ДАНТЕ. ВСЕ ВО МНЕ И Я ВО ВСЕМ (ПРОДОЛЖЕНИЕ)

ВСЕ ВО МНЕ И Я ВО ВСЕМ (ПРОДОЛЖЕНИЕ)

Дант произвел головную разведку для всего нового европейского искусства, главным образом для математики и для музыки.

О. Мандельштам

...если хотите, вся новая поэзия лишь вольноотпущенница Алигьери и воздвигалась она резвящимися шалунами национальных культур на закрытом и недочитанном Данте.

О. Мандельштам

Немыслимо читать песни Данта, не оборачивая их к современности. Они для этого созданы. Они снаряды для уловления будущего. Они требуют комментария в Futurum.

О. Мандельштам

Кроме собственной жизни как литературного произведения Божественная Комедия живет в тысячах отражений, в бесконечности интерпретаций, в тех не поддающихся исчислению влияниях, через которые мы ее воспринимаем.

Влияние Данте на духовную жизнь человечества сравнимо лишь с влиянием Гомера, Шекспира, Гёте, Достоевского. Неудивительно, что Рафаэль поместил Данте на своем "Парнасе" рядом с Великим Слепцом, а Боккаччо считал, что "благодаря силе своего гения" Данте "мог бы стать Богом на земле".

Сам Данте провидел собственную серединность в человеческой культуре: два тысячелетия влияли на него, шестьсот лет он влияет на культуру, а сколько еще впереди?..

В настоящее время уже не осталось культур и литератур, не оплодотворенных гением Данте.

О Данте написаны тысячи книг. Наука скрупулезно исследовала и прокомментировала буквально каждую его строку, накопив горы добротного фактического материала и добившись замечательных текстологических успехов. В трудах многочисленных дантовских обществ, в специальных дантологических журналах и сборниках были рассмотрены вдоль и поперек все события, имена, даты, имеющие хоть какое-нибудь отношение к жизни и творчеству поэта. Был всесторонне обсужден каждый политический или личный намек в "Комедии" и была тщательно зарегистрирована каждая ссылка или реминисценция в "Пире". Существуют десятки особых исследований на темы: Данте и астрономия, Данте и музыка, Данте и география и т.д. Существуют работы, в которых выясняется, знал ли Данте греческий язык и бывал ли, скажем, Данте когда-нибудь в небольших итальянских городах Удине или Персичето. Есть обширная литература даже о Джемме Донати, жене поэта, с которой он навсегда расстался за двадцать лет до своей кончины, ни разу не обмолвившись о ней в стихах, и о которой почти ничего не известно. А работам о Беатриче, уж разумеется, - несть числа. Несколько поколений серьезных исследователей создали надежную биографию Данте. Появились словари дантовского языка. В двухтомной "Дантовской энциклопедии", принадлежащей перу Скартаццини, можно найти любую справку - вплоть до того, что, например, слово "расе" ("мир") встречается в "Комедии" 36 раз.

Пики влияний Данте совпадают с пиками подъема искусств и культур: это - барочная культура, романтики, прерафаэлиты, символисты, модернисты... Показательно, что век Просвещения - самый нечувствительный к Данте. "Семнадцатый век, - писал Леопарди, - не только не дал ничего прекрасного в искусстве, но уничтожил уже созданное, тогда были забыты Данте и Петрарка, их вовсе не печатали".

Почему одни эпохи поднимали Данте на самый высокий пьедестал, а другие были к нему равнодушны? Ответ прост: как люди тянутся друг к другу из чувства сродства и приязни, так и культуры взаимодействуют, исходя из симпатий. Влияния Данте опосредствованы подсознанием художника. Творческие импульсы чаще всего неосознаваемы. Мне больше импонируют скрытые, а не явные реминисценции - не дантовские мотивы в искусстве Леонардо или Рафаэля, а дантовский эсхатологический колорит, дантовская поэтика, беатричеподобие, ассоциативность, скрытое воздействие образов Комедии на фантазию художников. Важно не что они изображали, а как. Скажем, пространство Рафаэля явно мотивировано зрительными мотивами "Рая": "картинами Дантова "Рая" фантазия художника оперирует в синтезе с различными другими импульсами и претворяет эти картины не в их частном аспекте, но в обобщающем плане".

Разве этика доверия к человеку, выраженная в раблезианском девизе "Делай что хочешь!", не уходит своими корнями в ХШ век? Разве циклы Вико, Шпенглера, Тойнби не заложены в структуре Комедии? Разве цифровые ухищрения модернистских художников XX века до нового романа включительно - не подобие виртуозной структуры Книги Данте? Конечно, Данте далек от свободы Рабле, Ариосто, Шекспира или Джойса, но не будь его, не было бы и этой свободы, ибо именно из его "суровости" проклюнулось доверие, именно на его плечах стояли другие гиганты.

С легкой руки Данте, в искусство вошел автокомментарий, неотъемлемая структурная часть самой "Комедии". Как там у Мандельштама? - "Чудо-корабль вышел из верфи вместе с прилипшими к нему ракушками". Из дантовских ragioni и divisioni возникли мемуары Челлини и Гольдони, в которых они приблизили читателя к пониманию акта творчества, а в наше время - модернистские упражнения Элиота, Т. Манна, Г. Миллера, рассказывающие "субъективность" процесса творения.

Новому времени Данте был открыт романтиками - так стоит ли удивляться, что они открыли в нем романтика? Не из спокойного ли презрения Фаринаты к адским мукам произошло байроническое отношение к миру и весь европейский демонизм? О. Мандельштам в Разговоре о Данте заключает, что начало тому было положено стихом "Come avesse lo inferno in gran dispitto". Хотя эти слова о Фаринате, что "ад с презреньем озирал", действительно поддаются романтическому истолкованию, сам Данте далеко не Фарината.

История европейской культуры нового времени сформировала, в числе многих, один своеобразный тип поэта. Познавший тщету земных скитаний, преследования врагов и предательство друзей, разочарованных в людях, поэт замыкается в индивидуалистической отрешенности от всего мирского, углубляется в магию слов, зажигает жертвенный огонь искусства, который опаляет самого поэта. Одинокий и непонятый, он идет по жизни с "опаленным ликом", мучи- тельно переживает свою исключительность, трагедийность своей судьбы. Отчасти мистик, отчасти пессимист, он с его странными стихами оставляет впечатление какой-то безысходной обреченности и несколько мрачного - не от мира сего - артистизма. В творческом облике Байрона и Бодлера, Норвида и Блока - при всей огромности дистанции, разделяющей названных поэтов, - можно найти черты этого типа.

Характеризуя его, мы невольно пользуемся приемами романтического описания, и это, конечно же, не случайно. Он овеян романтическими легендами, само представление о нем сложилось в русле романтических концепций искусства - в XIX в. "Опаленный лик" поэта-отверженца явился европейскому человечеству всего лишь немногим более полутора столетий тому назад. До этого Европа знала совсем других поэтов. Был поэт-пророк, поэт-воин, поэт-труженик, поэт-учитель, поэт-судья, поэт-разбойник и др., - но не было поэта-демона с таинственной печатью Ада на возвышенном челе, обуреваемого неземными страстями. Этот прекрасный романтический миф нового времени овладел многими умами, изменил прежние представления об искусстве и его творцах.

Расцвечивая необычными, доселе неизвестными красками современную действительность, романтизм по-своему преобразил и явления далекого прошлого. При этом предшественниками и даже как бы "союзниками" романтиков стали казаться многие старые мастера: Гомер и Сапфо, Вергилий и Катулл, евангелисты и легендарный создатель Корана, Саади и Гафиз, Данте и Тассо, Шекспир и Корнель. Шел процесс романтической мифологизации истории и поэзии Запада и Востока. В ряду названных имен, обретших новое звучание в XIX в., Данте занимает особое место.

Во-первых, новое слово о нем, сказанное дантологией романтизма, было настолько внушительным, что и по сей день с ним приходится считаться. Если многие романтические концепции литературы кажутся теперь наивными и устаревшими, то в отношении к Данте они продолжают сохранять свое значение (кстати, "Данте и романтизм" - огромная и до сих пор не решенная проблема). Во-вторых, в ряде стран, например в России, Данте по существу был открыт романтиками, и в комплекс наших историко-культурных представлений и ассоциаций Данте вошел как образец поэта со всеми сопутствующими ему атрибутами романтизма: мятежный дух, опаленный адским пламенем лик, "капюшон и орлиный профиль", неземная любовь к ушедшей из жизни ангелоподобной женщине, горечь изгнания, порывы в потусторонний мир и т.п. Ни один из поэтов доромантической эпохи не кажется таким романтическим, как Данте. С этим связаны и устойчивые представления о том, что в многострадальном облике "Божественной Комедии" есть черты, предвосхищающие романтический стиль.

соприкосновения с дьяволом Комедии. Данте куда больше модернист, символист, экспрессионист, сюрреалист, нежели романтик. Тем более он вовсе не демонический гений, каким его пытались представить в XIX веке. Великие художники "воскрешали" Данте не по причине внутреннего родства, а по причине художественной мощи, столь великой, что в ней растворялись целые культуры и художественные течения.

Отцом дантологии по праву считается Джованни Боккаччо, младший соотечественник Данте. Основным источником сведений Боккаччо о великом соотечественнике была мать его мачехи госпожа Липпа деи Мардоли, троюродная сестра Беатриче. Хотя в написанной им биографии высочайшего поэта много вымыслов, фантазии Боккаччо питались его преклонением перед Учителем. Чтобы лучше изучить его, он собственноручно переписал Комедию, Новую Жизнь и канцоны Данте и постоянно хранил их при себе.

С конца XIV века берет начало традиция дантовских чтений, одним из зачинателей которой тоже был Боккаччо. В августе 1373 года он впервые заговорил о великом флорентийце с флорентийской кафедры. Лекции о Данте читались также в Болонье, Вероне, Пизе и Свене. Немало способствовали признанию вклада Данте в европейскую культуру Боттичелли и Ландино.

Для Петрарки Данте был только поэтом любви - он воспринял в космосе великого флорентийца лишь Венеру и Амора. Многомерность бытия и всемогущество человека оказались чуждыми увенчанному лавровым венком мессеру Франческо, воспринявшему из всего обилия идей Данте лишь мысль о необходимости всемирной империи для всеобщего мира.

Сравнивая пути двух великих поэтов Италии, Фосколо противопоставляет мировоззрения, темпераменты, степень самоуглубления, личные судьбы - один, родившись аристократом, стал нищим изгнанником, другой, родившись в семье изгнанника, стал богачом и баловнем судьбы. В качестве эпиграфа к работе "Параллели между Данте и Петраркой" Фосколо взял строку из Божественной Комедии: "Один был рожден, чтобы терпеть, другой - действовать".

Первыми комментаторами Данте в Италии были два его сына Якопо и Пьетро Алигьери, давшие творчеству отца два разных истолкования: Пьетро подчеркивал поэтические достоинства Комедии, художественно выражающие человеческую душу, Якопо - аллегоричность и символизм.

Основы дантологии заложены комментариями Божественной Комедии, появившимися вскоре после смерти поэта и сохранившими живой дух Средневековья и христианскую традицию. Уже в XIV веке сложились многочисленные интерпретации великой поэмы, отражающие ее разные аспекты: реально-смысловые (Грациоло де Бамбальоли); аллегорические (Якопо Алигьери, Гвидо да Пиза, Франческо да Бути, Филиппо Виллани); поэтические (Пьетро Алигьери); теологические (Джованни дель Вирджилио). К этому следует добавить трактовки Комедии как грандиозной энциклопедии с моральным подтекстом (Якопо делла Лана) и как собрания пророчеств (Гвидо да Пиза, Филиппо Виллани, Бенвенуто Рамбальди да Имола).

В XIV веке единственной страной, кроме Италии, узнавшей Данте, была Англия. Это связано прежде всего с именем Джофри Чосера, дважды побывавшего в Италии в 1372 и 1379 годах. Данте, Боккаччо, Петрарка стали учителями великого английского поэта. В Кентерберий-ских рассказах и Птичьем парламенте явно различим голос Тосканского Гомера. Помимо пересказа отдельных сюжетов "Ада" и заимствования техники терцин, у Чосера можно обнаружить ряд итальянских реминисценций. Чосеровские мотивы ужаса и сострадания, преследующие цель воздействовать на сознание потрясенного читателя, - дань великого англичанина великому итальянцу. Кроме Чосера о Данте писали два менее известных его современника Джон Гауер и Джон Лидгейт. Перу последнего принадлежит видение (чудесное явление) Данте в кабинете Джованни Боккаччо.

Со смертью Чосера популярность Данте в Англии пошла на убыль. П. Тойнби не обнаружил интереса к Данте у английских литераторов XVI века. То же происходило и в самой Италии. Пожалуй, единственным автором XV века, понявшим и оценившим мощь Данте, был Винченцо Боргини, комментарии которого высоко ценил Б. Кроче. В целом эпоха Возрождения не восприняла центрального человека мира. Ее не устраивал дух Средневековья, веющий со страниц Комедии. Ее не устраивал средневековый гуманизм, вступающий в противоречие с ренессансным.

Никколо Никколи выступил с ярыми нападками на "трех флорентийских светочей" - Данте, Боккаччо и Петрарку, обвинив их в вульгаризации языка. Пришлось срочно переводить Комедию на латынь, что и было сделано Джованни да Серравале в 1416 - 1417 годах. В 1472-м Джованни Нумейстер выпустил первое типографское издание Комедии. В 1474 и 1481 годах последовало еще два издания, причем издание Ландино 1481 года было иллюстрировано Боттичелли.

Тем временем произведения Данте проникли в Испанию и Францию. Первый европейский перевод Комедии сделан маркизом Де Вилена - в 1428-м он перевел поэму на испанский, через год последовал перевод на каталонский, выполненный Андреу Фебрерой. Переход Данте через Пиренеи заметно оживил испанскую поэзию Арагона, поэзию Каталонии и Кастилии. Явное влияние Данте чувствуется в творчестве самого знаменитого испанского поэта Де Сантильяны, а также Аузиаса Марча и Хуана де Мена.

Данте оказал большое влияние на творчество Кристины Пизанской - единственной проповедницы великого флорентийца при дворе французских королей. Первый французский перевод Комедии появился в конце XV века. Франсуа Вийон, видимо, знал Данте только понаслышке. Поэтическое творчество Дю Белле и Ронсара, хотя и находилось под влиянием итальянской школы (Петрарка, Ариосто, Бембо), влияние Данте сказалось не столько на поэзии "Плеяды", сколько на ее манифесте "Защита и прославление французского языка", написанном по следам трактата "О народном красноречии". Хотя деятели Плеяды гораздо чаще ссылались на Петрарку, чем на Данте, это свидетельствует лишь о сложном характере культурной иррадиации: скажем, влияния Данте на "Древности Рима" и "Сожаления" Дю Белле несомненны, но опосредствованны, тогда как влияния Петрарки явственны, но вторичны.

Под влиянием Равеннского изгнанника формировалось творчество де Бельжа, Жаша Буше и поэтов кружка Ардийона. Достоверно не установлено, знал ли Данте Рабле, однако ряд исследователей трактовали главу XXX Пантагрюэля как пародию на путешествие Данте по загробному миру. Темница Маргариты Наваррской

и Ад Клемана Маро определенно восходят к традициям видений, так или иначе связанной с именем великого флорентийца. Филиации дантовских идей во Францию XVI века в немалой степени способствовали многочисленные издания его переводов.

Трагические поэмы Д'Обинье несут на себе прямой отпечаток дантевского мировидения, не говоря уж о подобии темпераментов этих поэтов. К концу XVI века имя Данте все чаще мелькает во французской литературе: Нострадамус ссылается на него в истории провансальских трубадуров, Монтень в Опытах, Массон издает первую французскую биографию, Баиф и Дора воздают Равеннскому изгнаннику должное в своих стихах.

В XVI веке поэтические достоинства и язык Комедии были поставлены под сомнение Пьетро Бембо. Отдав эстетическое первенство Петрарке, Бембо обосновал свое предпочтение "грубостью" литературного языка Данте, наличием у него большого количества "сорняков". Для классицизма Данте недоставало чистоты и красоты - "вылизанности", характерной для эстетики Бембо и Булгарини. Некоторые итальянские комментаторы этого времени уверяли, что Данте вообще неоригинален, и обвиняли его в плагиате поэзии трубадуров. Комедия воспринималась лишь как кладовая знаний и источник пророчеств. В частности, гимн Улиссу и картина южного неба рассматривались как предвосхищение открытия Колумбом Нового света.

В 1587 году Галилей, завершая давний спор о форме, положении и величине Дантова Ада, использовал поэму для уточнения расчетов флорентийского математика Антонио Манетти. В своем труде Галилей перемежал терцины Данте математическими выкладками, пытаясь совместить эстетику с математикой.

Ариосто, Тассо и Фоленго были страстными приверженцами Тосканского Гомера. Среди критиков и литературоведов Данте высоко ценили В. Боргини, С. Сперони и Я. Мадзони, выступившие "в защиту Данте" во второй половине XVI века. В это же время Джан Джорджо Триссино открыл трактат О народном красноречии и популяризировал идеи Данте о стиле и языке.

Поэтическая символика Данте оказала бесспорное воздействие на богословские энигмы (геометрические примеры) Николая Кузанского, а позже на Гармонию мира И. Кеплера. Возможно, это первый в истории знания пример поэтизации науки - черпания научных идей из поэтических образов, получившего большое распространение во второй половине XX века. Хотя И. Кеплер прямо не ссылался на Данте, его небо, как оно нарисовано в Гармонии, имеет явное сходство со световой символикой Рая.

В Германию первые сведения о Данте просочились в конце XV века. Якоб Блохер цитировал его в предисловии к латинскому переводу Корабля дураков С. Бранта. В 1559 году в Базеле появился немецкий перевод Монархии, ав 1563 году Ганс Сакс под влиянием Бранта и Херольда Иоанна, автора жизнеописания Данте, приложенного к немецкому изданию Монархии, написал стихотворную Историю Данте, флорентийского поэта.

XVI век множит европейские переводы и комментарии, закладывает традицию Lectura Dantis (дантовских чтений) и философских исследований текста Комедии. Усиливается филиация образов и идей Данте в европейское искусство.

А вот Просвещение вписало самые позорные страницы в дантологию, связав Гомера Средневековья с "темными веками". Получив европейскую культуру из лона церкви, оно потребовало "раздавить гадину", а там, где давят гадов, не церемонятся с людьми. Показательно, что в век торжества логики Декарта и упорядочения структуры мироздания Лапласа ни одной значительной работы о Данте не появилось. Впрочем, требованиям "ratio" не отвечала не только Божественная Комедия, но и Илиада и лучшие античные поэмы, фантазия авторов которых раздражала любителей прямолинейности.

Вы желаете знать о Данте? Итальянцы называют его божественным; но это скрытая божественность; немногие понимают его изречения; конечно, существуют комментаторы, однако они, вероятно, являются еще одной причиной, из-за которой он непонятен. Слава Данте будет вечной, потому что его никто никогда не читает. Есть с дюжину мест, заучиваемых наизусть; этого достаточно, чтобы не давать себе труда заглянуть в остальное.

Какие недостатки находил Вольтер и его прозелиты в Комедии? Трудно поверить, но это: статичность, отсутствие вкуса, темнота, непонятность, жесткость стиля, плохой язык. И все это - результат... варварского состояния культуры Средневековья (!!!). Что здесь сказать? Разве что подобные обвинения повторились после другой "Великой" революции... Показательная деталь: когда в 1740 году Бодмер в своей полемике с Готшедом позволил себе похвалу в адрес Данте и Мильтона, обществу это показалось неслыханной дерзостью. Право на фантазию и свободу было отнято "свободой" у философии, поэзии и культуры в целом. Монтескье, видимо, не читал Данте, а энциклопедист Дидро знал его понаслышке.

В XVII - XVIII веках, пожалуй, только католическая церковь в Италии да Кеведо в Испании поддерживали авторитет Данте в Южной Европе. Заимствовав у Данте план Ада, Кеведо втиснул в него испанскую действительность, "расшив канву итальянца испанскими узорами". В самой Италии единственным приверженцем Данте, как это ни странно, оказался Кампанелла. Неистовому утописту импонировала страстность и риторство Данте, а также его проекты объединения человечества. Нельзя не отметить несовместимость форм утопизма Кампанеллы и Данте, но нельзя отрицать преемственность гнева одного из инвектив другого. Идеалом Кампанеллы был поэт-борец, политик и проповедник. Именно таким он и видел Данте.

Кампанелла на первое место среди итальянских поэтов всех времен ставит своего учителя Данте. В сравнении с Данте остальные поэты представляются ему не более чем гондолами рядом с боевым кораблем.

В Rime Кампанеллы немало строк, навеянных "Божественной Комедией". Стиль Кампанеллы, звучание его стиха, любовь к "резким и острым рифмам", экспрессивность и сила были выработаны в школе великого флорентийца.

Барочное искусство, возродившее интерес к Средним векам, не могло пройти мимо высочайшей их вершины. Здесь прежде всего следует упомянуть, имена двух поэтов - Мильтона и Драйдена, а также философа и культуролога Вико. Творчество Мильтона столь сильно переплетено с творчеством Данте, что общим местом стало утверждение конгениальности двух поэтов. При этом имеются в виду не только творческие параллели, но сходство характеров, быстрота мысли, неуемность, непреклонность, общность морально-религиозных устремлений, тяга к космической всеобъемлющности. Данте незримо присутствует не только в Потерянном и Возвращенном Рае, но в большей части творчества Мильтона.

Особое место в дантологии и истории культуры занимает Джамбатиста Вико, творчество которого почти полностью выметено из наших книг, как и всех других величайших мыслителей, "не соответствующих" прокрустову ложу "передовой науки". Вико представлял историю человечества как смену эпох и парадигм. По его мнению, первый расцвет поэзии произошел в эпоху героического варварства, ибо поэзия не нуждалась в систематическом мышлении и философских системах.

Та же природа варварства, ограничивающая способность человека к мышлению, и, следовательно, к изобретательности (в силу чего поэзия варваров и была естественно-искренней, ясной, правдивой, благородной и великодушной), побудила Данте, хоть он

и был умудрен тайнами высочайшей науки, сделать персонажами своей "Комедии" людей, действительно существовавших, но к тому времени умерших, и описать подлинные поступки тех, кого уже не было в живых; вот почему он озаглавил свою поэму "Комедией", ибо, как мы говорили выше, такова комедия древних греков, где персонажами служили действительно существовавшие люди. В этом сходство поэмы Данте с "Илиадой" Гомера, о которой Дионисий Лонгин говорит, что от начала до конца она была "драматической", т.е. "изобразительной", тогда как "Одиссея" целиком повествовательна.

Поэтическое воображение отражает детство человечества, считал Вико, художественный вымысел и миф - естественный язык, к которому неприложимы стандарты логики и рассудка. Гомер не обладал философским познанием, но зато воплощал познание поэтическое. В нем воображение берет верх над интеллектом и метафора - над рассуждением.

В разделе о поэтической логике Вико писал, что метафора - самый блестящий и в то же время самый необходимый троп. Каждая метафора - малый миф. Язык полон метафор, но их создают не ученые люди, а крестьяне и простолюдины. Существовал ли Гомер, или он был воображаемым поэтом, безразлично, но это имя заключило в себе коллектив странствующих народных певцов. Метафоры и метонимии свойственны народному языку, и поэт, выражающийся при помощи поэтических фигур, является носителем языка своего народа. Вико сравнивает Гомера с Данте, как два великих источника и начала поэзии.

В конце повторившейся эпохи варварства появился Данте, тосканский Гомер, воспевавший только историю.

По мнению Вико, Божественная Комедия возникла вне всяких правил и поэтик, под влиянием сильных страстей и развитого этического и эстетического чувства. Вико обратил внимание на точную передачу Комедией духа эпохи и ее благородных порывов, отметив христианскую направленность величайшего художественного произведения Средневековья. Будучи предшественником романтической интерпретации Данте, Вико отметил силу чувств и политическую интуицию флорентийца, сравнимые лишь с переживаниями и фантазиями великого слепца Греции. Современная дантология во многом восходит к викоистской концепции единства человека и исторической эпохи, связывающей Данте с христианскими традициями европейской культуры.

В XVIII веке, с легкой руки Дж. Вико, Г. Гоцци и Гра-вины, происходит расширение влияния Данте на европейскую культуру. Гаспаре Гоцци в своей Защите Данте не оставил камня на камне от Вергилиевых писем Саверио Беттинелли, где академик-классицист умалял значимость и поэтическую ценность Божественной Комедии, видя в ней выраженное варварским языком мышление готической эпохи. Возражая против выхватывания отдельных эпизодов Комедии, Гоцци отстаивал единство и неразрывность поэмы, имеющей, по его словам, совершенную композицию и не содержащей внутренних противоречий. Стиль здесь строго соответствует содержанию, а язык - эпохе. Если для Беттинелли поэма Данте - нагромождение нелепостей, то для Гоцци - огромное разнообразие ситуаций и удивительная рельефность характеров. Сам Данте играет в своей поэме такую же роль, как Улисс в Одиссее. Данте, считал Гоцци, создал совершенно новый жанр искусства - поэму, где эпос сочетается с трагедией, лирикой и сатирой. Гравина разделил "божественную" и "человеческую" тематики Комедии, подчеркнув мощь поэтической фантазии поэта.

Как это ни парадоксально, но в XVIII веке английский гений оказался невосприимчив к Данте. Для Джонсона был "тяжел", у А. Попа вызывал раздражение, Гольдсмита удивляла "странная смесь здравомыслия и абсурда", Адиссон, Свифт, Юм, Филдинг, Ричардсон, Стерн вовсе его не упоминали. Английских чистюль Данте шокировал смелостью выражений, "оскорблявшей чувства", хотя трудно понять, как в этом отношении можно было переплюнуть Свифта. Хорас Уолпол отзывался о Данте в вольтеровском духе: "Экстравагантен, абсурден, коротко говоря, методистский священник в Бедламе".

В конце XVIII - начале XIX века усилиями Витторио Альфиери, Винченцо Монти и Уго Фосколо Данте в очередной раз извлекается из небытия. Среди деятелей итальянского Рисорджименто дантовская традиция наиболее проявилась в творчестве Фосколо, Гробницы которого написаны в жанре видения загробного мира, т.е. путешествия в мир усопших. Фосколовская Параллель между Данте и Петраркой - подлинный гимн величайшему гению Италии:

Данте принадлежал к людям редкой силы духа, которых не может коснуться насмешка, которых удары судьбы ожесточают, обостряя врожденную гордость. Друзьям он внушал не жалость, а уважение, врагам - страх и ненависть, презрение же - никогда.

Гнев его был неукротим, месть же была не только потребностью натуры, но и долгом.

Фосколо принято считать основоположником итальянской дантологии нового времени, существенно расширившим викоистскую интерпретацию Божественной Комедии и давшим всеобъемлющее исследование творчества Данте в связи с историей эпохи и характером поэта. В Фосколовской интерпретации творчество Данте - продукт средневекового сознания, в котором поэзия неотделима от философии, религии и обыденной жизни, а сверхъестественное - от естественного. Стимулом к ее написанию были превратность жизни самого Данте и особенности его психики видеть незримое. Если бы Данте жил спокойно, он написал бы только "Рай". Если бы он не был визионером, то не написал бы ничего...

Исходя из своеобразия средневековой эпохи, когда, по мнению Фосколо, человеческой жизнью управляли природа, общество и религия, исследователь дает характеристику трех царств загробного мира. В "Аде" Данте изобразил человеческую натуру такой, какой он ее видел: непосредственной, буйной и героической, т.е. свойственной полуварварским эпохам. В "Чистилище" он чаще всего касается литературы, искусства, законов и нравов своего века. И, наконец, в "Рае" он называет себя реформатором по праву своей апостольской миссии. По сравнению с Шеллингом Фосколо, следующий по стопам Вико, гораздо ближе к исторически-конкретному пониманию поэмы Данте, хотя для него история и сводится только к истории "духовной культуры".

Придавая большое значение личности Данте, Фосколо подчеркивает автобиографический характер "Комедии": ее "первый единственный истинный герой, - пишет он, - это сам поэт".

Фосколо не только вложил в Данте частицу себя, но способствовал тому, чтобы частица Данте жила в каждом художнике и поэте. Фосколо настаивал на необходимости знакомства с творчеством и языком Данте, которые он сравнивал с девственным лесом, полным тайн.

Винченцо Джоберти, участвуя в создании культа Данте и благоговея перед его именем, создал ему имидж универсального человека, национального героя, мудреца, овладевшего культурой всех времен.

Культу Данте способствовала и поэзия великого поэта-эскаписта Джакомо Леопарди, чье стихотворение "К памятнику Данте" бесспорно относится к шедеврам мировой дантеаны. Для поэта Рисорджименто поэт треченто - не только выразитель духа своей эпохи, но учитель всех эпох, символ величия Италии, а главное - выразитель человеческой трагедии, которая вневременна: трагедии извечной недостижимости идеала... Леопарди воспринимал Комедию как выражение жизни и чувств самого Данте. По этой причине "Ад" поэтичнее "Рая", ибо в этой кантике Данте было легче выразить себя. Леопарди восхищала поэтическая манера и выразительность художественных средств: "Данте двумя словами создает образ и возбуждает фантазию".

Леопарди романтизировал Данте, превращал его в сверхчеловека, наделял несуществующим героическим энтузиазмом, представлял в виде преобразователя мира, бунтаря. Тем не менее именно традиция Фосколо и Леопарди вела к модернистскому Данте, к символистскому Данте, к экзистенциальному Данте.

Для романтиков Данте стоял в одном ряду с Шекспиром, Ариосто, Лопе де Вегой, Тассо. К его творчеству многократно обращались: в Италии - поэты-мыслители Рисорджименто, наследники и единомышленники Уго Фосколо и Джакомо Леопарди - Алессандро Мандзини, Джованни Берше, Джозуэ Кардуччи, Сильвио Пеллико, Гверацци, Никколини, Томазео; во Франции - Гюго, Барбье, Мюссе, Сент-Бёв, Готье, Бальзак, вдохновленный Данте на создание Человеческой комедии; в Англии - Байрон, Шелли, Ките, Колридж, Водсворт, Броу-нинг, а также эмигрировавший в Англию Габриель Россетги; в Германии - Шеллинг, Шлегель, Клопшток, Новалис, 3. Вернер, Уланд; в США - Лонгфелло, Тикнор, Уорд. Романтиков влекло к Данте все: космизм и масштабность, трагизм человеческого существования, конфликт между человеком и мирозданием, культ человеческих страстей, многомерность мира, мощь фантазии, художественная манера и стиль, сложность поэтических форм, изощренность художественных средств...

Гёте и Шиллер, как можно было догадаться, были холодны к Данте, как они были холодны к своим гениальным современникам Клейсту и Гельдерлину. Хотя можно обнаружить ряд "малых сходств" между Фаустом и Божественной Комедией, но даже конструкции двух великих поэм, отвечающие мировидениям столь разных мыслителей, несопоставимы. Это не только люди разных эпох, но и несовместимых парадигм. Хотя оба решали "неразрешимые проблемы" бытия, хотя можно обнаружить точки совпадения символик, если уж говорить о сходстве, то переживания Вертера куда больше напоминают Данте юношеских сонетов, чем Фауст - героя Комедии.

С легкой руки Фон Герстенберга, не вполне удачно переложившего дантовского Уголино на драматический язык, трагическая история пизанского затворника пошла кочевать по Европе, целый век занимая в различных переложениях театральную публику и шокируя ее "атреевым пиром" человека, поставленного в нечеловеческие условия. Следы этих влияний можно обнаружить в Разбойниках Шиллера.

Возрождение Данте и Мильтона немецкими романтиками связано прежде всего с именами Ф. Шлегеля и Шеллинга, а также Новалиса и Клопштока, автора Мессиады. Судьбу Новалиса, рано утратившего возлюбленную, часто сравнивали с трагедией Данте. Оба поэта обожествили свою любовь. Матильда Генриха фон Офтердингена еще одно подобие Беатриче.

Глубоко чувствуя поэзию Данте, Шлегель сделал один из лучших переводов пятисот стихов Комедии, вызвав своей работой и статьями о Данте всплеск интереса к Ра-веннскому изгнаннику. Великий поэт, имени которого доселе почти никто не знал, возник словно из небытия, писал Шлегель. Разграничивая античное и христианское искусство, он считал, что творение Данте "охватило все познания его эпохи, всю жизнь позднего Средневековья" и с наибольшей полнотой выразило христианскую духовность. Шлегеля восхищала способность Данте схватить дух эпохи и так живо его изобразить. "Сделать видимыми небесные явления и райское блаженство" мог только Данте. Еще поразительнее его способность несколькими сильными и смелыми мазками рисовать характеры, оживляя умерших.

Шеллинг с гениальной прозорливостью усмотрел в модернисте XIV века предтечу модернизма ХIХ-го. Возражая Гегелю, Шеллинг вынес Комедию за рамки жанровых определений, как не поддающихся классификации единственный в своем роде и неповторимый поэтический мир. Шеллинг настаивал на неделимости замысла священной поэмы, отразившей целостность Средневековья. Постичь замысел Данте можно, лишь охватывая творение "величайшего индивидуума нового мира" целиком.

Главная мысль Шеллинга, выраженная в Философии искусства, состоит в том, что новизна поэзии Данте - в его субъективности, тенденциозности, сугубо личном подходе.

Поэзия Данте открывает завесу мироздания, т. к. "из отдельных элементов своего века истории и науки создает собственную мифологию, собственный мир, где - частное превращается в общность".

Кирпичи этой общности - символы и аллегории Комедии - и есть смешение аллегорического, то есть общего, с историческим, то есть частным.

Разделение вселенной и распределение вещества по 3-м царствам: Ада, Чистилища, Рая также не зависит от частного значения сих понятий в христианстве - это общее символическое выражение: каждый период истории мог бы иметь свою "Божественную Комедию".

"Божественная Комедия", следовательно, не относится в особенности ни к одному из... родов, не есть вместе с тем и простое сочетание, но совершенно отдельное, органическое, так сказать, независимое от искусства соединение всех стихий сих родов, безусловное создание, подобное только себе и ничему другому.

Хотя система мироздания облечена в Комедии в мифологические формы, она содержит много личного, до мести включительно.

Данте мстит с пророческой силой в своем "Аде" от лица Страшного Суда, как признанный карающий судья, мстит не из-за личной ненависти, но с благочестивой душой, возмущенный мерзостью переживаемого времени.

Затем подобную мысль выскажет Гоголь: нельзя иначе устремить общество к прекрасному, пока не покажешь всю глубину его настоящей мерзости.

Дж. Доббинс и П. Фаес выяснили, что гегелевская Феноменология духа насквозь пронизана аллюзиями дантовской Комедии, но там, где у последнего был миф, у первого стал логос. Гегель рационализировал и объективизировал Данте, превратив мифологическую стихию в универсальный эпос реального мира:

...поэма и погружает в это бессменное бытие живой мир человеческой деятельности и страдания, конкретнее - индивидуальных деяний и судеб... безусловно эпически даны наиболее преходящие и мимолетные моменты живого мира, будучи объективно продуманы в своей глубине, причем их цена и неугодность устанавливается внешним понятием, Богом... поэма охватывает полноту наиболее объективной жизни, вечное состояние Ада, Чистилища, Рая, и на этих нерушимых основах движутся образы действительного мира, согласно своему особому характеру, или, вернее, они двигались, а теперь в своей деятельности и жизни окаменели в вечной справедливости и сами оказываются вечными.

Откуда мог бы Данте взять материал для своего "Ада". Конечно, только из реальной действительности, и все же у него получился весьма порядочный Ад. Напротив, когда он поставил себе задачу изобразить небеса и их радости, тогда предстали ему непреодолимые трудности, потому что наш мир не может представить для этого материал. Отсюда вполне ясно, какова сущность нашего мира.

эту силу на себе: тень Данте незримо присутствует и в Валькирии, ив Персивале, ив Кольце. Желая проникнуться ужасом "Ада", великий композитор, живя в Лондоне и работая над Валькирией, ежедневно прочитывал по одной песне поэмы. Вагнер говорил о катарсисе "Чистилища" и "Рая", где гибнут все человеческие страсти.

В Англии Комедию переводили Байрон и Шелли. Перу Байрона принадлежат также вариации на тему Франчески да Римини и поэма Пророчество Данте, написанная в виде монолога Данте. Стремясь приблизиться к мировидению и стилю итальянского визионера, Байрон пытался мыслить по-дантовски, использовал его терцины и обороты речи. Однако, замысел ему не удался - романтизм пересилил стилизацию. Поэма написана в мажорных тонах, а ее революционная направленность и романтическая страстность плохо гармонируют с духом Данте. Восклицание "кто родине-рабе свободу возвратит" звучит на мотив Рисорджименто, а не на мотив треченто.

Т. Мур сравнивал жизнь Байрона с судьбой Данте. Трудно сказать, испытывал ли "родственные чувства" сам Байрон, но его любовь к Данте бесспорна: он щедро черпал у Равеннского изгнанника эпиграфы, а в Путешествиях Чайльд Гарольда славил город, приютивший его прах. Некоторые литературоведы находили, что Фарината прототип Корсара. В Дон Жуане можно найти множество дантовских реминисценций и аллюзий.

Шелли любил читать Данте в оригинале, но ему больше импонировал поэт нового сладостного стиля, чем автор Комедии. Он перевел юношеский сонет Данте "О если б Гвидо, Лапо, ты и я...", первую канцону Пира, написанную во флорентийский период, а также сцену Мательды из "Чистилища". Джузеппе Мадзини считал, что из английских поэтов никто не понял Новую Жизнь лучше Шелли с его нежной, женски восприимчивой душой. Влияние Новой Жизни явно сказалось в поэме Шелли Эпипсихидион. В Раскованном Прометее мы обнаруживаем чудовищного Гериона, неистового Фаринату, бунтовщика Капанея, богоборцев и еретиков "Ада". С помощью Данте Шелли оттачивал свое поэтическое мастерство, а его терцины, возможно, лучшие в английской поэзии.

Извлекая Данте из Средневековья, Шелли видел в нем мост времен, соединяющий эпохи. Шелли считал Данте религиозным реформатором в духе Лютера, "пробудителя усыпленной Европы": "Это он сплотил великие умы, бывшие руководителями в возрождении знания, - он был Люцифером той звездной семьи, которая в ХШ столетии зажглась в республиканской Италии и с ночных небес бросила лучи в омраченный мир" - картина яркая, но далеко не адекватная действительности.

Томас Карлейль, создавая культ героев, естественно, не мог миновать Данте и посвятил ему третью главу своей знаменитой книги. Под пером элитиста Данте предстает в образе пророка, высоко возвышающегося над миром: "В Данте десять пребывающих в немоте веков чудным образом нашли себе выражение". Хотя "немые века" остаются на совести Карлейля, он был близок к правде, говоря, что по строгости, серьезности и глубине нет никого равного Данте в новейшей эпохе.

Карлейль считал Комедию самой искренней из когда-либо написанных книг, отличающихся необычайным динамизмом и экспрессией, краткостью и точностью описаний, музыкальностью и нежностью. Это при том, что характерными чертами гения Данте Карлейль считал напряженность и непреклонность. Данте умеет проникать в самую суть вещей и необыкновенно прозорлив - как мыслитель и как художник. Все созданное Данте - продукт великой души, но прежде всего он велик в нравственном отношении. Из трех кантик Комедии Карлейль отдал предпочтение "Чистилищу", а в художественной манере Данте его больше всего привлекала "невидимая действительность", открывающаяся лишь гениальной интуиции визионера.

Из поэтов "озерной школы" больше всего испытывал влияние Данте У. Водсворт, написавший ряд дантовских сонетов, в свою очередь побудивших Пушкина написать знаменитые строки "Суровый Дант не презирал сонета". Колридж, бывая на родине Данте, внимательно изучил его творчество. Он активно участвовал в дашовских чтениях и написал несколько посвященных ему работ, хотя на поэтическом творчестве самого Колриджа влияние Данте сказалось слабо.

Габриэль Россетти, живя в эмиграции и видя в судьбе знаменитого флорентийца прообраз собственной судьбы, отдал много сил распространению наследия Данте в Англии. Известными дантологами были его сын и дочь, а сам он запечатлел образы Новой Жизни и Комедии во многих картинах. Россетти причислял Данте к еретикам и усматривал в его творчестве символическое выражение протестантских идей.

Влияние Данте на американскую культуру связано, прежде всего, с именами Тикмора и Лонгфелло, переводчиков и популяризаторов его творчества в Соединенных Штатах. Миннегага, подруга Гайаваты, не случайно названа индейской Беатриче. Лонгфелло перевел также микеланджеловского "Данте" и написал собственный одноименный сонет, а также стихотворение "Divina Commedia", содержащее мотивы дантовских книг. Образом Беатриче навеяны черты Ренаты, возлюбленной Ричарда Кэнтуэллав За рекой, в тени деревьев Хемингуэя, а также героини Юджина О'Нила. Дантовские филиации можно найти также у Ч. Нортона, В. Ботты, М. Уорда, Д. Лоуэлла, Л. Паттена.

Французские романтики предпочитали Дантов "Ад" "Раю", восторги которого мало соответствовали 1793 году. Впрочем, в Элоа Альфреда де Виньи ив Падении ангела Ламартина звучит тема падения и возвышения ангелов. Де Виньи входил в круг Гюго, Мюссе и Сент Бёва, страстно увлекавшихся всем, что было связано с именем великого флорентийца. Шатобриан, будучи послом Франции в Риме, посетил гробницу Данте в Равенне и, по свидетельству очевидцев, растрогался до слез.

Гюго просто не мог пройти мимо Данте из-за близости судеб. Когда после 18 брюмера он покинул родину, Теофиль Готье писал:

Виктор Гюго, самый большой поэт Франции, в изгнании! Как Данте, он познает на опыте, как скорбно истинен стих старого гибеллина: "Тяжко подыматься по чужим ступеням".

Настроениями первой кантики Комедии проникнуты и Итальянские хроники Стендаля, всю жизнь увлекавшегося средневековой Италией. Однако, преклонение перед готикой Средневековья наиболее выражено во французском символизме - речь идет не о храмах, а о едином организме культуры, ее божественном единстве.

В некоторых образах Бодлера, исполненных пессимизма и иронии, как бы просвечивает Данте. Наибольшее впечатление на Бодлера произвел Дантов "Ад". В стихотворении "Идея, форма, существо упало с лазури..." некое создание (падшая душа или, быть может, падший ангел) осуждено томиться в отвратительной грязи Стикса, в кромешном мраке, среди лишенных всякого человеческого подобия адских рож. Бодлеровский Дон Жуан, непринужденно опирающийся на рапиру, полный горделивого презрения к окружающему и "не желающий ничего видеть" в адских безднах - родной брат Дантова Фаринаты. Образы Данте потрясли воображение Бодлера и, смешавшись с порождениями собственной его фантазии, продолжали жить, измененные и преображенные в творчестве одного из наиболее ярких поэтов французского модернизма.

Глубоко проникнув в поэзию французских романтиков, Данте продолжал через них влиять и на последующие поколения поэтов Франции. Влияние его на Шарля Бодлера представляется более значительным, чем обычно принято думать. В конце XIX и в начале XX в. представители так называемой "научной поэзии" увидят в Данте своего родоначальника, в совершенстве воплотившего в своем творчестве синтез поэзии и познания. Интеллектуальную поэзию, "трудную поэзию" нового века можно создать только, когда "поэт-философ", подобно Данте, овладеет вершинами науки, а творения его перестанут быть легким чтивом скучающей публики и приобретут такое же познавательное значение, как труды ученых и мыслителей.

Э. Сангвинетти в статье "Реализм Данте" неожиданно сравнивает Данте с Бальзаком - неожиданно потому, что речь идет не о связях и аллюзиях Человеческой комедии с Божественной, а о применяемой к двум художникам формуле "реакционер-реалист". Неожиданная ассоциация демонстрирует связь реакционного (консервативного) мировоззрения и высокого искусства.

Взгляд, который он бросил, хотя и был поверхностным, исполнил сердца беспокойством. Всем, даже человеку сильного характера, было поистине невозможно не признаться, что природа одарила силой, превышающей обычные возможности, это существо, уже по виду своему сверхъестественное. Хотя его гла за были глубоко посажены под большими арками, обозначенными бровями, они напоминали глаза ястреба; они находились в веках столь широких и обозначенных черными кругами, доходившими до верхней части щеки, что казалось, яблоки глаз вылезают из орбиты. Эти магические очи содержали нечто деспотическое, пронизывающее твою душу, охватывающее ее тяжким взглядом, полным мысли, взглядом блестящим и ясным, подобно взгляду змей и птиц. Все это поражало и подавляло, вызывая мгновенно ощущение некоего огромного несчастья или надчеловеческой силы. Все было гармонично в этом взгляде, тяжелом как свинец и вместе с тем пламенном, неподвижном и быстром, то застывающим на одном предмете, то подвижном, строгом и спокойном. Казалось, что в этих орлиных глазах треволнения земли угасли, но худое и высушенное лицо носило след несчастных страстей и совершившихся великих событий. Его нос был прям и устремлялся вниз, так что казалось, что ноздри его сдерживают. Ясно были видны кости лица, благодаря прямым и длинным морщинам, испещрявшим изможденные щеки. Все, что образовало впадины на его лице, казалось мрачным: мы сказали бы, что оно напоминало русло быстрого горного потока, в котором оставили след буйные промчавшиеся воды; так образовались глубокие морщины, и подобные следу, оставленному веслами лодки на волнах, глубокие складки, расходясь с каждой стороны его носа, еще заостряли черты лица. Эти морщины придавали его сомкнутому и прямому рту выражение горькой скорби. Над всеми бурями и треволнениями, отпечатавшимися на этом лице, возвышался спокойный лоб. Он шел ввысь смело и как бы был увенчан мраморным куполом. Чужеземец сохранил свое выражение, смелое и погружен ное в раздумья, свойственные людям, привычным к несчастьям. Таковы сотворены они природой, чтобы встречать, не дрогнув, бешеные толпы и чтобы смотреть в лицо великих несчастий. Казалось, он движется в своей собственной сфере, с высот которой он парит над человечеством. Таким образом, его взгляд и его жест обладали необоримой мощью, которой нельзя было сопротивляться. Его руки были руками воина. Ты опускал глаза, когда его глаза останавливались на тебе, и человек дрожал, когда его слова или его жест были обращены к нему. Он шел окруженный молчаливым величием, так что его можно было принять за деспота без стражи или за некоего бога без сияния лучей. Его одежда соответствовала тем идеям, которые внушались необычайностью его походки и выражения его лица. Душа, тело, одежда настолько гармонировали, что они могли произвести сильнейшее впечатление на самое холодное воображение. На нем был плащ из черного сукна без рукавов, который был заколот спереди и доходил до половины ноги. Шея его оставалась голой, лишенная всякого ворота. Его длинный жилет, его ботинки были так же черными; на голове его была круглая шапочка из бархата, такая, какие носят священники; она охватывала высоко его лоб, так что ни один волос не выбивался из-под нее. Это был самый строгий траур, какой только можно вообразить. Он носил длинный меч, который висел с левой стороны на широком кожаном поясе; и если бы не этот меч, который высовывался из-под его одежды, служитель церкви мог бы приветствовать его как брата. И хотя он был среднего роста, он выглядел большим, но после того, как вы заглянули в его лицо, он показался бы гигантом.

В 1818 - 1819 годах Н. Джьозафатти Бьяджьоли издал обширнейший комментарий, охватывающий все творчество Данте, который следует рассматривать как фундамент дантологии. В XIX веке итальянскую дантологию представляют Де Санктис, Д. Кардуччи, Ч. Бальбо, К. Тройя, К. де Батинес, Д. Мадзини, Р. Коста, Н. Томмазео, Б. Бианки, В. Джоберти и др.

Де Санктис развивал аллегорическую ветвь дантологии, продолжив идею Вико и Джоберти о том, что величайшим поэтом сделала Данте не теософия или философия, а фантазия.

Перед взором Данте мысли становятся образами фантазии: он хочет построить аллегорию, а пред тобой предстоит поэзия, у него в мыслях персонификация, но под его пером рождается живое лицо. Теология становится Беатриче, Разум - Вергилием, Человек превращается в Данте Алигьери, в существа живые и законченные, имеющие бесконечные свои особенности, независимые от умысла, символами которого они должны были быть...

"Божественная Комедия" - это самое обширное единство, которое когда-либо создал человеческий разум, поэтическая вселенная со своими собственными законами и порядком.

Это единство земного и загробного миров, связанных общим духом и фигурой главного персонажа - самого Данте. Де Санктис подверг критике отделение формы от содержания поэзии и философии от эстетики. Цель исследователя - не разделять философскую сущность Комедии, историческую эпоху и поэзию, но в том, чтобы установить ее внутренние поэтические законы, концепции и основную ее ситуацию.

Основной принцип "Комедии" - это постепенное одухотворение человека, постепенное исчезновение плоти. В соответствии с этим общим принципом каждая часть поэмы носит особый характер. "Ад" - обиталище материи, господство плоти, царство зла. Земное продолжает здесь жить, так как страсть и грех остались вечными. В "Чистилище" появляется свет интеллекта, плоть начинает растворяться, земное живет только в воспоминаниях. И, наконец, в "Рае" человеческая личность в ее телесном обличий исчезает совсем, остается лишь свет как форма духа. Но концепция "Комедии" этим не исчерпывается, она затрагивает политические, философские и теологические вопросы, которые подчинены аналогичному процессу развития. Так в политике идет движение от анархии к единству, в философии - от заблуждения к разуму и от разума к откровению, в теологии - от буквы к духу. Общая концепция определяет основную ситуацию поэмы и особую ситуацию каждой из ее частей.

Основная ситуация "Комедии" вытекает из представления о единстве двух миров, связанных между собой фигурой поэта, душа которого постепенно очищается. С одной стороны, - это ситуация полной неподвижности. "Божественная Комедия" - это конечная история человечества.., развязка человеческой драмы". Действие кончено. Оно противоречило бы смыслу. Осталась лишь неизменяющаяся необходимость. Развязались все узы, связывающие людей на земле: родина, семья, богатство, радость. У человека остается лишь "чувство боли или радости без изменений, без градации, без противоречия".

исследователя, мощь человеческих страстей определяет и силу воздействия различных кантик. В этом отношении "Ад" выше "Рая", а в "Аду" самые поэтичные фигуры - "невоздержанные". В нижнем Аду, исключая Улисса и Уголино, страсти сменяются пороками, свойственными низменным натурам, и вместо человеческих лиц возникают карикатуры. В "Чистилище" "действительность" отсутствует, умирают страсти, ослабевает поэзия. На смену драме приходит хоральная лирика, на смену чувствам и переживаниям - "чистое искусство". Жизнь снова появляется в земном раю, где драма Данте и Беатриче оттесняет холодное литургическое действо. В монотонное ликование "Рая" жизнь и поэзию вносят только воспоминания о грешной земле.

О чем бы ни размышлял, о чем бы ни фантазировал Данте, он пишет кровью сердца. Он - не Гомер, невозмутимый и безличный созерцатель, он весь здесь, всем своим существом, настоящий "микрокосмос", жизненный центр этого мира, его апостол и вместе с тем его жертва.

И все это квалифицируется нашими, как "реакционеры Запада ищут в его творчестве опору для мистических и метафизических представлений о мире с его абстрактным добром и злом". Так что вырвем Данте из грязных лап пособников империализма...

В отличие от Де Санктиса, отделяющего фантазию от аллегории и высоко оценивающего именно фантазию, Кардуччи высоко ценил аллегоричность Данте, но не как способ изображения, а как стиль поэтического мышления.

От Евангелия до эзоповских притчей, от гомилий Григория Великого до рыцарских романов все [искусство] представляет собой многозначную аллегорию.

Скартаццини, дель Лунго, Новати, Скерилло, Тодескини, Райн, Пасколи, Лейнарди, Цингарелли, Компаретти, Казини, Новати, д'Овидио, Ванделли, Сапеньо, Пассерини, Азар, Росси, Кроче...

Кроче отрицал взаимосвязь эстетики Комедии с ее политико-философским и историческим содержанием. Исторические интерпретации, имея право на существование, не могут служить основой эстетической оценки, так же как ею не может стать аллегорика. Для эстетического анализа нет надобности углубляться в мировоззрение поэта, поскольку политика и теология находятся за рамками поэзии. Это же можно отнести и к аллегории.

В поэзии аллегории никогда не бывает; о ней, правда, говорят, но когда ее начинают искать и пытаются ее уловить, ее не оказывается, - она бесплотная тень даже для зрения, не говоря уже об осязании.

Поэзия находится вне общественного бытия и вне воздействия на общественное сознание. Хотя земля имеет для Данте большее значение, чем загробный мир. Ад никак не ближе к жизни, чем Чистилище или Рай - все три царства в равной мере фантастичны и поэтичны. По мнению Кроче, искусство есть субъективность поэта, поэтому одно дело структура Комедии и назидания Данте в загробном мире и другое spirito dantesco, "поэтический дух" автора. Эстетическая ценность произведения заключается именно в этом духе, в "мироощущении, основанном на непоколебимой воле и твердом суждении и вдохновенном сильной волей".

Для Кроче Данте прежде всего великий поэт, лирически воздействующий на души людей. В нем и важна поэзия, а не религия, этика или политика. Последние остались в Средневековье, а образы Комедии вечно живы. Кроче осуждал раздувание мелочей, детализацию, утомительную эрудицию и слащавую восторженность - дантоманию и видел магистральный путь дантологии в интимном постижении "с глазу на глаз" художественного богатства Книги. Эстетика Комедии, способы выражения должны быть отделены от ее идеологии, истории, структуры. Данте - прежде всего художник, явление искусства, а не политик Монархии или Пира. Последние представляют интерес лишь потому, что принадлежат перу автора Комедии. Художественные образы и эмоции Данте значимы вне связи с их историчностью и политичностью. Смешивать историчность, этичность и даже страстность с художественностью недопустимо. Если идея выражена вне образа, писал Кроче, то она находится за пределами искусства. Если идея выражена через образ, ее нельзя абстрагировать, не разрушив художественности.

выше публицистики и учености Данте, притязающих превзойти Лукреция Кара. Отделяя поэзию от структуры и эстетику от этики, Кроче положительно оценивал моменты, где поэзия подчинила структуру, и отрицательно - структуру, не претворенную в поэзию: политизирование, морализирование и религиозный пафос Данте. Право на суждение имеет моралист, поэт же - искатель вечных эмоций. Поэзия - вот что объединяет мир Данте с красотой, и именно с этой - эсте тической - позиции в первую очередь должно изучать его наследие. Не то, что поет поэт, а как он поет - вот интересное в нем, - подводит итог ученик Кроче Бертони.

Кроче не отрицает Данте-мыслителя и Данте-политика, но ценит прежде всего Данте-художника. Он исходит из основного положения своей эстетики, что искусство - это интуитивная форма познания. Интеллектуальное познание создает науку, интуитивное - искусство. С Кроче начинается интуитивная ветвь дантологии, полагающаяся больше на артистический вкус, чем на научный комментарий.

понятий и возвышенную мораль, просвечивающую в торжественной, великолепной форме", другие рассматривали ее "как воспроизведение реальности, произвольно ограни ченной, грубой, осязаемой, шумной и кричащей". Кроче считал, что поиски "романтической" действительности приводят к эстетической переоценке "Ада". А увлечение историко-филологической школы различными документами, рукописями, фактами ничего не дает для лучшего понимания поэзии Комедии.

В дискуссии К. Фосслера и Дж. Джентиле относительно истинного содержания Божественной Комедии я, отрицательно относясь к "единственной истине", принимаю сторону Джентиле. Фосслер отделял теологию Данте от его философии, и мудрость как таковую от поэзии как таковой. Не отрицая "духа Данте", он настаивал на дуализме морали - политики, физики - метафизики, философии - религии Данте. Джентиле, отстаивая концепцию единства поэмы и непрерывности ее структуры, обращал внимание не на триумф героя, его победу над силами зла и тьмы, а на триумфальность поэзии, на единство поэтического мышления, адекватного единству Дантовой парадигмы мира. Чудо поэтического мышления Данте - единство всех его замыслов, объединенных общностью средневекового видения мира. Центр этого единства - поэзия. Цель поэзии - поэзия, а не исторический рационализм прочтения текста. При синтетическом характере Комедии поэзия Данте не есть комментарий или иллюстрация чьих-то идей, а именно поэзия, прежде всего и до всего. Это не означает, что исключены внепоэтические прочтения, это означает, что поэзия - прежде всего, что поэзия - путеводная звезда теологии, этики и философии Данте.

Т. С. Элиот, сам щедро черпавший у центрального человека мира (например, у Данте: "Народ мой, что я тебе сделал?", у Элиота: "Народ мой, тебе ли я сделал зло?"), считал Данте не только универсальным, но и космополитическим поэтом. Этой универсальности способствовала аллегория.

Аллегория означает ясные видимые образы.

Эта зримость, как я уже подчеркивал, есть прямое следствие визионерства, видения сверхчувственного мира, усиливающего художественность. В еще большей мере универсальность Данте связана с его христианской этикой, с европейской художественной традицией, с преломлением в творчестве культуры человечества.

Если хотите, реализм Данте - это мощь видения внутреннего мира, впитавшего в себя не только мир внешний, но и дух веков и культур. Это единственный реализм, который я признаю: мощь влияний, умноженная на силу собственного духа.

Следуя за Данте, модернизм соединил Ад и Рай, землю и небо. Все великие художники знали, что без сора и крови нет стихов. Грязь - обязательная компонента божественного искусства, ведь божественный человек тоже сделан из грязи. Литература XX века, начиная с Улисса, - это во многом путешествия по дантовскому Аду. Они вывернули ему ум видениями Ада, восклицает герой Джойса, а на самом деле не ум вывернут адом, а ад сотворен умом. Голодарь пишет свой Процесс и свой Замок, Музиль-Человека без свойств, Селин - Путешествие на край ночи, Голдинг - Повелителя мух, Дорис Лессинг - Путеводитель по нисхождению в Ад, где лестница - наше безумие.

Архипелаг ГУЛАГ - чем не Inferno? А испытание атомных бомб на живых людях - здесь и там! А Чернобыль? А Афганистан? А вся наша жизнь, сплошь состоящая из Чернобылей и Афганистанов?..