ЗАВЕЩАНИЯ
В его стихах, порой лукавых, порой откровенных до грубости, глубокая человечность; это - жизнь без проповедей. Олимп для него был опустевшей горой или привычной рифмой, а слова Священного Писания - теми трогательными фресками, глядя на которые, умильно вздыхала его старая неграмотная мать. Занимался новый день - светлый и трудный.
Минутами он мне кажется современником, несмотря на диковинную орфографию старофранцузского языка, несмотря на архаизм баллад и рондо, несмотря на множество злободневных для его времени и непонятных мне намеков.
Поэзия Вийона - первое изумительное проявление человека, который мыслит, страдает, любит, негодует, издевается. В ней уже слышна и та ирония, которая прельщала романтиков, и соединение поэтической приподнятости с прозаизмами, столь близкое современным поэтам...
Я не думаю, что строка из баллады Карла Оранского "От жажды умираю у ручья" оказала решающее влияние на гений Вийона. А вот "Красавицы былых времен" - это уже чисто вийоновский шедевр. Нельзя сказать, что тема смерти была до него неисхоженной. Поэтов всегда волновал вопрос, где же теперь прекрасная Елена или Гектор Троянский, куда девалась краса Авессалома, где Мелюзина и другие прославленные красавицы. В псалме святого Бернарда "О презрении к миру" читаем:
Скажи, где Соломон, некогда столь знаменитый? Или Самсон, непобедимый вождь? Или удивительный ликом прекрасный Авессалом? Или милый, нежный) Ионафан? Куда сгинул Цезарь, стяжавший высокую власть? Или блистательный Богач, погруженный в пиры? Где, скажи, Туллий велеречивый Иль Аристотель, славный могучим талантом своим?
Кампо перечислил почти всех предшественников Вийона, задававшихся этим вопросом, - в конце концов всё средневековье жило под знаком мысли о смерти и ее последствий. В чем же заслуга Вийона, в чем его отличие от предшественников? - В одной строке: Где же они теперь? - Увы! где прошлогодний снег?
Я думаю, я полагаю, я уверен, что то, что мы долгие годы именовали бранным словом "модернизм", - изобретение не Джойса и Паунда, даже не Малларме, Бодлера и Мане, но - Вийона, Босха, Бранта, Рабле. Всё вечное - и есть модернизм, ибо только новое слово получает право на вечность.
Когда Вийон придумал новый литературный жанр Заветов, более известных у нас как Завещания, или, во всяком случае, придал им тот блеск, который принято характеризовать глаголом "вийонировать", это и был прыжок в грядущее, открытие новой, бодлеровской эры. Да, Большое завещание - это уже почти весь Бодлер, весь без исключений - от образа жизни до мировидения:
в ценных жемчугах они иль нет, Никто из них не скроется от смерти. Будь то Парис иль нежная Елена, Но каждый, как положено, умрет. Дыханье ослабеет, вспухнут вены, И желчь, разлившись, к сердцу потечет, И выступит невыносимый пот. Жена уйдет, и брат родимый бросит, Никто не выручит, никто не отведет Косы, которая, не глядя косит. Скосила - и лежит белее мела, Нос длинный заострился, как игла, Распухла шея и размякло тело. Красавица, нежна, чиста, светла, Ты в холе и довольстве век жила, Скажи, таков ли твой ужасный жребий - Кормить собой червей, истлеть до тла? - Да, или живой уйти, растаять в небе.
При всем обилии и остроумии комментариев и толкований стихи Вийона вовсе не так прозрачны, как в переводах, наоборот, весьма даже темны. Замысел большей частью ясен, но подробности постоянно ускользают, связи нарушаются. Слишком уж много намеков и издевок, понятных лишь своей шатии-братии, слишком своеобразен язык и слишком много неизвестных обстоятельств. Плюс - добавляет Сент-Бёв - почему бы не сказать этого прямо - пороки, присущие самому автору.
Но предельное чистосердечие - как покаяние, как индульгенция, как молитва - искупает всё: промахи, оплошности, срывы, даже грубость.
Пройдут века, и - раз за разом - Вийон будет воскресать то в ругательствах Аретино, то в Матюрене Ренье, то в Лафонтене, то в арестованном "за разнузданность" Беранже, то в Верлене, "любивших женщин всех подряд и без разбора".
А я, в ком страсть огнем бушует день и ночь, Желаний пламенных не в силах превозмочь, Беспечно предаюсь любви неприхотливой, Вверяя мой челнок любой волне игривой. Все женщины равно меня к себе влекут - Влюблен я в каждую - до выбора ли тут! Чужда душа моя пристрастья, предпочтенья - Пленяюсь всеми я, не зная исключенья; Мне всякая мила...
Откровенное пристрастие Лафонтена к прекрасному полу делало общение с ним опасным для прелестниц лишь тогда, когда им самим этого хотелось. Оно и понятно: Лафонтен, как и Ренье, больше всего любил доступных и сговорчивых красоток.
Сегодня в это трудно поверить, но откровенно вийонизирующий мир веками отворачивался от Вийона. Современники Расина и Корнеля посматривали на него свысока, если не с презрением. Пушкин противопоставлял ему Кальдерона.
А вот Маро связал свое творчество именно с ним. С него Буало начал свою историю поэзии и объявил его величайшим новатором и величайшим поэтом со времен Романа о Розе. Теофиль Готье изобразил его со всей теплотой души...