную затем Леонардо, Дюрером, мистиками, поэтами барочной эпохи, символистами, декадентами и модернистами XIX и XX веков.
И всякий наставленье да поймет, Сокрытое под странными стихами!
После работ Э. Фараля и Э. Курциуса художественное мышление Данте, стиль этого мышления стали предметом самого пристального внимания и скрупулезного анализа, результатом которого явилось понимание извечности модернизма в мировой культуре. При всех временных и географических особенностях, модернистов всех веков гораздо большее объединяет, чем разъединяет. Их объединяет страстный поиск непроторенных путей, понимание искусства как неисхоженных пространств.
Как всякий художник, Данте много и плодотворно размышлял о теории искусства, упредив ряд идей модернистской эстетики, отбрасывающей догму, рассудочность, схематизм. Очень часто, писал он, форма не согласуется с намерениями искусства, ибо материя глуха и не отвечает. Для него все было поэзией, он творил поэзию из всего - не отсюда ли ахматовское "поэзия из мусора"?
Поэзии Данте свойственны все виды энергии, известные современной науке. Единство света, звука и материи составляет ее внутреннюю природу.
Стиль Данте кинематографичен. Его главный прием - монтаж: яркие динамичные сцены, мгновенные зарисовки, прерывисто смонтированные в ленту-поэму.
Научное описание дантовской "Комедии", взятой как течение, как поток, неизбежно приняло бы вид трактата о метаморфозах и стремилось бы проникать в множественные состояния поэтической материи, подобно тому как врач, ставящий диагноз, прислушивается к множественному единству организма. Литературная критика подошла бы к методу живой медицины.
Данте сознательно выбирает субъективно-пристрастную форму повествования от первого лица: свидетельство очевидца о пережитом:
Новые пытки и новых пытаемых Я вижу вокруг, куда ни пойду. Куда ни повернусь, куда ни посмотрю...
Этим "тот свет" Данте отличается от мильтоновского или гётеанского, где автор - не очевидец, а констататор.
То, что совершается в душе гениального путника, связывает воедино картину мира. Политика и религия, наука и мораль обретают смысл, проходя сквозь эту душу. История начинает вращаться вокруг индивидуума. Микрокосм личности вмещает в себя макрокосм. Мир очеловечивается.
Поэзия Данте неотрывна не только от его мировидения, но и от его огромной эрудиции, которую он с удовольствием демонстрирует. Великая поэзия невозможна без великого познания. Само по себе оно недостаточно для поэта, но пройдя сквозь таинство сознания и подсознания поэта, превращает его из сладкоголосого соловья в глухого ведуна, таинственного вестника, волхва и судью. И хотя никому не дано права учить и судить людей, Данте относится к числу двух-трех исключений из этого правила в истории человечества.
Комедия не сводится к набору религиозных символов или метафор, но они в ней преобладают.
Я сравниваю - значит, я вижу, - мог бы сказать Дант. Он был Декартом метафоры. Ибо для нашего сознания (а где взять другое?) только через метафору раскрывается материя, ибо нет бытия вне сравнения, ибо само бытие есть - сравнение.
Лишь при помощи метафоры возможно найти конкретный знак для формообразующего инстинкта, которым Дант накапливал и переливал терцины.
Дантовские сравнения никогда не бывают описательны, т.е. изобразительны. Они всегда преследуют конкретную задачу дать внутренний образ структуры, или тяги.
Данте считал, что звучность и величавость стиха определяются силлабическим размером и количеством слогов в строке. Самая длинная строка должна иметь одиннадцать слогов, и именно из всех стихов самым предпочтительным по продолжительности, простору мысли и строю речи является одиннадцатисложник. Поэтому стих Комедии - самый длинный из употребляемых в итальянской поэзии - endecasillabo. Предпочтение эндексиллабу отдано еще и по причине "победоносного прямого превосходства в сплетении стихов".
Строфика Комедии - терцины со сложной схемой рифмовки. Данте не изобретал троезвучного стиха, он заимствовал его у провансальцев. Но поскольку именно он впервые использовал этот размер в поэме и сделал это с невероятным мастерством, поскольку научил поэтов писать и мыслить терцинами, они всегда связаны с его именем. Огненные терцины Данте - значит опаленные огнем Ада, осиянные светом Рая.
Секстины Данте состоят из шести нерифмующихся внутри строф (cobla dissoluta), гармонизированных ассонансами. В двойной секстине строфы содержат 5 слов-рифм, чередующихся по-разному в определенном порядке. Каждая станца имеет сложное внутреннее строение для выражения новых вариаций смысла. В пяти станцах исчерпываются все комбинации рифм. Повторы становятся лейтмотивами, секстина - точно рассчитанной музыкальной формой. Сравнивая себя в "Рае" с геометром, Данте намекал на музыкальную геометрию своего стиха.
поэты - это углубленное содержание в сложных формах, артистизм духа в артизме двойных секстин или канцон.
Под покровом как бы оледенелой и застывшей формы страсть поэта рвется наружу, то преодолевая повторы, то ими же усиливая выразительность. Повторы превращаются в лейтмотивы - музыка Данте всегда рассчитана. Чтобы показать всю почти немыслимую для поэта трудность "двойной" секстины, приведем ее пятую строфу:
И пусть Любовь, что предварила время И чувственное ощущенье света, И звезд движенья, сократит мне время Страдания. Проникнуть в сердце время Настало, чтоб изгнать дыханье хлада. Покой не ведом мне. пусть длится время. Меня уничтожающее время. Коль будет так, увидит Пьетра - камень, Как скроет жизнь мою надгробный камень. Но Страшного суда настанет время, Восстав, увижу есть ли в мире драма, Столь беспощадная, как эта дама.
Сгущение (повторы) рифм в заключительной части канцоны, лейтмотивы, игра слов, концентрация эпитетов, консонантная сгущенность, анафора (единоначалие), анаколуф (нарушение конструкций), перифразы, нагромождение перифраз, требующее дешифровки, выразительные аллитерации, аннонимации (повтор слогов в разных комбинациях в словах одного корня), усложненные тропы, метонимия, аллегория, смешение стилей, перекличка звукосочетаний, игра звонких и глухих согласных - эта формалистическая лаборатория Данте, его стиховедческий практикум стали полигоном для всех последующих модернистов, щедро черпающих находки Комедии.
Я в третьем круге, там, где дождь струится, Проклятый, вечный, грузный, ледяной...
Здесь эпитеты сверхизобразительны и усиливают жестокость адского дождя.
Я увожу к отверженным селеньям, Я увожу сквозь вековечный стон, Я увожу к погибшим поколеньям...
Здесь анафора усиливает ужас вхождения в Ад.
Изумительна его "рефлексология речи" - целая до сих пор не созданная наука о спонтанном психофизиологическом воздействии слова на собеседников, на окружающих и на самого говорящего.
Де Санктис считал язык Данте маложивым, шероховатым, лишенным изящества и красноречивости, далеким от величавой размеренности, декларируемой самим поэтом. Он упрекал первого теоретика и отца национальной речи в "промежуточности" между латынью и живым итальянским. Неитальянцу сложно судить о правоте подобных утверждений, высказанных самым знаменитым дантологом. Хотя Данте принято считать "отцом", на самом деле это верно лишь в обобщающем смысле: язык Данте - уникален, на нем писал только он сам и больше никто и никогда, в языке Данте много слов и выражений, встречавшихся только у него самого. Данте трудно переводить еще и потому, что надо владеть искусством передачи латинизмов и идиотизмов * на язык перевода - надо знать не только современный язык, но и архаичный, притом не злоупотреблять последним* дабы не впасть в ошибку Литтрэ** и не делать перевода, требующего переложения на живой язык современности.
* Слова и выражения, встречающиеся лишь у данного автора. ** Литтрэ перевел "Божественную Комедию" языком XVI века.
сочетание высокого с низким. Ведь такова жизнь. На языке черни говорят его черти, воры, убийцы, грабители. Данте не смущало вводить в священную поэму воровское арго, грубую уличную речь:
Вдруг кто-то крикнул: "Бокка, брось орать! И без того уж челюстью грохочешь. Разлаялся! Кой черт с тобой опять?"
Дант никогда не рассматривает человеческую речь как обособленный разумный остров. Словарные круги Данта насквозь варваризованы. Чтобы речь была здорова, он всегда прибавляет к ней варварскую примесь. Какой-то избыток фонетической энергии отличает его от прочих итальянских и мировых поэтов, как будто он не только говорит, но и ест и пьет, то подражая домашним животным, то писку и стрекоту насекомых, то блеющему старческому плачу, то крику пытаемых на дыбе, то голосу женщин-плакальщиц, то лепету двухлетнего ребенка.
Заключительные строки пятой песни "Ада" - первый в мировой поэзии образец звуковой изобразительности поэтической речи: задыхающегося, сдавленного, свистящего шепота взволновавшегося поэта.
Я вижу у Данта множество словарных тяг. Есть тяга варварская - к германской шипучести и славянской какофонии; есть тяга латинская - то к "Dies irae" и к "Benedictus qui venis", то к кухонной латыни. Есть огромный порыв к говору родной провинции - тяга тосканская.
Так хочется сказать о звуковом колорите тридцать второй песни "Inferno".
Своеобразная губная музыка: "abbo" - "gabbo" - "babbo" - "Tebe" - "plebe" - "zebe" - "converrebbe". В создании фонетики как бы участвует нянька. Губы то ребячески выпячиваются, то вытягиваются в хоботок.
Лабиальные образуют как бы "цифрованный бас" - basso continuo, то есть аккордную основу гармонизации. К ним пристраиваются чмокающие, сосущие, свистящие, а также цокающие и дзекающие зубные.
Выдергиваю на выбор одну только ниточку: "cag-nazzi" - "riprezzo" - "quazzi" - "mezzo" - "gravezza"...
Тридцать вторая песня по темпу современное скрецо. Но какое? Анатомическое скерцо, изучающее дегенерацию речи на звукоподражательном инфантильном материале.
Тут вскрывается новая связь - еда и речь. Постыдная речь обратима вспять, обращена назад - к чавканью, укусу, бульканью - к жвачке.
Песнь XXXIII начинают губошлепы Гаргантюа. Кто эти молодцы, эти губошлепствующие гиганты? Это целый взвод Гаргантюа твердит взрывчатую азбуку. Какие-то великаньи младенцы обучаются на губной гребенке.