Гарин И. И. Пророки и поэты. Франция.
Корни

КОРНИ

Это не человек - это кафедральный собор, воздвигнутый во славу человечности, свободомыслия и терпимости.

Стапфер

В одном из вариантов моего "Рабле" я писал: по пророческой мощи и глубине ему нет равных. Он выпадает из времени, ибо не имеет ни предтеч, ни последователей. Это одиночество особого рода: на него никто не похож, он же похож на жизнь, если с нее снять покров лжи. - Вневременная актуальность, человек - вот его герой. Способ защиты от мира, сатира - таков его стиль.

Так ли это - ни предтеч, ни последователей?

Всё великое - даже изливающееся само по себе: юные Рембо и Лотреамон, нивесть откуда берущийся Галуа и Моцарт - всё великое связано со всей культурой. Связи могут быть неуловимы, но культура - это дух, а духом пропитан воздух, которым мы дышим. Можно не читать Джойса, но, живя после Джойса, нельзя уклониться от его влияний. Мистика влияний, которых не было, потому что не могло быть, объясняется просто: флюиды духа вездесущи - уберечься нельзя...

Во все времена человеку предшествует огромная культура - даже Гомеру и творцам Ветхого Завета. Первое тысячелетие после рождества Христа - время, которое мы не знаем, которое для нас белое пятно и темнота одновременно, - рождало такое обилие света, что я не удивлюсь, если знатоки, сравнивая эпоху, пролегающую между Ювеналом, Петронием, Марциалом и Луканом, с одной стороны, и Рудаки, Фирдоуси, с другой, с нашей, обнаружат превосходство первой.

Да вы только взгляните! - Плотин и Августин, Апулей, Плиний, Плутарх, Сенека, Цао Чжи, Тао Юань-Минь, Манъёсю, культура Ближнего Востока, Песнь о Роланде, Беовульф, Ли Бо, Ду Фу...

Рабле предшествовал необъятный поэтический мир - жизнерадостная лирика вагантов, кабацко-шутовская неустроенность Буранского сборника, обличения Вальтера Шатильонского, Апокалипсис Голиарда, сетования Гуго Орлеанского, искренность Рютбёфа, бесшабашная проникновенность Вийона...

XII век: Абеляр - Маркабрюн, Рюдель, Бертран де Борн, Кретьен де Труа, Вальтер фон дер Фогельвейде, Гартман фон дёр Ауэ, Вольфрам фон Эшенбах, Песнь о Сиде, Песнь о Нибелунгах, Парцифаль, Артуровский эпос...

XIII век: Данте, Жан де Мён, Рютбёф, Вернер Садовник, Роман о Розе, Младшая Эдда, Исландские саги...

XIV век: Боккаччо, Петрарка, Чосер, де Витри Филипп, Стефано ди Джованни, Джотто...

- Да, но ведь он не знал большинства из них.

- Ну и что...

У Рабле были великие современники и предтечи: Вийон, Эразм Роттердамский, Пассера, язвительный насмешник Доле, весельчак Деперье, учивший науке смеха. (Смеяться, смеяться, смеяться! Чем? Ртом, носом, подбородком, горлом, всеми органами чувств, а вдобавок еще и сердцем.) Его предтечей была вся культура - от Библии до ренессанса.

души и Бога честных людей. Эта речь поистине достойна таланта Лукреция и Рабле. Гениус Жана де Мена - истинный основатель и приор Телемского аббатства, - скажет Сент-Бёв.

Подобно тому как от брантовского Корабля дураков пошла обильная "дурацкая" литература - сатира, высмеивающая человеческие пороки: от Сакса до Вайса, - дух Вийона и Клемана Маро унаследовали либертины XVII века, бунтари XVIII и модернисты XX (Арто, Кокто, Дюфрен, Бонфуа, Превер). Но, как это ни парадоксально, тот же дух привел к изысканности Бертрана, Бодлера, Рембо, Верлена и Малларме, к виртуозности Лотреамона, Валери, Реверди, Клоделя, Шара, Мишо, к сюрреализму Бретона и Аполлинера.

А разве фаллическая традиция и непристойность Рабле - "эта восхитительная грубость жизни" - не уходит своими корнями в античность, к Плавту, еще дальше к Аристофану и киникам?

Человек из низов охотно обнажает свой низ, чтобы оскорбить и эпатировать тех, кто держит кичливый "верх".

В сущности, Аретино и Рабле лишь завершили уходящую в древность ветвь культуры, не скрывающей фаллического в человеке. С легкой руки жеманно-целомудренного Просвещения искусство стало испытывать стыд за жизнь - за совокупление, роды, кровь, брань, за само человеческое тело. Оно не стыдилось лицемерия, ханжества, прекраснодушного обмана, но тело вызывало в нем приступы падучей. Подлинного человека Плиния, Макробия, Апулея, Рабле вытеснил вылощенный и оскопленный сноб и моралист, толкующий о должном.

С этими словами он, посмеиваясь, отстегнул свой гульфик, извлек оттуда нечто и столь обильно оросил собравшихся, что двести шестьдесят тысяч четыреста восемнадцать человек утонули, не считая женщин и детей.

Нет, Рабле не народен - он книжен. В нем больше истин, чем в Мезере и всех других историях, скажет Сент-Бёв.

Чуть ли не единственный на долгие времена он в подлиннике читает Гомера, Платона, Теофраста, Гиппократа, Галена (не отсюда ли щедрое богатство формы?) и вообще знает толк в первоисточниках. Он увлекается теологией, правом, медициной, архитектурой, ботаникой, географией, филологией, естественными науками. Он анатом и физиолог, медик и зоолог, юрист, знаток искусств, мореходного и военного дела, эрудит по части истории, легко ориентирующийся в Плинии, Плутархе и Геродоте. Он новатор эллинизма, не только читающий Аристофана и Платона, но и переводящий Геродота. Изучай языки, - учит Гаргантюа сына, во-первых, греческий, во-вторых, латинский. В греческом подражай стилю Платона; в латинском - Цицерону. Устами Понократа Рабле зовет к знанию: пусть знает человек всё: звезды небес, растения лугов, рыбы морей, числа вселенной. Пусть всё умеет: бегать, плавать, брать барьеры и метать копья. Пусть побеждает: стихию, врага, оппонента. Пусть насладится всеми видами искусств! На каждое утверждение Рабле нанизывает десятки примеров, ссылок, имен. Наконец, он глубокий знаток теологии и патристики - Луиса Скота, Оккама, Николая Лира, не говоря уж о трудах своих современников.

Да, это был жадный человек: жадный до знания. Может быть, потому и непоседливый, что бесконечно любопытный. Он учился всегда, везде и у всех - в такой же мере у античных схолархов, в какой у завсегдатаев бретонских и марсельских кабаков. И даже, умирая, он отправился искать... Что? Великое "может быть"...

Но при всей книжности, заимствованиях, травести - он сам по себе, одиночка на все времена, родник искусства.

Одиночка? А сатира-фантазия: Рабле-Свифт-Вольтер-Блейк-Шелли-Гельдерлин? А Тибо-Франс, возродивший галльские традиции? А нынешние французские барды, смехом снимающие трагичность бытия? А Прекрасный новый мир? А Слепой в Газе? А Шутовской хоровод? А Контрапункт? А Три тысячи лет среди микробов?

И все же грубоватая сочность и смачность, присущая старым труверам - Вийону, Маро, Рабле, - в сущности, кончается с Матюреном Ренье.