Гарин И. И. Пророки и поэты. Франция.
Элоиза

ЭЛОИЗА

Говоря об Абеляре, невозможно умолчать об Элоизе, этой наиженственнейшей и наимужественнейшей из женщин, сохранившей свою пламенную любовь вопреки всему: утрате возлюбленного, монашеству, явному охлаждению к ней самого Абеляра, утрате смысла существования без него.

Итак, откроем Историю моих бедствий.

Считая себя единственным сохранившимся в мире философом и не опасаясь больше никаких неприятностей, я стал ослаблять бразды, сдерживающие мои страсти. И достигая все больших успехов в изучении философии или богословия, я все больше отдалялся от философов и богословов нечистотой моей жизни. Известно, что философы славились больше всего красотою своей воздержанности. Я же трудился, всецело охваченный гордостью и сластолюбием...

Итак, под предлогом учения мы всецело предавались любви, и усердие в занятиях доставляло нам тайное уединение. И над раскрытыми книгами больше звучали слова о любви, чем об унынии; больше было поцелуев, чем мудрых изречений; руки чаще тянулись к груди, чем к книгам.

Это пишет человек, совсем недавно заявлявший:

Ведь тогда мое имя было настолько известно и я настолько превосходил других молодостью и красотой, что нисколько не опасался того, что меня могла бы отвергнуть какая-либо женщина, которую я удостоил бы своей любви.

Это действительно была удивительнейшая из женщин. Попав под влияние Абеляра с его сверхчеловеческими притязаниями, безумно полюбив его, идя навстречу его разглагольствованиям об угрозе угашения "великого светоча", именно она отговаривает его от женитьбы. Вот как это выглядит в описании самого "великого светоча":

Она спрашивала также, что даст для ее доброй славы, если она обесславит меня и равно унизит нас обоих? Какой большой расплаты должен будет потребовать от нее мир, если она лишит его столь великого светоча?.. Сколь обильные слезы философов вызовет этот брак. Как непристойно, как прискорбно будет, если я, которого природа сотворила для всех, посвящу себя одной женщине и подчинюсь такому позору.

Теперь послушаем эту женщину: "Своему единственному после Христа его единственная во Христе" - так начинается одно из ее писем... На что же смогу я надеяться, если потеряю тебя? - вопрошает она, в сущности уже потеряв. Но ее любовь так безмерна, что уже всё утратив - мужа, любовника, друга, ближнего своего, - она не в силах расстаться со своим счастьем и - о, величие женщины! - готова все грехи и несчастья взять на себя.

Сколь ни мудр был Екклесиаст, его мудрость обращается в горсть пепла пред такой женщиной, не смирившейся даже в великом своем смирении: разве можно назвать кающимися грешников, как бы они ни умерщвляли свою плоть, если при этом дух их все еще сохраняет в себе стремление к греху и пылает прежними желаниями!

И в самом деле, наслаждения, которым мы оба одинаково предавались, были тогда для меня настолько приятны, что они не могут ни утратить для меня прелесть, ни хоть сколько-нибудь изгладиться из моей памяти. Куда бы ни обратилась я, они повсюду являются моим очам и возбуждают во мне желания. Даже во сне не щадят меня эти мечтания. Даже во время богослужения, когда молитва должна быть особенно чистой, грешные видения этих наслаждений овладевают моей несчастнейшей душой... И вместо того, чтобы сокрушаться о содеянном, я часто вздыхаю о несовершившемся.

Ответом на это исповедальное письмо было сухое и рассудочное послание Абеляра, написанное монахом и кастратом и наглядно иллюстрирующем философию этого человека: вера и любовь проверяются рассудком...

Бог свидетель, постоянно твердит она, что я всю мою жизнь больше стремлюсь угодить тебе, чем Богу. И в монастырь я вступила не из любви к Богу, а по твоему приказанию. Подумай же о том, сколь бесплодную и сколь жалкую, по сравнению с остальными, я веду жизнь, если здесь я претерпеваю столь многое понапрасну, и не буду иметь никакого вознаграждения в будущем...

И что же Абеляр? Его ответ - чистое риторство, замешанное на сухой рассудочности... Полное отсутствие чувств... Голая рассудочность...

Моя любовь, пишет Элоиза, обратилась в безумие. Я не стремилась ни к брачному союзу, ни к получению подарков и старалась, как ты сам знаешь, о доставлении наслаждений не себе, а тебе и об исполнении не своих, а твоих желаний. Я думала, что чем более унижусь ради тебя, тем больше будет твоя любовь ко мне и тем меньше я могу повредить твоей выдающейся славе.

А в ответ - монашеские наставления и требования покорности и благочестия...

Бог свидетель, я никогда ничего не искала в тебе, кроме тебя самого: я желала иметь только тебя, а не то, что принадлежит тебе.

Как бы шутя, в минуту отдыха от философских занятий, ты сочинил и оставил много прекрасных по форме любовных стихов, и они были так приятны и по словам, и по напеву, что часто повторялись всеми, и имя твое беспрестанно звучало у всех на устах; сладость твоих мелодий не позволяла забыть тебя даже необразованным людям. Этим-то ты больше всего и побуждал женщин вздыхать от любви к тебе.

я питала, ты один только и можешь судить по собственному опыту. Я всецело предаю себя твоему суду и во всем подчиняюсь твоему свидетельству.

Скажи мне, если можешь, только одно: почему после нашего пострижения, совершившегося исключительно по твоему единоличному решению, ты стал относиться ко мне так небрежно и невнимательно, что я не могу ни отдохнуть в личной беседе с тобой, ни утешиться, получая от тебя письма? Объясни мне это, если можешь, или же я сама выскажу то, что чувствую и что уже все подозревают.

Тебя соединяла со мной не столько дружба, сколько вожделение, не столько любовь, сколько пыл страсти. И вот, когда прекратилось то, что ты желал, одновременно исчезли и те чувства, которые ты выражал ради этих желаний.

Будучи юной девушкой, я обратилась к суровой монашеской жизни не ради благочестивого обета, а лишь по твоему приказанию. Если я этим ничего пред тобой не заслужила, посуди сам, насколько ненужными оказались мои старания! Ведь я не могу ожидать за это никакой награды от Бога: очевидно, что я так поступила отнюдь не из любви к Нему. Я последовала за тобой, устремившимся к Богу, и по образу жизни даже предупредила тебя.

Пока я наслаждалась с тобой плотской страстью, многим было неясно, почему я так поступаю: по любви ли к тебе или ради чувственности. Ныне же конец являет, что побуждало меня в начале. Ведь я отреклась совершенно от всех удовольствий, лишь бы повиноваться твоей воле. Я не сохранила ничего, кроме желания быть теперь целиком твоей.

к Богу, чем тогда - к наслаждениям. Умоляю тебя: взвесь то, чем ты мне обязан, и отнесись внимательней к моим проблемам.

Как же ответил страстный философ и вчерашний любовник на этот вопль юной истерзанной души? Он ответил псалтырским чтением, лишенным всякого чувства, сводкой притч и молитв, первыми попавшимися под руку.

Написано ведь в притчах: "Жена любящая есть венец мужу своему". И еще: "Кто обретет жену добрую, обретет благо". И дальше: "Дом и богатство дается родителями, от Господа же - жена разумная". И в Екклезиасте: "У хорошей жены счастливый муж".

Это - все, что осталось от величайшей любви, следы которой донесло до нас время, если не считать "Eloisa to Abelard" Александра Попа...