АРКАДИЯ И ПРЕДРОМАНТИЗМ
Декарт и Буало на рубеже XVII и XVIII столетий произвели переворот в умах не только своей родины, но и в Италии. Считается, что авантюристическая королева Христина, дочь прославленного Густава Вазы, положила в Риме основание новой литературной академии — Аркадии. Однако Аркадия начала свою деятельность 5 октября 1690 г., после смерти Христины (1689). К концу XVII в. филиалы Аркадии покрыли всю Италию, а в начале XVIII в. они распространились по многим странам Европы и оказали значительнейшее влияние на развитие европейской литературы эпохи Просвещения.
«Пастухи» Аркадии провозгласили, что они призваны восстановить итальянскую поэзию, «почти совершенно разрушенную варварством последнего (то есть XVII) века, искоренить плохой вкус и сделать так, чтобы этот вкус никогда более не возродился, преследуя его непрестанно, где бы он ни угнездился или сокрылся». Сторонники декартовского разума и строгих правил Горация, «аркадские пастухи» отвергали барокко во всех его видах и проявлениях.
Однако они в значительной степени отличались от французских последователей Буало. В то время как Буало осудил почти всю ренессансную литературу, изгнав с Парнаса Ронсара и Рабле вместе с Тассо и Ариосто, итальянские неоклассики не хотели и не могли отказаться от наследия Возрождения. Они вступили в спор с французами; спор этот продолжался в течение всего XVIII в.
Муратори ставил французам в заслугу, что они очистили литературу «от ошибочных воззрений, хитросплетений и жеманства», но в трактате «О совершенной итальянской поэзии» он подчеркнул, что его соотечественники, ведомые Разумом, поступили так же. Он писал о том, что до середины XVII столетия поэтов «с большим вкусом» во Франции было очень мало, в то время как в Италии XVI в. процветали писатели, которых можно поставить себе в образец наряду с авторами древности. Муратори у самого Расина находит вычурные стихи, напоминающие изысканный стиль прециозной школы. Что же касается Корнеля, то сей трагический поэт грешил против правил, не изучал достаточно древних, не обладал чистотой слога, был лишен тонкости и рассудительности, а Лафонтен писал побасенки, вредные для хорошего вкуса. Еще хуже был Мольер, чьи комедии действуют развращающе на народ и учат порокам молодежь. «Его театр,— замечает Муратори,— школа самого отвратительного волокитства». Радость, которую доставляет искусство, неотделима от здоровья, пользы и благопристойности.
И Гравина, и Муратори были моралистами. Французы из двух начал Горация (поэзия услаждает и приносит пользу) втайне предпочитали услаждающее, итальянские деятели культуры начала XVIII в. явно склонялись к полезному. Гравина не признавал никаких субъективных восприятий; если четырехугольная башня кажется нам издали круглой, то надлежит изображать ее таковой, какая она есть на самом деле. Гравина был весьма солидным ученым и писал плохие трагедии. Муратори возмущался вольностью простонародной сцены и воздвиг гонение на Арлекина, Панталоне, Пульчинеллу и прочих персонажей комедии дель арте.
Так важно рассуждали теоретики; в это время поэты Аркадии сочиняли стихи не без манерности и жеманности, правда рационализированной. Возникал стиль, названный «рококо». Состав Аркадии был весьма разнообразен. Литературное общество включало одописцев, подражавших неистовствам Пиндара и рассчитанным дерзновениям Кьябрера (этот поэт Сеиченто не вошел в черный список последователей «дурного вкуса»). Но большинство поэтов Аркадии предпочли Анакреона и лирику Кьябрера. Петраркисты снова наводнили Италию сонетами, скорее в духе Бембо и ди Костанцо, чем певца Лауры. Трагедия, на которую Гравина прыснул мертвою водою, ожила лишь во второй половине века, когда появился полуромантический Альфьери.
Иллюстрация к драме П. Метастазио «Катон в Утике» (1, IV) из венецианского издания сочинений Метастазио 1783 г., посвященного имп. Екатерине II
Легкий жанр мелодрамы нашел в Метастазио своего самого яркого выразителя. Метастазио был учеником картезианских мыслителей, переводил Горация, истолковал (впрочем, довольно свободно) поэтику Аристотеля. Несмотря на свое классическое образование и привитый ему в отрочестве «хороший вкус», этот автор, прославленный на всю Европу, стремился стряхнуть ярмо пресловутых правил трех единств. Музыкальная стихия в нем была зачастую сильнее рационального начала, ритмика нарушала рассудочность. Черпая свои сюжеты не только из античности, но также из «романтических» поэм XVI в., Метастазио способствовал проникновению новых сюжетов на сцены европейских столиц.
«вкуса», которое восходит к Грасиану и встречается у Лабрюйера, Буало и других французских писателей конца XVII в. В эстетических воззрениях эмпириков «вкус» приобрел некое физиологическое основание, превратясь затем в психофизиологический комплекс, наконец в суждение, не считающееся с правилами (так у Юма). Буало и Гравина, полагая, что вкус есть нечто абсолютное, соответствующее началам Разума, спора не допускали. Правдоподобие и ясность, последовательность и соразмерность являлись для неоклассиков критериями «хорошего вкуса», который и подсказывал поэту правильный выбор (подобно тому как в эстетике барокко суждение регулировало игру быстрого разума). Представители английского эмпиризма полагали, что «вкус» является гармоническим началом человеческой природы, в какой-то степени совпадает с нравственностью, не зависит от ума, индивидуален. Известно, что Кант стремился преодолеть субъективизм вкуса последователей эмпиризма и догматизм французских рационалистов в «Критике способности суждения», однако противоречия (антиномии) не разрешил. От Канта спор перешел к романтикам.
Более чем вероятно, что термин ingenium («быстрый разум»), встречающийся и у рационалистов, и у эмпириков, привился во Франции во времена споров между «древними» и «новыми». Трудолюбивое подражание совершенным образцам античности противопоставлялось «быстрому холоду вдохновения». Заметим, что в этих идеях по существу мало нового. Вспомним, что писали о «поэтическом неистовстве» Патрицио и Бруно еще в XVI в.
Эмпирики стремились объяснить природу «гения» психологически, освободив его от сверхъестественного: гениальность возникает благодаря особо счастливому составу душевных и телесных качеств. Таким образом, «ingenium» ума рассматривается ими не как чистая интеллектуальная сила, но скорее как изобретательная способность, тесно связанная с чувствами и ощущениями. В Германии второй половины XVIII в. «гений» снова приобрел метафизические свойства в воображении поэтов «Бури и натиска». ЭмпиРиЗм переосмыслил эстетические взгляды прошлого, пробил брешь в стене классицизма. Гравина и Муратори к середине XVIII в. утеряли в Италии свой авторитет вместе с Буало. Английское влияние на итальянцев становилось все ощутимее. Самой значительной фигурой переходного периода между классицизмом и романтизмом был Джузеппе Парини.
Парини как теоретик литературы утверждал первенство «хорошего вкуса» (bongusto). Это качество образуется изучением высоких образцов искусства и поэзии; особенно следует неофиту воспользоваться уроками древних греков. «Хороший вкус» пробуждает гения (il genio — говорит Париии, а не l’ingenio). Прекрасное воспринимается зрением и слухом; его источники, следовательно,— наши чувства. Однако Парини допускает «чувство прекрасного» как некий орган, сокрытый в человеке, приспособленный к особому восприятию впечатлений внешнего мира. Художник, музыкант, поэт расширяют и углубляют первоначальные ощущения. Гармония звуков сочетается с мыслями. Это и есть поэтическое выражение.
«Поэт... должен трогать и направлять. Но если он хочет добиться этого, необходимо, чтобы прежде его самого что-то трогало и направляло» (мысль, высказанная еще Горацием: «Наука о поэзии», 102—103)7«должен унаследовать от природы определенное устройство органов чувств и определенный темперамент».
Следует подчеркнуть, что Парини придавал особое значение поэтическому исступлению, энтузиазму (так же как Бруно). Поэтическую одержимость (estro) Парини идентифицирует с гениальностью, которая на высях творчества преодолевает законы природы. Гений становится индивидуально обособленным, возвышается над человечеством, однако его моральная обязанность — привлечь к себе тех, кто стоит ниже, посвятить их в свои тайны и тем самым способствовать прогрессу. Таким образом, в теоретических сочинениях Парини можно наблюдать переход от эмпиризма к идеям романтиков.
Эмпиризм особенно процветал в Милане. Эстетику этого направления разрабатывали и популяризировали братья Пьетро и Алессандро Верри. В течение двух лет (1764—1766) они издавали журнал «Кафе» («II Caffe»). Их образцом был «Спектейтор» Аддисона. Братья Верри и Чезаре Беккариа утверждали, что эстетические суждения иррациональны, подвержены воздействию страстей, изменчивы, индивидуальны. Они отказались от наследия классицизма и проповедовали раскрепощение итальянского литературного языка, скованного педантическим словарем Академии делла Круска. Они допускали неологизмы и заимствования из иностранных языков, отрицали пользу правил. «Хороший вкус», по мнению издателей «II Caffe», создают не ученые-литераторы, а народные массы; его улавливает гений, обращаясь к народным чувствам и переживаниям.
В этот период времени теория литературы и искусств из академий, кабинетов и салонов перешла в редакции журналов, в кулуары театров, в кафе. Появились профессиональные литераторы, как, например, друг Гольдони — Гаспаро Гоцци (брат известнейшего Карло). Он был одним из основателей современной итальянской журналистики. Ему в заслугу следует поставить популяризацию эстетических идей. Он призывал вернуться к Данте, отцу итальянской литературы. В следующем поколении итальянцев Данте станет одним из самых ценимых и любимых поэтов.
«Бич литературы» под псевдонимом Аристарха Сканнабуэ, Баретти писал на четырех языках, был дома в Лондоне и Париже, исколесил Испанию и Португалию. Как молодой Гёте, Баретти понял, что готическое искусство («варварское» в глазах его современника Франческо Милиция) было создано выдающимися мастерами. Он скрестил шпагу с господином де Вольтером, защищая итальянскую литературу. Он также высмеял знаменитые три единства классического театра и противопоставил (до Стендаля) Шекспира Расину. Он указал, что существует не только индивидуальная разница вкусов, но и национальная система эстетических воззрений.
не могла удовлетворить новых социальных, политических и литературных запросов Италии, в которой зарождались идеи национальной революции. Наступало время Фосколо, Мандзони и Леопарди.
Примечания
7. Ср. у Буало (песня III): «Чтоб я растрогался, вам нужно зарыдать».