РАБЛЕ - ЭТО СТИХИЯ
После Рабле литература как бы успокоилась, остепенилась.
А. Жид
Да, Рабле - это стихия. Хаос. Тартар. Титан. Кронос. Уран. Нечто доприродное, добожественное, колоссальное, еще бесформенное, неупорядоченное - мощь природы! Зевс-громовержец и Приап появятся позже.
Он сам жил фантазией в мире еще слагающемся, без определенных очертаний; ему снились отношения, формы, верования, только что зарождающиеся к жизни и вместе с тем призванные обновить ее. Всё это вылилось у него в форме утопии, не знающей ни времени, ни географической определенности, колеблющейся между размерами людей и гигантов; между отрицаниями прошлого и просветами в будущее.
Вот уж чего не было, так это отрицания прошлого. А вот что было, так это глубина. Глубина, которая измеряется не только тем, что думал и что вкладывал в свое произведение творец, но и тем, что думаем и что вкладываем в текст мы. Когда речь заходит о бесах и угрюм-бурчеевщине, здесь думать некогда - добро б унести ноги, уцелеть. Но когда появляются Гераклы, здесь сколько не думай, всё равно не хватит времени охватить необъятное: скупердяйка-жизнь редко выбрасывает из своих недр такую неисчерпаемую мощь духа.
В необозримости Рабле можно найти всё, что угодно, но не наивность и не простоту. Неискушенных он сам предупреждает об этом: главная мысль пролога - предложение искать сокровенный смысл, разгрызать кости его образов. (Ключи? Даны! - скажет затем Джойс.)
Ха-ха-ха! Ох-хо-хо! Дьявольщина, вы думаете, что это? По-вашему, это дристня, дерьмо, кал, говно, какашки, испражнения, кишечные извержения, экскременты, нечистоты, помёт, гуано, котяхи, скибал или спираф? А по-моему, это гибернийский шафран. Ха-ха, хи-хи! Да, да, гибернийский шафран! Села! Итак, по стаканчику!
За его необузданностью кроется неистребимое желание постичь человека, время и себя самого, "ибо совестно мне оставаться праздным наблюдателем отважных, красноречивых и самоотверженных людей, которые на глазах и на виду у всей Европы разыгрывают... трагическую комедию..." Неповторимое умение выразить всю широту человека, его предельную конкретность в общности, его актуальность во вневременности, его жизненность, индивидуальность и универсализм - таков Рабле.
Сущность Рабле - это множественность идей, синкретизм образов, амбивалентность оценок, полисемия стиля. И не только в его книге, но и в его жизни: он никогда ни с кем не солидаризовался и не вступал в союз ни с одной политической группировкой. Может быть, поэтому нет ему равных по широте видения и чувствования мира.
Плюрализм Рабле - это глубина постижения жизни, ее рождения-умирания, утверждения-отрицания; это осознание потока жизни во всей ее переменчивости. Читателя не должны удивлять фантастические взаимопревращения могилы и рождающего лона, крови и вина, войны и мира, уничтожения и возрождения - этих вечных проявлений бытия. Синкретизм Рабле естествен как дыхание. Даже имена его героев - блазоны. Ощущая слитность противоположных начал, Рабле не желает опускаться до примитива однозначности.
Мы не вправе требовать от XVI века фрейдовского психологизма, прустовской самоуглубленности, джойсовской сложности. Да, это сатира без психологии. Но какая разнохарактерность! Какая изменчивость! Какая осязаемость! Какая яркая, сверкающая субъективность! Рабле - экзистенциальный писатель, брат Жан и Панург, возможно, самые живые люди в искусстве постдантевской эпохи. Сегодня из "Oeuvres de Francois Rabelais" и "Revue des Etudes Rabelaisiennes", от Платтара, Сенеана, Лефрана, Франса мы знаем, кто есть кто и что есть что. Кто такие гиганты, дьяволы, напугавшие Панурга, что была за буря во время путешествия или что за удар грома во время бури - знаем почти все аллегории, намеки, аллюзии, реминисценции, параллели. Но разве они столь важны? Разве благодаря им - Рабле?
Вот веселый туренец, земляк Алькофрибаса, Панург, плут, циник, проказник и хвастун - неугомонный, беспокойный шалопай, но также отличный, добрый товарищ, изобретательный, смекалистый, ловкий, победитель дипсодов и короля Анарха, при всем том - болтун, трус, пустобрех, трепач, при всем том - деятельный, увлекающийся, дерзкий, находчивый непоседа, горячо влюбленный в жизнь. (Затем будут Франсион, Жиль Блаз, Фигаро, Дон Жуан, Куаньяр.)
Поиски Панургом жены - лучшая книга Пантагрюэля. И не только по богатству воображения, но и по ярчайшей человеческой субъективности, многосложности, динамичности.
- Раз вы бросили жребий, разговаривать больше не о чем: остается только привести намерение в исполнение...
- Но если жена наставит мне рога... лучше умереть, чем сделаться рогоносцем...
- Ну, так не женитесь.
- ...Но если я не могу обойтись без жены, как слепой без клюки, то не лучше ли мне соединиться с какой-нибудь честной и целомудренной женщиной, чем менять подруг ежедневно?..
- Но если, с позволения божия я женюсь на порядочной женщине и она начнет меня бить?.. Мне говорили, что порядочные женщины обыкновенно сварливы, а потому несносны в семейной жизни...
- Ну, так не женитесь.
- Хорошо, но ведь в таком случае у меня никогда не будет законного потомства, которому бы я мог оставить состояние...
А как изобретателен Панург во время гаданий! Толкуя вещий сон туренца, когда ему приснилось, что жена в шутку приставила ему маленькие рожки, и затем он превратился в тамбурин, а она - в воровку-сову, Пантагрюэль резюмирует:
- Рога? Но ведь у девственницы Дианы, и у Юпитера, и у Бахуса тоже были рога, а разве они рогоносцы? А сатиры? Нет! Рога, которые мне приснились, означают, что я буду неутомим в ласках со своей женой, как сатир, и потому никогда не буду рогоносцем. Тамбурин? Это значит, что я буду веселиться, как тамбурин на свадьбе, всегда звеня, всегда играя, гремя. Сова? Это значит, что моя жена будет милой и хорошенькой, как красивая маленькая совушка. Вот и всё, а кто этому не верит, пусть пойдет и повесится на адской виселице в ночь под новое рождество!
Если быть последовательным, то ни одно предприятие невозможно, говорит Рабле, рисуя женитьбу Панурга. На каждое "да" всегда есть свое "нет" - и это не диалектика, а жизнь, где этих "да" и "нет" - бесконечность. И сам Панург - бесконечность: великолепный враль и добрый малый, фантазер и реалист, богатырь и трусишка, святой и грешник.
(Вот ведь как: в выборе Панургом жены можно узреть плоскую шутку, а можно иллюстрацию к теореме Гёделя, свидетельствующей о предельности арифметик и логик. Если даже в сфере чистого умозрения встречаются неразрешимые противоречия, то что говорить о жизни - вот смысл поисков Панурга.)
А брат Жан?! Вот уж колоритная фигура! Обжора, богохульник, сквернослов, остряк, смельчак, силач, сокрушивший 13 тысяч неприятелей. Все великое и священное последовательно снижается братом Жаном: проповедь - усыпление, служение Господу - девичьи бедра и выпивка, крест - оружие, ряса - аппетит (а ряса, надетая на борзого кобеля, - особая сила, дающая способность покрыть всех сучек в округе).
к комическому? Почему в руках великого туренца все раздувалось, лопалось, меняло размеры? Только ли потому, что теологической крайности возвышенного верха он противопоставлял крайности низа, скажем учению св. Фомы о блаженстве - учение о подтирках ("ибо блаженство рождается не вверху, а внизу, у заднего прохода")?
Было бы упрощением сводить непотребности и непристойности Алькофрибаса к чему-то единому. Трактовок множество - от наивной невинности ("непристойность Рабле наивна, она похожа на зад бедного человека") и здорового деревенского цинизма до изображения скатологических ритуалов уличной толпы - забрасывания ликующего народа испражнениями во время празднеств и кадения дерьмом на карнавалах дураков. Но если затопление мочой и метание кала заимствовано из средневековых шаривари, разве в этом дело?
Площадная вульгарность его героев - прежде всего реакция на ложь и лицемерие времени, отстаивание права на отрицание "народных традиций", реакция на глупость. Скатологические символы и непристойности очень даже непросты. За чрезмерно выпяченным задом вполне может спрятаться травести на лицемерие верхов, за дерьмом физическим - еще более гадкое - духовное. Ведь и мат, в конце концов, среди прочих своих функций несет функцию отрицания лжи.
(Прямо скажем: матерящемуся народу, создавшему самую крепкую в мире брань, не повезло в истории. Крепкий мат - не от доброй жизни...)