Абеляр
ИСТОРИЯ ЕГО БЕДСТВИЙ
Одни считали диалектика из Пале царем мысли Средних веков, другие - чернокнижником. "Прославленнейший муж и философ по образу жизни", - называл Абеляра клюнийский монах Ришар. "Перипатетик, прославленнейший ученый и философ", - именовала его анонимная хроника. "Тончайший по уму и достойный удивления философ", - констатировал в Хронологии монах Роберт. Кузен в свое время считал Абеляра и Декарта двумя величайшими философами Франции, а колосс Средневековья Бернард Клервоский злейшим еретиком и анархистом. Поборники разума видели в Абеляре первопроходца, упредившего Возрождение и Просвещение, мистики и теологи - безбожника и провокатора со скверным характером.
Абеляр был оводом в стиле Сократа и впился так глубоко в средневековый ум, что в течение двух столетий после этого ученые-схоласты, включая Дунса Скота и Оккама, трудились, создавая христианскую энциклопедию.
Блестящий, страстный человек, одаренный от природы и жадно стремившийся выказывать свои таланты, Абеляр жил в обществе, привыкшем ограничивать возможности тех гениев, которыми оно само же восхищалось. Он представлял собой тип ученого, хорошо нам знакомый сейчас, который сознает, насколько его связывает организация, но не может найти в себе решимости отказаться от участия в ней. Иначе говоря, он был в достаточной мере еретиком, чтобы позволить себе заигрывать с доктриной, но не имел достаточно воли, чтобы бороться за ее исправление. Поэтому-то он кончил тем, что со временем позволил очиститься от ереси.
Немногим из знаменитых людей того времени удалось стать столь популярными при жизни и обеспечить себе такое заметное место в истории, какое досталось Абеляру. XII век не сохранил нам обильных литературных источников о выдающихся людях того периода, но от Абеляра осталась автобиография и переписка его с Элоизой. Его автобиография, своеобразно названная "История моих бедствий", очень убедительна, хотя и не во всем заслуживает доверия. А письма, как известно, породили обширную литературу и явились даже поводом для любовных сонетов, написанных Александром Попом.
Отец Абеляра, рыцарь не очень знатного рода, желал, чтобы сыновья научились грамоте до того, как овладели оружием. Такое воспитание оказалось необычайно плодотворным в отношении Абеляра, который отрекся от своих прав по майорату и задался целью овладеть царством разума, насколько это было возможно по тем временам. Номинализм, которому он научился у Росцелина, дал ему сокрушительное оружие для словесных турниров, и с помощью этого оружия он повел атаку против своих более поздних учителей.
В двадцатилетнем возрасте он разгромил своего учителя Гильома из Шампо. После нескольких лет взаимного соперничества уже не в роли учителя и ученика, а. в качестве соревнующихся лекторов Гильом удалился в монастырь, а торжествующий и полный идей Абеляр остался на холме святой Женевьевы.
Выходец из рыцарского рода, Абеляр действительно отказался от права первородства, отдав предпочтение богословию. Он мог стать воином, крестоносцем, мог совершать подвиги в духе Артурова цикла, но предпочел "дух бродячий" не в земных, а в духовных сферах.
Я променял военные доспехи на меч диалектических доказательств и предпочел военным трофеям сражения в диспутах. Вот почему, бродя по различным провинциям и принимая участие в диспутах всюду, где бы только по слухам ни процветало искусство этого рода, я сделался соревнователем перипатетиков.
Еще учась в Лане, он оспорил авторитет учителя Ансельма Ланского, следующего ортодоксальной доктрине, согласно которой христианин должен достигать знания через веру, а не приходить к вере посредством знания. Впрочем, именно у Ансельма Абеляр впервые услышал фразу "не только верить, но и понимать". Ансельм следующим образом сформулировал соотношение знание - вера: "Не ищу разуметь, дабы уверовать, но верую, дабы уразуметь; ибо верую и в то, что, если не уверую, не уразумею".
По словам М. Блока, никому до Абеляра не приходило в голову систематически использовать критику древних текстов. Во Вступлении в теологию Абеляр писал:
Чем сложнее вопросы, которыми, как говорят, кажется наполнена наша христианская вера, и чем дальше она от человеческого разума, тем более надежными подпорками разума следует ее скреплять, особенно против того, кто объявляет себя философом.
Трудно судить, насколько книжным человеком был Абеляр и какова глубина его эрудиции, но его страсть к знанию сомнению не подлежит, о чем рассказывает и он сам:
...чем дальше и легче я продвигался вперед в изучении наук, тем более страстно я к ним привязывался, и, наконец, был охвачен к ним столь великою любовью, что, предоставив своим братьям пышность военной славы вместе с наследством и всеми правами старшего в роде, я совершенно отрекся от служения Марсу и удалился под сень Минервы.
Судя по всему, с античностью Абеляр знакомился больше по поэтам, чем по философам, если не считать Цицерона, без знания которого в те времена нельзя было одолеть латынь. Из Цицерона Абеляр знал некоторые теоретические трактаты, но не знал его речей. Заметное влияние на него оказали Сенека и Квинтилиан. В его трудах можно найти следы влияния Вергилия, Горация, Овидия, Лукана, Ювенала. При том, что он восторженно оценивал философию древних греков, он не знал досократовской диалектики, а из Платона знал только Тимея. Из Аристотеля ему были известны логические сочинения, да и те частично. Не только о диалектике неоплатонизма, но и о самом неоплатонизме у него нет ни единого упоминания. Точно так же он вряд ли знал о существовании Ареопагитик.
Диссидент из Пале изучил почти все латинские рукописи, относящиеся к Порфириевой и Боэциевой традициям, наследующим логику Аристотеля, в том числе трактаты Боэция и атрибутированные ему анонимные тексты Науки о доказательствах и рассуждениях, то есть науки логики, служившие Абеляру настольной книгой. Свою схоластику неистовый протестант изощрял в учениях Стагирита и Цицерона. Призывая молодых читателей и слушателей достигать истины путем страстного и неутомимого исследования, он вручал им ключ мудрости и учил пользоваться этим ключом, к чему "побуждал пытливых учеников проницательнейший из всех философов Аристотель".
Нонконформист, полемист, подвижник, он брал не столько эрудицией, сколько силой доводов и напором. Авторитеты существовали для него не для преклонения, а для ниспровержения. Сегодня трудно судить, что больше нервировало его многочисленных противников - его идеи, его энтузиазм или его нетерпимость. Так или иначе, он принадлежал к числу людей, одинаково легко приобретающих сторонников и врагов.
Путешествуя по Франции и посещая многочисленные центры теологической мысли, в конце XI века он попал в Париж, бывший в то время центром образованной Европы. Для обучения "свободным искусствам" сюда стекались школяры из Англии, Германии, Испании и Италии. Абеляр оказался слушателем епископальной школы, руководимой одним из лучших теологов - Гильомом из Шампо. Последний обратил внимание на одаренного юношу, однако добрые отношения между учителем и учеником длились недолго.
Принятый им вначале благосклонно, я вскоре стал сильно его тяготить, ибо пытался опровергнуть некоторые его положения, часто нападал на него во время рассуждений, а иногда и оказывался в спорах с ним победителем.
Результатом стал разрыв с Гильомом и переезд в Мелен, где находилась королевская резиденция и где Абеляру удалось открыть собственную школу. Школа, видимо, пользовалась популярностью и позволила Абеляру приобрести известность, затмившую, по его словам, славу самого Гильома из Шампо. Учитывая предвзятость Руссо XII века, мы не можем принимать на веру его самовосхваления, но, видимо, он действительно приобрел популярность, свидетельством чего является перевод школы из Мелена поближе к Парижу, в Корбейль.
Здесь Абеляра поджидала первая беда - тяжелая, вызвавшая нервный срыв, болезнь, вынудившая прервать удачно начавшуюся карьеру и вернуться на родину. Оправившись от болезни, он вернулся в Париж (около 1108 года), где продолжил преподавание диалектики в соборной школе. Ему не нужно было занимать самомнения, и вскоре он объявил себя "владыкой в преподавании диалектики" и человеком, повергшим самого Гильома.
...мое учение приобрело такую славу и авторитет, что прежние, самые горячие приверженцы моего учителя, которые наиболее яростно нападали на то, чему я учил, поспешно устремились в мою школу, и заместитель Гильома предложил мне свое место и сделался вместе с прочими моим слушателем там, где ранее блистал наш общий учитель... трудно и выразить, до какой только степени начал теперь наш бывший учитель изнывать от зависти и мучиться от огорчения.
Однако триумф длился недолго. Гильом заменил заместителя другим, обвинил незадачливого преемника во всевозможных гнусностях и выгнал из кафедральной школы. Абеляр был вынужден вернуться в Мелен. Хотя он не чувствовал себя побежденным, трудно предсказать, каковы были бы итоги его борьбы с Гильомом. Обстоятельства сложились таким образом, что дела семьи - уход родителей Абеляра в монастырь - вынудили его срочно вернуться в родительское гнездо, в Бретань, а когда он вновь прибыл в Париж, Гильома там уже не было. Рукоположенный в епископы Шалони, он в 1113 году переехал в свою епархию. Однако, отсутствие главного противника не составило торжество главного полемиста. "Здесь-то и начались мои бедствия, продолжающиеся поныне". Бедствиями стали столкновение Абеляра с учеником Ансельма Кентерберийского Ансельмом Ланским, подорвавшее репутацию "восходящей звезды" философии, и роман с Элоизой, стоивший Абеляру самой страшной для мужчины потери.
Элоиза была племянницей парижского каноника Фульбера, в доме которого поселился Абеляр. Она отличалась не только красотой, но умом и образованностью, и буквально "воспламенила" своего учителя. Вскоре плоды этой любви уже нельзя было скрыть. Спасая Абеляра от гнева дяди, Элоиза бежала из Парижа в Бретань к сестре своего возлюбленного, где родила сына. Затем - после упорных настояний Фульбера - она вернулась в Париж, где тайно вступила в брак с Абеляром, обвенчавшись в одной из парижских церквей. Хотя Абеляр выполнил все условия уговора с Фульбером, жизнь в его доме была невыносимой и вынудила Элоизу бежать в монастырь Аржентейль, в котором она обучалась в юности. Фульбер истолковал это как желание Абеляра избавиться от Элоизы и насильно постричь ее в монахини. Наняв наемных убийц, он приказал им оскопить его. В отчаянии от произошедшего, Абеляр принял монашество и убедил Элоизу последовать его примеру. Страстно любившая мужа юная женщина последовала его совету. Позже Абеляр писал:
Я обращался мысленно к тому, какой великой славою я еще так недавно пользовался, и как эта нелепая случайность ее унизила, и даже совершенно уничтожила!.. Какую хвалу воздадут мои завистники столь праведному возмездию! Сколь великое горе причинит этот удар моим родным и друзьям на веки вечные! Как весь мир займется обсуждением позора одного человека! Какой же путь открыт для меня? С каким лицом я покажусь народу? Ведь все будут указывать на меня пальцами, все будут точить языки по моему поводу, для всех я буду являться любопытнейшим зрелищем.
История с Элоизой - яркое свидетельство страстности и непоследовательности этого человека, столь же неистового в любви, сколь и в философии. "Абеляр писал много, но ввиду ли страстности его натуры или ввиду его непрестанной борьбы со своими злейшими врагами, его произведения полны разного рода противоречий и часто остаются незаконченными". Другая сторона этой горячности - готовность пострадать. Пострадать за любовь, за веру, за философию. Пострадать - при ясном понимании противоречивости предмета веры и любви.
Абеляр очень человечен и естествен. Подвижник, энтузиаст, прозелит, он был генетически обречен на бесконечную борьбу и на вечное поражение. Его высокомерие, доходящее до чванства, его заносчивость и явная самопереоценка были защитными реакциями интроверта на горести и несправедливости жизни, а его ожесточение - результатом унижений и оскорблений.
...с самого начала его дела пошли плохо. Безупречный философ, загнавший в тупик Гильома и выкорчевавший эту "бесплодную смоковницу" - Ансельма из Лана, напал на монахов, как коршун на полевых мышей. Он разоблачил их лень и аморальность, а затем доказал, что их патрон святой Дионисий отнюдь не то лицо, которого апостол Павел обратил в христианство в Афинском ареопаге. Из этих стараний Абеляра ничего не получилось, хотя все его обвинения оказались правильными.
А вот свидетельство самого Героя:
Когда же, по-видимому, Господь даровал мне в Св. Писании не меньше познания, чем в светских науках, тогда число слушателей и тех и других лекций в нашей школе стало быстро увеличиваться, а во всех остальных столь же быстро уменьшаться. Этим я возбудил к себе зависть и ненависть со стороны других учителей, которые и начали ограничивать меня во всем, в чем могли. Главным образом они упрекали меня, всегда в мое отсутствие, в двух вещах: во-первых, в том, что мне, как монаху, совершенно не подобает заниматься изучением светских наук; а во- вторых, в том, что я дерзнул взяться за чтение лекций по богословию самовольно; и они настойчиво побуждали епископов, архиепископов, аббатов и всех, кого только могли, из числа духовенства, к тому, чтобы ведение школьных занятий мне было вообще запрещено.
Где бы не объявлялся Абеляр, он немедленно обретал врагов. На сей раз ими стали ученики Ансельма Ланского Альберик Реймский и Лотульф Ломбардский. Естественно, вражда возникала вовсе не от "зависти и ненависти", а по причине несносного характера прирожденного диссидента и проповедуемых им ересей. В монастыре Абеляр написал Введение в теологию и трактат О божественном единстве и триединстве, вызвавший острую полемику из-за опровержения в нем тезиса, сформулированного Ансельмом Кентерберийским, - "верую, чтобы знать". Абеляр считал, что вера должна опосредствоваться разумом и что слепые не должны вести слепых.
Сейчас трудно судить о том, были ли вызваны преследования Абеляра официальной церковью только его еретическими идеями или же его анархическим нигилизмом, доходящим до степени фанатизма. Ведь каждый раз он бросал перчатку лучшим богословам своего времени, особенно не церемонясь с их достоинством как богословов и как личностей. Здесь не столько важна содержательная часть полемики, сколько отсутствие "исторических уроков" из споров остро- и тупоконечников, и лишь всеобщим затмением можно объяснить тот факт, что грядущие поколения не делают никаких выводов из тысячекратно повторенных споров о выеденном яйце. Сколько страданий из-за числа ангелов на конце иглы... Сколько жизней, положенных на плаху очередной тринитарной проблемы... Сколько фанатиков, отдавших жизни и отобравших их у других из-за "единственной правды". Ни одно учение не является до такой степени ложным, чтобы не заключать в себе какой-нибудь доли истины. Абеляр защищал право человека на разум, его противники отстаивали не менее важное право человека на веру. После тысячелетней борьбы "правоверных" с "еретиками", исход которой всегда одинаков, новые церкви и новые еретики уже не созывали Суассонских и Сансских соборов, чтобы пожурить "неверных", а с помощью "троек" или "пятерок" живо выносили приговоры "без права переписки". И ради чего? Ради идей, по сравнению с которыми споры схоластов "темных веков" были действительно свидетельством величия человеческого разума, а не его тщеты...
Шартрский епископ Готфрид не только предложил дать Абеляру возможность изложить свои взгляды, но постарался убедить этого пламенного человека вести себя "с полной кротостью" и не смущаться предполагавшимся заключением в монастырь, ибо оно не может быть длительным. На суде Готфрид вообще предложил перенести процесс в монастырь Сен-Дени и собрать там ученейших богословов Франции, способных разобраться в сути обвинений. Хотя дело кончилось осуждением, пребывание Абеляра в монастыре св. Медарда действительно оказалось непродолжительным. Вскоре неистовый полемист уже объявился в Сен-Дени.
В монастыре Сен-Дени Абеляр целиком погрузился в изучение хранившихся там рукописей, стараясь держаться в стороне от монахов, относившихся к нему крайне враждебно. Так, в относительном спокойствии протекло несколько месяцев, а затем для Абеляра опять наступили тревожные дни.
Человек беды, Абеляр носил бедствие внутри себя. В очередной раз беда пришла в результате чтения хроники Беды, англо-саксонского монаха, жившего в VII веке. Читая хронику, Абеляр выяснил, что Дионисий Ареопагит, считавшийся основателем аббатства Сен-Дени, был не афинским епископом, а коринфским. Человек, само существование которого проблематично (согласно одной из версий, книги, приписываемые Псевдо-Дионисию Ареопагиту, написаны епископом Майумским Петром Ивером), стал причиной очередных гонений на Абеляра, который, опираясь на слова Беды, утверждал, что Дионисий Ареопагит, будучи епископом коринфским, жившим в V веке, не мог основать аббатство Сен-Дени в I веке и что на самом деле оно основано другим Дионисием, епископом афинским.
Произошло это так: отыскав у Беды строки, самым непосредственным образом задевавшие интересы монастыря Сен-Дени, Абеляр и не подумал о том, чтобы сохранить эти строки в тайне. Напротив, прекрасно учитывая, какую неприятность доставит сделанное им открытие всей братии этого монастыря, похвалявшейся тем, что основателем их аббатства был "сам Дионисий Ареопагит", Абеляр, сразу как бы шутя, показал слова Беды некоторым из монахов. Те пришли в полное негодование и, назвав Беду лжи-вейшим из писателей, заявили, что они верят только свидетельству аббата Хильдония, который в свое время совершил специальное путешествие в Грецию для выяснения вопроса об Ареопагите и, вернувшись во Францию, составил описание его жизни, разрешив все бывшие "недоразумения". После этого один из монахов спросил Абеляра, а что думает он сам по поводу этого разногласия между Хильдонием и Бедою? Абеляр, утверждавший, что во всех сомнительных случаях человеческий разум имеет полное право избирать тот из церковных "авторитетов", который кажется ему убедительней, не колеблясь ответил, что мнение Беды более веско. Как рассказывал Абеляр, услыхав это, монахи ужасно разгневались и подняли крик, заявляя, что Абеляр не только враг аббатства, каким он был всегда, но и враг королевства, ибо он лишает французскую землю той чести и славы, которою она всего более гордится. После этого они тотчас же побежали к аббату Адаму и передали ему всё, что сказал Абеляр. Аббат благосклонно их выслушал, обрадовавшись, как говорил Абеляр, случаю притеснить непокорного магистра, и обратился в присутствии всех монахов к Абеляру со строгим предупреждением, угрожая немедленно отослать его к королю, для того, чтобы тот наказал его, как человека, который лишает его королевство венца и славы.
Я для того привел обширный отрывок из хроники, чтобы нынешние поборники Великой Правды узнали ее цену на рынке тысячелетней истории: ведь по большому счету все мы сражаемся за псевдодионисиев, в действительности не существовавших... С той разницей, что в XX веке за псевдоидеи миллионам людей пришлось сложить головы, а в "темные века" спор об основателе аббатства завершился вмешательством короля и разрешением Сугерия дать Абеляру статус "свободного монаха" с предоставлением права покинуть монастырь. Абеляр немедленно воспользовался этим правом, удалившись в подаренную ему "пустынь", находившуюся недалеко от Труа, в долине Ардюзоны.
собралось так много, что потребовалось построить часовню из прочного камня. Вполне удовлетворенный числом последователей, Абеляр посвятил эту часовню духу утешения - своему духу-заступнику.
Как и следовало ожидать, спокойная жизнь такого человека, как Абеляр, продолжалась недолго. Вот его собственное свидетельство:
Чем больше сходилось ко мне школяров и чем более суровую жизнь они вели ради того, чтобы у меня учиться, тем более мои завистники видели в этом для меня славы, а для себя бесчестья. ...хотя я... удалился от городов и городских площадей, от толпы и от споров, однако зависть (как говорит Квинтилиан) отыскала меня и в моем уединении.
Так я бросился от одной опасности к другой.
Слово "зависть" так часто встречается на страницах Истории бедствий, что иногда создается впечатление о неадекватной реакции ее автора на реальный мир. Это слово плохо вяжется с "бедствиями" и поражениями, неизменно выпадавшими на долю этого человека. Очередное поражение уже поджидало его: ардюзонская школа была закрыта, закрыт был и путь в Париж.
органически неспособного к дисциплине и практическим действиям. Быстро выяснилось, что магистр, изгнанный "завистью французов" на Запад, оказался "среди других христиан, еще более завистливых, скверных и жестоких". Абеляр почувствовал, что, исполняя обязанности настоятеля, он рискует собственной жизнью. Неизвестно, было ли это манией преследования или правдой, но в Истории он пишет о коварных замыслах братии, вынуждавших его отказаться от посещений капитула, скрываться в келье и внимательно следить за пищей и питьем. Однажды, пишет он, монахи св. Гильдазия попытались отравить его "святыми дарами", а в другой раз подкупили его слугу, и тот положил яд в пищу. О страхе смерти от рук своих "духовных сынов" Абеляр писал Элоизе.
Рассказывая об этом периоде своей жизни, Абеляр писал, что сатана воздвиг на него гонения и что он не находит себе места, где мог бы спокойно жить, но блуждает по свету, подобно проклятому Каину. Его непрерывно терзают извне нападения, а внутри страхи, ибо вражеское насилие угрожает ему телесною опасностью.
Все это верно: сатана жил внутри него, а внутренние страхи были пограничным состоянием или скрытой душевной болезнью. Бегство Абеляра из монастыря слишком напоминало "спасение" страдавших манией преследования: "Я едва спасся от них, помышлявших уже не об отраве, а о том, чтобы перерезать мне горло". О том, куда убежал Абеляр и в каком месте Бретани написана его знаменитая исповедь, ничего не известно.
История моих бедствий - выдающийся документ не только безмерности человеческих страданий, но и огромности человеческих притязаний, граничащих с болезнью. Последние ее страницы явно нуждаются в заключениях психиатров и психоаналитиков. История его бедствий одновременно является и самым откровенным панегириком из когда-либо написанных человеком в собственный адрес. Абеляр не довольствовался самовосхвалениями и вкладывал их в уста тех немногих своих героев, которые не были его врагами.
Проницательная Элоиза, ближе других знавшая своего любовника и друга, писала: "Ты хотел, чтобы все, что будет сделано, было приписано одному тебе".
этого человека и не в его врожденном диссидентстве, которое обрекало его быть изгоем любых времен. В этом отношении время, в которое он жил, пожалуй, наиболее терпимое в истории человеческой нетерпимости. Ведь это время двух враждующих пап - Иннокентия и Анаклета, время воистину святого Бернарда, свободно обличавшего злоупотребления наместников Бога на земле, время огромного, просто неисчислимого количества ересей, в том числе Петра де Брюи, отрицавшего церковную службу, крещение, поклонение кресту, пресуществление вина и хлеба, и Арнольда Брешианского, борющегося против папства и обличающего церковную иерархию.
Лекции Абеляра по основам диалектического искусства, читавшиеся на холме св. Женевьевы и описанные в Metalogicus Иоанна Солсберийского, длились недолго. Череда очных и заочных столкновений Абеляра с Готье Мавританским, Гуго Метеллом, епископом шартрским Готфридом, епископом суассонским Иосцелином, Норбером, Лотульфом, Альбериком, монахом цистерцианского ордена Гильомом, наконец, с великим Бернардом Клервоским прямой дорогой вела к последней беде - Сансскому собору. Список прегрешений Абеляра, составленный Гильомом на основании штудий его текстов, открывался определением веры как человеческого суждения о невидимых вещах, признанием "святого духа" мировой душой в платоновском смысле и продолжался длинным перечнем утверждений, подпадающих под арианскую, пелагианскую и несторианскую ереси. Главный тезис обвинения с присущим ему блеском сформулировал Бернард Клервоский:
Петр Абеляр, пытаясь уничтожить заслугу христианской веры, полагает, что при помощи человеческого разума возможно постигнуть все то, что есть Бог. Восходя до небес, он спускается до преисподни. И ничто не остается от него сокрытым, ни в адских глубинах, ни во всевышних.
О "беспощадности" и "суровости" церкви к своим диссидентам свидетельствует ход и результаты Сансского собора (1140). Стоило Бернарду начать чтение еретических глав из сочинений Абеляра, как последний без объяснений прервал его и, заявив о своей апелляции к папе, покинул собор. Апелляция к папе лишила епископов права осудить Абеляра. Хотя ему была предоставлена полная возможность высказаться, он не пожелал этого сделать, отказавшись ответить на обвинения. Вместо этого, писал историк, он апеллировал к папе, не чувствуя себя в силах противостоять Бернарду и стремясь лишь к тому, чтобы выиграть время. Не имея возможности продолжать процесс, собор передал вопрос о судьбе Абеляра на усмотрение папы.
Здесь символично то, что поборник разума, всю жизнь веривший в свою способность убедить оппонентов силой аргументации, отказался от нее в момент подведения итогов жизни, тем самым подтвердив правоту Бернарда Клервоского в том, что вера зиждется на более темных и более зыбких основах, чем логика, но что эти темнота и зыбкость и есть глубина человеческих недр. Символично и то, что, призывая к дисциплине ума, он сам не терпел никакой дисциплины, никаких порядков, никаких традиций и за 23 года монашества лишь несколько лет провел за монастырской стеной.
слово выше жизни и понимание выше Неба, предавая анафеме абсурд, хаос, боль, Абеляр самой своей жизнью продемонстрировал "плоды просвещения" - то, что получается от подмены Бога Нусом, жизни - схемой и бытия - словом.
Абеляр - талантливейший человек, сама судьба которого - яркое свидетельство "благородного служения" самому опасному порождению человеческого ума, Великой Идее.
Не случайно он стал кумиром бродячих вагантов, разнесших его учение по всей Европе. Они стекались к нему отовсюду, прельщенные ясностью слов и простотой понимания, как во все времена все прозелиты и неофиты, "возлюбившие простоту" слетаются на "пир разума" и "торжества правды"... Кстати, песня вагантов, сложенная во славу учителя, возможно, вызовет у читателя известные ассоциации.
Абеляр умер 12 апреля 1142 года, и Петр со свойственной ему чуткостью, послал Элоизе сообщение об этом, отметив, что кончина Абеляра была такой благочестивой и мирной, какую только можно пожелать близкому человеку.
* Символизм эпитафии сегодня раскрывается над формулами лингвистической философии "понимать то, что я понимаю то, что я понимаю" или "мир есть то, что он есть"...