ЭПОХА ДАНТЕ
В ПРЕДСТАВЛЕНИИ СОВРЕМЕННОЙ НАУКИ
... Данте, последний поэт средневековья и в то же время первый поэт нового времени.
Ф. Энгельс
«Вы желаете знать о Данте? Итальянцы называют его божественным; но Это скрытая божественность; немногие понимают его изречения; конечно, существуют комментаторы, однако они, вероятно, являются еще одной причиной, из-за которой он непонятен. Слава Данте будет вечной, потому что его никто никогда не читает. Есть с дюжину мест, заучиваемых наизусть; этого достаточно, чтобы не давать себе труда заглянуть в остальное». Так писал двести лет тому назад Вольтер в «Философском словаре». Один из зачинателей романтизма в Италии, Джузеппе Баретти, восставший против суждений Вольтера, особенно о Шекспире и Ариосто, утверждал, что во Франции в течение четырех веков «Данте был известен не более, чем Конфуций». Обращаясь к ферней-скому патриарху, Баретти восклицал: «Не Вы ли сами, наконец, привлекли его в свои пределы. Но каким образом? Сорвав его большой парик, его алое бархатное платье, Вы одели его полишинелем».
Романтики, отвергнув все правила «хорошего вкуса» классицистов, поставили Данте рядом с Гомером и Шекспиром. Во времена романтизма возник вопрос, был ли Данте поэтом средневековым или вестником нового времени. Однако романтики очень поверхностно знали средние века и немногим лучше Возрождение. Средневековье превозносилось ими прежде всего как «антитезис» классической древности, на которой воспитывался XVIII век. Готические соборы и Данте одинаково раздражали стародумов начала XIX столетия как проявление «готического стиля» и варварского духа. Средневековье они считали временами мракобесия; в их глазах рыцари были разбойниками, поэзия трубадуров — детским лепетом. Тысячелетняя история Европы от падения Римской империи до... Малерба представлялась эпохой, когда процветали предрассудки, суеверия и невежество. Романтикам пришлось реабилитировать не одного только Данте, но также многих писателей и художников Возрождения. В XVIII в. Рабле почитался столь же «готическим автором», сколь и автор «Божественной Комедии»; полузабытый Ронсар был причислен к поэтам третьестепенным, а Микеланджело объявлен зачинателем барокко и отцом «дурного вкуса». Если ранее делалось какое-то исключение, то главным образом для Петрарки и Тассо.
Романтикам пришлось спасать от забвения и поругания многовековую европейскую литературу — в этом их несомненная заслуга. Они особенно настаивали на индивидуализме Данте. Если —• по Шлегелю — эпос античности стремился к объективности, то эпос новейшего времени должен был вскрывать индивидуальность автора. Шлегель утверждал, что «Божественная Комедия» стоит до такой степени одиноко, что ее нельзя подвести ни под какую теорию; вмещая в себе целый мир, она требует для себя новой, из нее самой истекающей теории. Он считал, что индивидуальное дает форму новому эпосу, создавая «свою собственную мифологию». Благодаря высокой самобытности его поэмы Данте «стал творцом нового искусства». Отсюда недалеко было до заключения, что Данте —«первый поэт нового времени». Его поэма, по убеждению Шлегеля, «заключает в себе всю современную поэзию».
Когда в середине XIX в. возникла медиевистика как систематическая наука, объединившая разрозненные усилия ученых XVIII и начала XIX столетия, увеличился объем знания о прошлом. Однако новое научно-философское направление этого периода — позитивизм — не способствовало истинному разумению тщательно собранных фактов о Данте. Вместо анализа процветал скептицизм. Позитивисты в значительной степени вернулись к идеям XVIII столетия. В антиромантическом воображении Леконта де Лиля и многих людей его времени средневековье вновь помрачнело: всюду запылали под звуки печальных литаний костры инквизиции; схоластики писали о природе чертей и затуманивали разум верующих. Воинственные Гиальмары грабили и жгли, а перед смертью посылали своим возлюбленным окровавленные сердца, прибегая к помощи черного ворона; невежественные монахи не читали ничего, кроме молитвенников; феодальная иерархия была столь же непоколебима, сколь и небесная. Все это противопоставлялось идеалам просвещенной либеральной демократии и цивилизованного буржуазного общества XIX века.
Лучший истолкователь Данте позитивистского периода, Франческо Де Сан-ктис отвергал морально-поучительное, иносказательное и богословское в поэме Данте. Он считал, что Данте против своей воли побеждал аллегоризм. В «Божественной Комедии» «теология становится Беатриче, разум — Вергилием. Человек превращается в Данте Алигьери, в существа живые и законченные, имеющие бесконечные свои особенности, не зависимые от умысла, символами которого они должны были бы быть. В такой полноте реальности где отыскать аллегорию?» (статья «Победа гения над критикой»). Аллегоризм, по мнению Де Санктиса, был печальным наследием средневековья. «Отсюда следовало,— пишет современный дантолог Пьетро Конте,— что Данте был мастером тончайших психологических ситуаций, изображая сильные характеры, гибельные страсти, но также что он был псевдофилософом в своем наивном религиозном и схоластическом догматизме, псевдопатриотом, псевдополитиком, одержимым иллюзиями, весьма далекими от реальности, пребывавшим в неразумении людей и событий, что он был псевдомыслителем, замкнутым в своем мире предрассудков, астромании, оккультизма, магии, легенды»1 «спасается» не тем, что поэт собирался сделать, но тем, что ему удалось сотворить «вопреки его намерениям». В глазах Де Санктиса Данте является поэтом средневековым, примитивным, едва ли не грубым. Такая оценка была созвучна мнению Вико, которого Де Санктис высоко ценил.
На рубеже XVII и XVIII столетий Вико писал о варварстве и примитивизме Данте, который лишь инстинктивно и импульсивно выражал с большой силой непосредственные ощущения. Порт средневековой Флоренции, по мнению Вико, принадлежал к доинтеллектуальному периоду, повторяющемуся в вечном круговороте развития человечества, т. е. к рпохе героев, а не мудрецов. Для ученика Де Санктиса, немецкого позитивиста Адольфа Гаспари, автора «Истории итальянской литературы» (переведенной у нас трудами Бальмонта в 1895 г.), Данте был «самым полным, самым живым выражением итальянское го средневековья, воспринявшим его идеи, его ошибки и предрассудки, но также его мощь и его величие». Если знаменитый швейцарский историк культуры XIX века Якоб Буркхардт считал, что эпохой великих и необузданных страстей был Ренессанс, то Гаспари, напротив, почитал средневековье «эпохой, создавшей столько сильных характеров, столько цельных людей, эпохой, давшей развиться могучим страстям, еще не обузданным успехами культуры». «Божественная Комедия» в представлении Гаспари—«высшее поэтическое выражение средневековой Италии».
Равным образом и Александр Веселовский рассматривал Данте как средневекового порта —«единственного из средневековых, которого мы не изучаем только, но и продолжаем читать». Как мыслитель Данте был, по мнению А. Веселовского, превозносителем прошлых времен, т. е. ретроградом. «Принципы» Данте, его политические и этические убеждения — архаичны. Лучшие цветы поэзии Данте выросли в минуту забвения им своих «принципов». В сущности, взгляды А. Веселовского на Данте почти ничем не отличаются от взглядов Де Санктиса и Гаспари. А. Веселовский говорит также о «дебрях схоластики и аллегории», в которых бродил Данте.
В советскую эпоху А. В. Луначарский, не соглашаясь с мнением А. Веселовского и В. Фриче, писал, что автор «Божественной Комедии»— не средневековый поэт, а поэт нового времени. Вместе с Герценом Луначарский относит произведения Данте к раннему Возрождению. Петрарка и Боккаччо известными сторонами своего творчества, утверждает Луначарский, люди Возрождения, но каждый из них еще крепкими цепями прикован к средневековью. (Эта мысль, в сущности, восходит к мысли Энгельса.) В письме к Кан Гранде, продолжает Луначарский, Данте настаивал на том, что цель «Божественной Комедии»—«вырвать живущих из когтей бедствия и вести их к счастью». Следует утверждать, что основная цель поэмы — социально-политическая. Данте был передовым человеком своей эпохи, родоначальником новой литературы. Для него как для представителя буржуазии, освобождающейся от пут духовенства, главной целью была светская власть.
Обратимся к новейшим теориям западных ученых. Отвергнув принципы позитивизма, знаменитый итальянский философ и литературовед Бенедетто Кроче нашел в «Божественной Комедии» не только «дюжину мест, заучиваемых наизусть», но гораздо больше отрывков, достойных «спасения», даже в «Рае», где их не заметили романтики. Все же он продолжил — пусть и в новой интерпретации — выборочную систему Де Санктиса. Значительнейшую часть творчества Данте Кроче отвергал начисто, как «непоэзию», в том числе все аллегории. Он ополчился на трех зверей первой песни «Ада», на чудовище Гериона, на Миноса, превращенного в беса, и даже на самое Беатриче, поскольку она — символ. Аллегория, по его словам, так же не мешается с реальностью, «как вода с оливковым маслом». Архитектоника «Божественной Комедии», которая восхищала Пушкина, развитие действия и внутреннее единство «утопического романа» Данте были обесценены неаполитанским философом. Он искал лишь поэтическую экспрессию, лирические отрывки и драматические эпизоды. Тем самым отпал вопрос, является ли Данте поэтом средневековым или ренессансным, ибо поэзия в теории Кроче «не развивается» в зависимости от эпохи и не зависит от эпохи. Само собой разумеется, что средневековые элементы в «Божественной Комедии» и других произведениях Данте — философские, политические и этические — с позиций Кроче вообще не заслуживали изучения, поскольку дело касалось поэзии, а не истории науки. Кроче г. своей сути всегда оставался учеником энциклопедистов, несмотря на гегельянскую надстройку. Отсюда его нелюбовь к барокко и антипатия к средневековью. От эпохи позитивизма, во многом вернувшейся к идеям XVIII столетия, он унаследовал пристрастие к Возрождению. Среди ренессансных писателей он более всего ценил гармонического Ариосто, предпочитая его «неровному» Данте, целиком никак не умещавшемуся в его теорию (см. книгу Кроче «Корнель, Шекспир и Ариосто»).
трудов является монументальное исследование Николо Цингарелли о Данте, ценное для дантологов, несмотря на ограниченность кругозора автора и несовершенство его метода.
В 20-е годы определились два основных направления в «науке о Данте». Начались словесные баталии между сторонниками Кроче и филологической школой Микеле Барби, замечательного ученого, лучшего знатока текстов Данте, возглавившего издания «Societa dantesca italiana».
Барби пришлось столкнуться на своем пути не только с филологическими и историческими вопросами, но и с необходимостью эстетического анализа; он также должен был высказаться о проблеме аллегоризма у Данте. Однако Барби не выработал сколь-либо убедительной системы эстетических суждений и по существу ничего не смог противопоставить продуманной и резко очерченной системе крочеанцев. Барби осудил «аллегористов», которые в каждой строке Данте видели многосмыслие, однако не привел достаточных доводов, почему он противится высказываниям Пасколи и Валли.
Скажем несколько слов и об этом направлении в дантологии. Иносказательное толкование сочинений великого флорентийца началось еще в романтические времена. К нему прибегал Уго Фосколо. Поэт и художник-прерафаэлит Данте Габриель Россетти возвел аллегорическое толкование Данте в систему. Полусумасшедший французский католик Ару, прочтя Россетти, посвятил половину своей ясизни «разоблачению» Данте как еретика, революционера и социалиста, подрывавшего основы католического общества. Ару окрестили «шутом дантологии» (однако недавно переиздали). Порт Джованни Пасколи (1855—1912) углубился в «дебри схоластики и аллегории», пытаясь там обрести ключ к пониманию Данте. Он создал направление, называемое в дантологии «пасколизмом», не изжившее себя и в наши дни. Самым крупным представителем этого течения был Луиджи Пьетробоно, человек весьма одаренный, обладавший острой и проницательной интуицией, детально изучивший произведения Данте. Результаты некоторых его сопоставлений и наблюдений приняты в настоящее время многими дантологами.
Гораздо меньшую научную ценность представляют изыскания Луиджи Валли, который в 20-х годах выпустил несколько книг с громкими названиями о портах «сладостного нового стиля». Он представил их заговорщиками, принадлежавшими к тайному обществу «верных Амора», которые слова не сказали просто, а всё иносказательно, завуалированно. Он разыскивал (так же, как в свое время Данте Габриель Россетти и Ару) «ключи» к разумению «Божественной Комедии» и даже находил их, хотя они — увы!—и не раскрывали дверей в тайники Данте. Он поучал читателей, посвящая их в тайный смысл «Креста и Орла» из «Рая», основного, по его мнению, символа поэмы Данте. Барби с высоты своего авторитета укорял и отечески увещевал аллегористов, впрочем, выгораживая Пьетробоно. Кроче или смеялся над ними, или просто от них отмахивался. Заметим, что и после второй мировой войны аллегористы не перевелись и даже не стали осмотрительнее. Немецкая исследовательница Е. фон Роон-Бассерманн, которой нельзя отказать в начитанности, предалась вполне своей фантазии. Ее метод столь порочен, а «доказательства» столь зыбки, что она могла бы соперничать с Луиджи Валли. Может быть, не стоит выступать слишком рьяно против ее домыслов2— несостоятельность их и так вполне очевидна.
способствующих лучшему пониманию «Божественной Комедии». В те десятилетия, когда царили эстетизм Кроче и филологизм Барби, аллегористы (особенно Пьетробоно) стремились показать, что единство поэмы Данте существует, что нельзя дробить «Божественную Комедию» на эпизоды, не разрушая творения великого поэта, в котором далеко не все ясно и просто, как представлено на страницах Кроче и Де Санктиса. В этом их частичное оправдание, несмотря на многие и тяжкие их прегрешения. Конечно, для защитников аллегоризма творец «Божественной Комедии» — поэт средневековый, но этот Эпитет в их устах и под их пером (в отличие от позитивистов) ничего уничижающего или презрительного не содержит.
После второй мировой войны в дантологии наступили значительные сдвиги, вызванные прежде всего общим состоянием исторических наук, в которых за последние пятьдесят лет обнаруживаются не меньшие изменения, чем в физике. Можно сказать, что еще в 20-х годах нашего века произошел «бунт медиевистов», которые стремились пересмотреть основные взгляды на средние века. Они утверждали, что рта эпоха известна неспециалистам менее, чем история Древнего Египта. К «чистым» историкам присоединились историки искусства и философии; эти последние принялись за то, что позитивисты называли, не задумываясь, «дебрями схоластики». Современные дантологи стремятся понять мысли Данте, т. е. «содержание» его произведений, и не удовлетворяются ни эстетическим догматизмом Кроче, ни догматизмом католических историков схоластики.
В настоящее время мало кто обращается к трудам доминиканца П. Мандонне (Р. Mandonnet) о философии Данте, о Сигерии Брабантском и латинском аверроизме XIII в. Устарела также «История средневековой философии» де Вульфа (М. de Wulf), которая в 20-е годы считалась основной книгой по схоластике. Исследования Этьена Жильсона, посвященные средневековой философии, открыли всю несостоятельность этих работ. Э- Жильсон, убежденный католик, отказался от узкого догматизма своих предшественников и применил методы истории религии и истории философии к средним векам. Мы уже говорили в предисловии к книге «Итальянское Возрождение и славянские литературы» о том, что Жильсон преувеличил влияние схоластиков на эпоху Возрождения и слишком настаивал на «гуманизме XII столетия»; все же его многочисленные исследования, посвященные средневековым мыслителям, открыли новые страницы в истории философии.
Об аверроизме «первого друга» Данте, Гвидо Кавальканти, и аверроисти-ческих увлечениях самого Данте писал один из лучших знатоков средневековой мысли, Бруно Нарди. Заслуга Жильсона и Нарди в области дантологии также и в том, что они показали, что нельзя комментировать Данте, нагромождая тексты из Фомы Аквинского (как это сделали новейшие комментаторы «Пира» Бузнелли и Ванделли). Нарди исследовал идеологию Данте и установил ее связи с идеями высокого средневековья, патристики, античной философии и с арабскими мыслителями3«Данте и средневековая культура» Нарди пишет: «Одно время на средневековую философию глядели как на неясные очертания далеких гор, окутанных облаками на самом горизонте. Но, когда путешественники к ним приблизились, они стали различать вершины и пики, разъединенные долинами, неодинаковой высоты, не похожие друг на друга, одни зеленеющие лесами, другие оголенные и скалистые. Затем, войдя в эти долины и попробовав одолеть подъем к вершинам, стало возможным открывать, к немалому удивлению, все новые и новые цепи гор, разнообразного расположения, отделяющиеся от основной системы. Так выглядит в настоящее время философия средневековья для тех, кто не удовлетворяется наблюдением издали».
Этьен Жильсон
Современный метод в истории средневековой философии требует восстановления системы (или систем) мышления, ясного изложения, а не догматических утверждений и неуместных эмоций. Это не значит, конечно, что у новейших историков средневековья и Возрождения, среди которых немало католиков, не встречаются определенные тенденции. Все же эти тенденции легко отделимы от научного исследования. Результатами научных изысканий можно и нужно воспользоваться, отстранив то, что к науке прямого отношения не имеет. Приведем пример: финский ученый И. Кидениус опубликовал в Хельсинки в 1958 г. работу на английском языке под названием «Типологическая проблема у Данте». Автор, католик, счел нужным отметить в предисловии, что работа его закончена в день празднования памяти св. Фомы Аквинского. Эта декларированная исключительная приверженность автора к Аквинату не помешала исследователю вполне овладеть литературой по специальности, о чем свидетельствует и приложенная библиография, охватывающая значительные материалы по вопросам патристики и схоластики. Кидениус прежде всего стремится выяснить методом историческим, откуда происходит система многосмысленных толкований, не раз упомянутая в сочинениях Данте («Пир», «Письмо к Кан Гранде делла Скала»), и в чем система церковных писателей отлична от системы Данте. Многочисленные примеры — от древнейших времен,— собранные в работе, подвергнуты тщательному анализу; они помогают разрешить один из самых сложных вопросов дантологии.
Бруно Нарди
Одним из основных направлений в дантологии новейшего времени является стилистическое и лингвистическое. Среди исследователей стиля и поэтики не только Данте, но и других авторов его времени, а также XII века особая заслуга принадлежит ЭрнстУ Роберту Курциусу4— от «Новой жизни» до «Божественной Комедии» — неизменно пользовался приемами античной риторики, во-вторых, что знание текстов IV—VI, а также XI—XIII вв. помогает обнаруживать влияние латинских авторов на Данте и даже прямые, ранее неизвестные заимствования из сокровищницы древних. Данте уже в 1295 г. был хорошо знаком с латинской риторикой и поэтикой. «Литературных» поэтов (т. е. писавших на латинском языке) он считал своими учителями; к ним он обращался непрестанно. Для того чтобы создать совершенный литературный язык Италии, необходимы, по мнению Данте, теория литературы и поэтика («О народном красноречии», II, 4, 2). Поэтому литературный итальянский язык может вырасти и окрепнуть, утверждал он, лишь в школе латинской литературы, поэтому следует учиться у великих латинских авторов, писавших правильно. Данте ссылается на поэтику Горация, но в его произведениях можно найти и другие источники. Так, например, там, где на первый взгляд обнаруживается прямое воздействие Вергилия, на самом деле проявляется влияние комментариев к «Энеиде» Сервия и Бернарда Сильвестра. Там, где Бузнелли вполне произвольно привлекает цитаты из Фомы Аквинского для объяснения «Пира», нужно зачастую искать реликты древней поэтики, почерпнутые, быть может, в «Энциклопедии» Исидора Севильского. Перифраза, игра слов, далеко не чуждая трубадурам, анафора, общее место — все ухищрения латинской музы были известны Данте. Несомненно, что для будущего научного комментария к «Божественной Комедии» эти штудии риторики и поэтики античности и латинского средневековья в связи с системой выражений Данте принесут значительную пользу.
Эрнст Роберт Курциус
Следует также упомянуть работы Лео Шпитцера, Джакомо Девото, Луиджи Малаголи, М. Марти, Альфредо Скьяффини, Августа Бука, Чезаре Сегре, Б. Террачини, которые показали — прямо или косвенно,— что Данте перерабатывал унаследованные им риторические традиции, изобретая новые приемы выразительности и новые размеры. Усовершенствованный метод современной филологии, опирающийся на лингвистику, стилистику и стиховедение, создал замечательный по ясности, точности, изобилию сведений и сжатости комментарий Джанфранко Контини к стихотворениям (Rime) великого флорентийского поэта. Этот метод оказал также влияние на комментарий к «Божественной Комедии» Карла Грабера и Н. Сапеньо. Из работ по языку, стилю и поэтике Данте становятся очевидными и его зависимость от традиций прошлого (латинского и романского), и то новое, что он внес в итальянскую поэзию. Это новое, как можно судить, скорее плод его гения, чем его эпохи. Влияние поэтики Данте ощущается на протяжении всего XIV в., начиная от Петрарки и Боккаччо, замирает в XV и снова усиливается в XVI в. Таким образом, Данте представляется современной дантологией прежде всего как наследник западной культуры XII—XIII столетий, затем как ее обновитель, наконец, как поэт и писатель, повлиявший не только на Возрождение, но и на все дальнейшее развитие итальянской литературы, а следовательно, и европейских литератур.
Великое заблуждение времен позитивизма, кажется, в настоящее время изжито окончательно, и миф о «темных веках», из которых нежданно появился Данте, сменился историческим и непредвзятым изучением культуры средневековья, питавшей его гений.
Эпоха Данте была тысячами нитей связана с традициями высокого средневековья, когда европейская культура испытала значительнейшие и благотворные перемены.
в области дантологии. Мы позволим себе в главных чертах набросать развитие Этой культуры, которая имела самое большое влияние на Данте, ее воспринявшего, но также в значительной степени преодолевшего и открывшего для человечества новые возможности мысли и творчества.
Средние века больше не представляются исследователю как нечто монолитное, неподвижное, как некое интегральное мракобесие, от которого человечество спасли благотворные лучи Возрождения. Следует различать в средневековье несколько периодов: ранний, или варварский (от конца V до конца VIII в.), затем средний, полуварварский, период, совпадающий хронологически с гегемонией Каролингов, когда началось частичное восстановление наук на Западе, и, наконец, период позднего, или высокого, средневековья — от царствования Оттонов (X в.) до середины XIII в. Однако необходимо также заметить, что в VI—VII столетиях культура Западной Европы замерла далеко не всюду и частично сохранилась от времен Римской империи в Испании, Ирландии, византийских областях Италии. Вторую половину XIII и начало XIV в.— те времена, когда жили Данте и Джотто,— можно условно окрестить «предвозрождением», как период перехода к эпохе Ренессанса.
Деятелей культуры высокого средневековья, особенно XII века, американский историк Ч. X. Хаскинс назвал «средневековыми гуманистами». В сущности в этом термине много верного, однако он анахроничен (т. е. используется наименование, заимствованное из более поздней культурной эпохи).
Источником образования, искусства и просвещения не только для Западной, но и для Восточной Европы в средние века была Византия. В Константинополе в связи с религиозными распрями VIII—IX столетий культура пришла в упадок5. С конца IX в. началось восстановление наук, так называемое «византийское Возрождение». Появились писатели, ученые, стремившиеся вернуться к истокам античной мудрости. В IX в. был составлен толковый словарь греческого языка Свида, сохранивший для последующих веков уникальные отрывки древних авторов. Лексикон Свида был также источником биографических и библиографических сведений о писателях античности.
— начала X в. на Запад. От Бухары и Самарканда до Севильи и Кордовы арабская рецепция античности способствовала созданию новых культурных ценностей. Арабы порой искажали в своих переводах древнегреческие сочинения, порой усовершенствовали и обновляли их (особенно в области медицины и математики). Благодаря смешению языков и разнообразию философских взглядов, приведших к веротерпимости, в городах Андалузии и Сицилии создались как бы передаточные пункты, по которым с Востока на Запад проникали научные трактаты и поэтические легенды. Мифы Платона воспринимались там вместе с рассказами из «Тысячи и одной ночи». Следует также принять во внимание постоянные и оживленные сношения с Ближним Востоком и Византией средиземноморских и адриатических западных городов, особенно Венеции, Неаполя, Палермо, Генуи и Барселоны.
Для развития арабо-европейской культуры высокого средневековья X— XIII столетий первостепенно важным было изучение Аристотеля. Еще в 832 г. калиф Эль Мамун основал в Багдаде высшую школу и при ней коллектив переводчиков под руководством Хонаина бен Исаака. Арабские и еврейские ученые переводили авторов Древней Греции непосредственно с греческого, а также с сирийского. Одним из значительнейших представителей грецизиро-ванной арабской мысли, сочетавшим, как Михаил Пселл, Аристотеля и неоплатонизм, был астроном и философ «узбек» Аль-Фергани (конец IX — начало X в.), из книги которого «Начала астрономии» черпал свои познания по астрономии Данте.
— явление вполне понятное на этом важном этапе развития человечества. Параллельные явления в эту Эпоху наблюдаются равным образом в Малой Азии и на Кавказе — в Армении и Грузии. В арабской Испании процветало свободомыслие, граничащее не только с деизмом, но с прямым исповедованием материалистических взглядов, вызывавших отповедь и мусульманских вероучителей, и католических богословов. Аверроэс (Ибн-Рошд, 1126—1198) из Кордовы рассматривал материальный мир как вечно существующий и создал теорию о всеобщем объективном разуме; он повлиял на итальянскую литературу (в XIII в. его идеи находим у Гвидо Кавальканти и Данте).
Для Западной Европы XII—XIII столетий арабская культура была как бы преддверием науки и философии. Гуманисты XIV—XV вв. стали бороться с арабским влиянием, требовали «очищенного» Аристотеля и подлинного Платона. Отрицание арабских источников мудрости можно обнаружить уже у Петрарки. Нельзя не заметить, что отказ от Авиценны и Аверроэса был лишь временным. Аверроизм ожил в падуанской философской школе XV—XVI вв.
Начало нового периода в развитии наук и литературы в Италии, вышедшей из лангобардской ночи, неразрывно связано с греко-арабской и византийской культурой. В XII—XIII вв. становится значительным в Италии влияние Франции и Прованса, куда, по утверждению парижских, орлеанских и шартрских ученых мужей, культура древности была «перенесена» из Рима и Афин. Следует заметить, что и в этом процессе арабы играли важную роль. Французы и их английские ученики устремлялись в XI—XII вв. в арабскую Испанию и даже в Сирию в поисках новых знаний. Первая из европейских литературных поэзий — провансальская — необъяснима без влияния арабских портов Кордовы и Севильи.
высшие школы в Европе. Новые знания проникали на Запад из Сицилии, но главным образом из арабской Испании, где переводились и комментировались рукописи античных ученых. Из Константинополя любители науки привозили в Салерно, Неаполь, Палермо списки древнегреческих философов, медиков и математиков. Европа получила от Востока геометрию, арабские цифры, несколько позже — начала алгебры. В Сицилии в середине XII в. Аристипп Палермский перевел с оригинала два диалога Платона («Федон» и «Менон»). Он же привез из Константинополя арабский текст «Алмагеста» Птолемея. Обновление наук произошло не сразу — Это был процесс постепенного, медленного накопления, однако последствия культурных заимствований у Востока для Западной Европы были весьма значительны.
Появились первые средневековые университеты в Италии и во Франции. В них изучались прежде всего практические науки: медицина, юриспруденция, математика. К «практическим» наукам (сулившим студентам обеспеченное существование) принадлежало и богословие. Гражданское римское право колебало устои феодального общества. Обновленная наука могла быть всегда использована как оружие в защиту не только государя против папы, но также тородских коммун против всякой тирании. Филология и риторика, восходя к римской традиции, были подготовительными ступенями для изучения остальных наук; в XII столетии гуманитарные и философские знания развивались преимущественно во Франции и Англии. Итальянцы славились как медики, астрономы, юристы. Первым европейским университетом считается Болонский, где блистал знаток римского права магистр Ирнерий (XII в.). Болонская юридическая школа стала университетом в 1158 г. на основании привилегии, данной императором Фридрихом I. Известная медицинская школа в Салерно восходит к середине XI в. В 30-х годах XIII столетия были основаны университеты в Неаполе и Падуе. Математические штудии были необходимы купцам, астрологам и архитекторам. Европейской известностью пользовалась в течение нескольких столетий «Книга счетов» Леонардо Фибоначчи из Пизы (ок. 1170—1240), купеческого сына. Детство Леонардо Фибоначчи провел в Северной Африке, где выучился арабскому языку. Он переводил греческих и арабских математиков на латынь (в том числе Эвклида). При дворе императора Фридриха II в Палермо Фибоначчи участвовал в научных спорах. От него начинается школа итальянских математиков, преподавателей и практиков, которая в XV в. дала Леоне Баттиста Альберти, Пьеро де Франчески, Луку Пачоли, оказав значительное влияние на Браманте, Леонардо да Винчи и других строителей и художников Возрождения.
Вторым великим стимулом культуры высокого средневековья была латинская литература V—VI вв. То замирая, то частично возвращаясь к своим истокам, традиция позднеримской образованности, особенно риторики и пиитики, но также неоплатонизма, проявилась в XI—XIII столетиях с удивительной силой, если не всегда с достаточной чистотой и ясностью.
В рассматриваемую нами эпоху не проводилась граница между Вергилием, Овидием, Горацием и авторами IV—VI вв. н. э-—Авзонием, Пруденцием, Августином, Боэтием. Литература императорского Рима как бы непрерывно продолжалась в эпоху высокого средневековья, забывшего о варварских нашествиях. Кроме Вергилия и Овидия, авторы средневековья особенно ценили латинскую литературу «эпохи упадка» (IV—VI столетий), причем не делали существенной разницы между христианами и язычниками. Язычник Макро-бий был величайшим авторитетом в глазах средневековых платоников и комментаторов Вергилия. «Брак Филологии и Меркурия» Марциана Капеллы стал школьной книгой. Вергилий был для Макробия, как и для авторов средневековья, непререкаемым авторитетом в вопросах философии и науки вместе с Гомером, Платоном и Цицероном.
В сочинениях Макробия и его друга Сервия неоплатонизм противопоставляется христианству, а также учению Эпикура. В их представлении вселенная является огромным единством, храмом извечного божества, перводвигателя всего сущего, создателя изначального разума, откуда происходит душа, оживляющая небесные светила и людские тела, животных и растения. Отсюда — вечная связь «верхнего» и «нижнего», совершенного и совершенствующегося. Это и есть спустившаяся с небес на землю «золотая цепь» Гомера (см. «Илиаду», VIII, 19—27) античных и средневековых авторов (выражение, встречающееся и у Гёте6 средневековья — от Шартрской школы до Данте.
Не менее удивительна, чем успех Макробия, история славы другого автора IV — V вв. н. э., поэта Клавдиана, в XII — XIV столетиях (к нему снова вернулись в XVII в). Изысканный язык Клавдиана и его мифологический мир были малодоступны раннему средневековью. К стихам Клавдиана вернулись в XII в. во Франции и Англии, что указывает на усовершенствование грамматических знаний и на развитие художественного восприятия. Успех Клавдиана в XII в. был столь велик, что Алан из Лилля (1128—1202) счел нужным написать порму «Антиклавдиан». Ученый французский порт, испытавший сильное влияние платонизма, противопоставлял совершенного человека, созданного Натурой, Руфину Клавдиана. Алан из Лилля положил основание нового жанра — философской рпопеи. В порме Алана христианство отодвинуто на второй план, легенда об искуплении Христом ветхого Адама забыта; нового человека творит богиня природы, торжествующая при помощи аллегорических Добродетелей над сонмом Пороков, выпущенных из преисподней фуриями. Замысел Алана из Лилля повлиял на Данте («Чистилище») и на Мильтона («Потерянный рай»). Сам образ творящей Природы в порме старофранцузского порта напоминает Прозерпину Клавдиана.
В XII в. натурфилософия Макробия была воспринята Б. Сильвестром, который вслед за неоплатониками, противореча христианской догматике, писал, что мир вечен, а не сотворен, как утверждали также некоторые арабские философы. Он отзывался весьма пренебрежительно об аргументах католических теологов в пользу сотворения мира. В латинской порме Б. Сильвестра появляется Гений, создатель совершенного человека. Понятие гениальности (ingegno), столь часто встречающееся в «Божественной Комедии», восходит, как показал Э- Р. Курциус, к учителю средневековых риторов — Квинтилиану.
В XII в. Франция стала культурным центром Западной Европы. Школы в Орлеане, Шартре и Париже привлекали иностранных студентов. Французский и провансальский языки получили в порзии равноправие с латинским и постепенно заменяли традиционный язык школы. Латинская литература и латинский язык оказали сильное и благотворное влияние на развитие литератур на новых европейских языках. Во Франции распространилось мнение о том, что науки из Рима и Афин «перенесены» в Париж. Обаяние французской культуры испытал в начале XIII в. Вольфрам фон Эшенбах, а в конце века — Данте. Вряд ли можно изучать итальянскую литературу высокого средневековья, обходя молчанием имена магистров Шартра, комментаторов Вергилия и Платона, и не упомянув Абеляра и его парижского коллегу неоплатоника Гильома Конша. В те времена славился Готье де Шатильон, выдающийся порт и ученый, автор эпоса об Александре Великом и стихов, то приближавшихся к античным образцам, то ритмических, в духе лирики вагантов.
Поэтам XII столетия свойственно было, подобно поэтам XVI столетия, бродить среди руин Рима и писать стихи о его канувшей в веках славе. Ильдебер де Лаварден (1056—1133) за четыреста лет до Дю Белле написал об античных развалинах заслуживающую удивления элегию:
Даже обломки его прошлые славят века.
Из разрушенных зданий звучит священный голос былого. Французский порт XII столетия дивился статуям древних богов и героев и тонкому мастерству античных художников. Искусство рук человеческих превзошло создания самой Природы.
Из всего вышесказанного следует, что культура Западной Европы XI— XIII столетий отличалась большим разнообразием. Наследие античности воспринималось высоким средневековьем не всегда в том же плане и с той глубиной, как XV или XVI в. Но корни гуманизма и античной филологии следует искать во Франции, где Петрарке и его ученикам удавалось обнаруживать рукописи античных авторов, не доступные для эрудитов Италии7.
Основательное знание латинских поэтов (в том числе Горация, Марциала, Лукана, элегиков) у падуанских законоведов и «предгуманистов» во главе с Альбертино Муссато в начале Треченто необъяснимо, если не принять во внимание занятия античной литературой в XII и первой половине XIII столетия.
«Божественной Комедии» не знал греческого и не восходил к первоисточникам. Сочинения платоников Шартра XII в., писатели Рима, воспринявшие идеи Плотина и Порфирия, наконец, средневековые переводы диалогов Платона были источниками Данте и других поэтов «сладостного нового стиля». Если не существовало перевода «Федра» в XIII в., это произведение античного мудреца все же было известно Альберту Великому, одному из осведомителей Данте в древней и арабской философии, и отразилось в «Божественной Комедии». Современный французский дантолог Андре Пезар обнаружил нимф из «Федра» в поэме Данте — на лужайках земного рая и у берегов Леты и Эвноэ8. Эти нимфы в глубинном значении — добродетели, на поверхности мировых явлений — звезды:
Мы нимфы — здесь, мы — звезды в тьме высот...
«Чистилище», XXXI, 106; перевод М. Лозинского)
Бруно Нарди указал на близость «литературных идей» поэтов «сладостного стиля» к мифам «Федра». Таким образом, пишет Нарди, в спорах о природе любви, которые возникли среди итальянских стихотворцев в XIII в., как бы обновились мысли, развитые в «Федре» Платона, «вместе с Данте мы приходим к новым открытиям природы божественного Эроса». Мнение, высказанное в «Федре» Платона о том, что истинное красноречие неотделимо от чистосердечного выражения душевных чувств, прозвучало через тысячелетие с новой силой в известных стихах Данте о принципах искусства «сладостного нового стиля»:
То я внимателен; ей только надо
Мне подсказать слова, и я пишу.
{«Чистилище», XXIV, 52—54)
Рикард де Сен Виктор писал в том же духе средневекового платонизма, что любовь «или вся внутри, или нигде» и что «тот лишь может достойно говорить о ней, кто слагает слова сообразно с тем, что диктует сердце» 9.
«сладостного стиля» влияли те тексты, философские и теологические, в которых фантазия, по-новому осмысляя слова, находила пищу для поэтического творчества.
Возникает вопрос, как та или иная философская система может воздействовать на поэзию, и если может, то в какой степени и в каких границах. Примеры вполне своеобразного восприятия схоластических текстов заставляют еще раз усомниться в том, что можно механически подставлять к терцинам «Божественной Комедии» и канцонам «Пира» тексты Фомы Аквинского, который «все объясняет» в комментариях Скартаццини, Ванделли и Бузнелли. В индивидуальном восприятии философских идей, превращенных в идеи литературные, Данте не подчинялся строгости схоластического мышления, а противопоставлял —сознательно или стихийно — свое мироощущение традиции. В то же время опоэтизированные тексты Бернарда Клервоского, Иоахима Флорского, Бонавентуры, порожденные фантазией, несомненно воздействовали на поэзию Дученто, но это воздействие не было прямым, а преломлялось через призмы различных индивидуальностей. Своеобразное восприятие философских идей XII—XIII столетий в среде «сладостного нового стиля» свидетельствует о приближении новой культурной эпохи. В те годы, когда Данте писал «Монархию» и трактат «О народном красноречии», томизм замыкался в монастырях доминиканцев, а аверроизм, осужденный католическими богословами в 1277 г., пленял умы с новой силой.
Аверроэс был хорошо известен во Флоренции, где последователем скептического арабского философа, склоняющегося к материализму, был Гвидо Кавальканти, первый друг Данте. Иоанн Дунс Скотт в Оксфорде и Париже подверг сомнению религиозные взгляды XIII столетия; его продолжателем в XIV в. был Оккам, всегда скользящий на границе ереси. Данте упоминает часто Альберта Великого, который, в значительной степени расходясь с Фомой Аквинским, считал лучшими толкователями Аристотеля таджика Авиценну и араба Аверроэса. Альберт не требовал, чтобы философская мысль была всегда в полном согласии с богословской. «Теологические принципы не согласуются с физическими»,— писал Альберт в «Метафизике». Он советовал тем, кто стремится познать христианскую истину, отложить пересказы Аристотеля и читать истолкователей Священного писания. Таким образом, опасная для спасения душ теория о «двух истинах» присутствовала и в сочинениях Альберта Великого. По некоторым сведениям, Сигерий из Брабанта, осужденный в 1277 г. в Париже как еретик и последователь Аверроэса, был учеником Альберта. Из сочинений Альберта Великого Данте черпал свои знания арабской философии, психологии и метафизики, а также из «Книги причин», приписываемой Аристотелю, которая на самом деле — бревиарий из сочинений неоплатоника Прокла и его последователей.
Основной мыслью Данте в «Пире» было утверждение двух властей на земле: императорской и папской, причем светская независима от духовной и восходит к Древнему Риму. Это соответствовало двум целям человечества: природной и сверхприродной. Природная, земная, вела к «блаженству этой жизни», ее поддерживают воля и разум, не зависимый от церковной догматики. Воля к благоденствию присутствует в гражданских законах, ее воплощением должен был быть император. Таким образом проявляется деятельность, согласованная с разумом и моралью. Принципы всемирного государства разрабатывает светский философ, советник императора. Церкви предоставляются только дела духовные, относящиеся к бессмертию души и вечному блаженству. Жадность и стяжательство вызывали ненависть, вражду и войны. Всемирное государство призвано устранить причины войн, уничтожить границы между королевствами, герцогствами, городами, отменить право собственности на землю. Символ стяжательства (и в то же время папского Рима), Волчица должен быть изгнан и уничтожен Псом (Veltro), символом императора. Только владыка всемирного государства может желать добра для всех людей, лишь благодаря ему люди, преследующие свои мелкие цели, движимые честолюбием и стяжательством, смогут достигнуть совершенства еще здесь, на земле. Аристотель в «Политике», продолжает Данте, говорит о том, что «в извращенном государственном строе порядочный человек делается скверным гражданином, в то время как в правильном строе понятия порядочного человека и хорошего гражданина совпадают». В отдельных городах и разъединенных государствах правители преследуют свои мелкие цели, не думая о благе всего человечества, и заставляют людей подчиняться их интересам, которые не совпадают ни с пользой отдельных граждан, ни с общими целями человечества10. Величайшим бедствием для христианского мира был «дар Константина», императора, который незаконно отдал папе значительную часть Италии вместе со столицей — Римом. Данте еще не знал, что «дарственный акт» императора Константина — фальсификат (он будет разоблачен в XV столетии в трактате Лоренцо Валлы). Болонские юристы гибеллинских убеждений с XII в. опровергали законность «дара Константина», однако никто до Данте с такой силой не защищал права империи на ее древнейшую территорию против притязаний папского престола 11.
«Монархии» как высшего судии светских дел, который опирается на чистый разум, а не на догматику, было новым явлением в средневековом сознании, подготовленном длительной эволюцией юридической и философской мысли в XII-—XIII столетиях. Напомним, что в этической системе Данте справедливость играет первостепенную роль. В изгнании Данте написал канцону о трех аллегорических дамах — Справедливости, Правде, Законности. Они всеми отвергнуты, им нет нигде прибежища на земле, захваченной тиранами и насильниками. Неприкаянные, они бродят, как нищенки. В прекрасной статье польского ученого, историка права Г. Л. Сайдлера говорится о том, что у юристов Болоньи (у которых учились Данте и Чино да Пистойя) справедливость почиталась источником всякого права. Легисты XII—XIII столетий сделали из нее этическую доктрину. Справедливость была для болонцев самой высокой моральной ценностью12.
«Монархии», следуя принципам Аверроэса, утверждает единство человеческого рода. Само учение о единстве целей всего человечества исходит из теорий арабского философа.
«В «людском роде» Данте действительно выражена впервые современная идея Человечества: мы могли бы сказать, что само понятие «человечество» впервые предстает перед европейским сознанием как светское подражание религиозного понятия церкви»,— пишет Этьен Жильсон. Мысль эта в основе своей верна, но то, что кажется Жильсону подражанием (и, следовательно, продолжением) вселенской идеи церкви в мирском и светском, на самом деле является в «Пире» и «Монархии» оппозицией учению римской курии, что достаточно ясно обосновал Нарди.
В XIV столетии сторонники папской власти, как светской, так и духовной, недаром увидели в идеях Данте опасную ересь, исходящую в своих философских предпосылках из аверроизма. Если верить Боккаччо, кардинал Бертрандо дель Поджетто приказал сжечь рукописи «Монархии» и хотел подвергнуть сожжению в 1329 г. кости порта. Однако сеньору Равенны Остазио да Полента и флорентийскому кавалеру Пино делла Тоза удалось отговорить неистового прелата от святотатственного для итальянской культуры аутодафе. Именно в Это время (между 1327 и 1331 гг.) возникло небольшое латинское сочинение доминиканского монаха из Римини Гвидо Вернани, человека начитанного и владеющего пером, против «Монархии» Алигьери 13.
Вернани, желая опровергнуть аргументы Данте о необходимости всемирной монархии, прибегает прежде всего к Аврелию Августину, который в своем «Граде Божием» с предельной резкостью (мы бы сказали — манихейской) разделил мир на две части: добрую и злую, божью и дьявольскую, церковь и светское государство. Хотя папа Гелазий в своем послании к византийскому императору Анастасию I (494 г.) и признавал две власти: императорскую и папскую, однако он считал, что священен только авторитет епископа. Земной владыка — мирянин; не имея благодати и будучи человеком грешным, он не может объяснить миру мир,— полемизируя с Данте, заявляет Вернани.
Частное собрание, местонахождение неизвестно
Достижение блаженства не есть дело всего человеческого общества, но каждого в отдельности, ибо «одна цель у человека, другая — у всего рода человеческого». Нельзя, по мнению Гвидо Вернани, обрести такого монарха, который мудростью и моральными своими качествами превосходил бы всех остальных людей. Среди государей больше тиранов и грешников, чем праведников. Истинный монарх — Христос. Римская империя была не чем иным, как царством дьявола. Поэтому претензии Фридриха Гогенштауфена, объявившего себя «законным собственником» территории Римской империи,— наваждение нечистого. Эти аргументы должны были поколебать утверждения не только Данте, но и других сторонников империи.
Особенно интересны для развития спора о мировом государстве в XIV столетии сочинения друга Данте, поэта и профессора юриспруденции Чино да Пистойя (1270—1336), который защищал гибеллинские принципы и в стихах, и в ученых трактатах. Чино пошел в своей защите светского государства во многом дальше Данте. Еще до Марсилия Падуанского Чино высказал мысль о том, что император не только должен советоваться с мудрецами, но и получить власть от народа (а не от папы). Тогда над императором не будет иной власти. Император должен опираться на философию права. Тогда власть не будет деспотической, но разумной. Чино признает право подданных оказывать неправедному государю вооруженное сопротивление. Позднее рту мысль разовьет ученик мессера Чино, знаменитый легист Бартоло да Сассоферрато. Чино да Пистойя утверждал священное, божественное право народа, превосходящее право государя. Чино, продолжая правовые идеи болонских законоведов XIII столетия и развивая мысли Данте, разрушал саму идею феодальной иерархии.
к римскому идеалу вселенского мира и единого государства, утверждал Гревс, восходит трактат Данте «Монархия».14
вечного мира. Трактат Данте «Монархия» не является, по мнению Грабаря, реакционным произведением, выражающим идеи средневековья. Данте предчувствовал будущее общество и более совершенное устройство человечества15.
От конца XI до начала XIV столетия в Европе происходил сложный процесс возвращения к античной культуре, и в то же время возникали своеобразные, неведомые древности явления. Появились мыслители и деятели просвещения, которые стремились, изучая иноязычные тексты, проникнуть в сокровищницу эллинской мудрости. В рту эпоху зародились европейские университеты, обновились знания медицины, географии, права, математики. Возникали города, создававшие общественные формы жизни, нарушавшие феодальные уклады. Поэзия на народных языках — в значительной степени под влиянием латинских образцов (но также восточных)— вышла из эпической стихии во Франции и Германии, в Италии стала литературой, обогащенной новыми жанрами. Возникает великий соблазн назвать культуру этого времени предвозрождением, тем более что родственный процесс происходил в это время в Византии и в мусульманском мире, на что указал Н. Конрад. В свете современного знания становится все яснее тесная связь стран и областей Средиземноморского бассейна с Ближним Востоком, хранившим традиции греческой науки и усовершенствовавшим многие отрасли знания.
Заметим, что у нас постепенно укоренились термины «грузинское Возрождение» (Ш. Нуцубидзе), «армянский Ренессанс» (В. Чалоян), которые применяются к периоду IX—XIII вв. культурной истории народов Кавказа и Малой Азии. Известно, что Армения и Грузия восприняли византийскую образованность, отражали все ее перемены и не остались равнодушными к культурным сдвигам в Константинополе, происходившим на рубеже IX и X вв. Если считать «ренессансной» культуру этого периода времени на Востоке, то верно ли называть «средневековой» (не без оттенка мрачности) культуру Франции XII в.? Если Руставели — «порт Возрождения», то почему Кретьен де Труа «поэт средневековья»? Если чтение и усвоение идей Платона, Аристотеля и даже Дионисия Ареопагита на Кавказе свидетельствуют о возрождении классической древности, то почему зачислять в другую культурную эпоху Францию и Англию, где прекрасно знали этих авторов в те же времена? Получается, что, поскольку Псевдо-Дионисий Ареопагит идентифицируется с грузинским царевичем Петром Ивером,— он писатель прогрессивный, подготовляющий «Возрождение» 16— типичный представитель «темных веков» и едва ли не ретроград.
Как нам кажется, осторожнее было бы объединить Восток и Запад X—-XIII столетий под термином высокого средневековья, оставив наименование Ренессанс итальянской культуре XIV—XV вв., медленно распространившейся по другим странам Европы. Такая периодизация была бы, на наш взгляд, уместнее и потому, что с марксистской точки зрения культурные процессы неотрывны от процессов экономических. Именно Италия, как отмечал еще Энгельс, была первой страной, вступившей на путь нового экономического развития в XIII— XIV вв., в то время как в XI и XII столетиях — ив ЗапаДной Европе, и на Кавказе — система феодализма была еще непоколебима (хотя нельзя отрицать начавшегося, уже в этот период времени, влияния на политическую жизнь городских элементов).
в Италии этого времени культурные достижения предыдущих столетий усложнились и как бы приобрели новые формы, особенно в поэзии, живописи, теории литературы и в науке о праве и государстве. Подчеркнем еще раз, что не произошло «отказа» от прошлого, никто не осудил своих предшественников и не отряхнул отеческий прах от ног своих. Происходила трансформация уже существующего, и в то же время с большей интенсивностью воспринимались влияния арабского и византийского Востока. Заметим, что историки не удивляются тому, что греки оказали большое влияние в конце XIV — начале XV в. на итальянцев, в то же время византийское влияние на культуру Италии XII— XIII столетий часто отрицается, особенно в живописи. Однако нельзя понять творчество Джотто и Дуччо вне тех процессов, которые происходили в искусстве византийских провинций на Востоке и на Балканах. На самом деле перерыва в связях между Византией и латинским Западом не существовало. Неоплатонизм Пселла (XI в.) проник во Флоренцию через посредство Плетона и Виссариона в XV в., но платоновские диалоги «Менон» и «Федон» были переведены Генриком Аристиппом в Сицилии еще в середине XII в.
На исходе XIII столетия появился Данте и затмил всю средневековую литературу, законным наследником которой он был. Без знания поздней античности и латинской литературы XII в., игнорируя арабскую философию и схоластику, не ознакомившись с поэзией провансальских трубадуров, нельзя понять произведений Данте. Эти знания обязательны, так же как основательная осведомленность в политических и социальных процессах Дученто и Треченто. Наследник культуры высокого средневековья, Данте переосмыслил ее достижения и проявил необычайную самостоятельность в философских воззрениях. Он был творцом первой утопии нового времени и неумолимым судьей своей эпохи.
—XIII вв. писателям Западной Европы удавалось творить поэтические миры, пленяющие воображение, на основе народных сказаний (бретонский цикл, Нибелунги). Подражания римским классикам, даже самые удачные, оставались подражаниями. Данте вступил в единоборство с непревзойденным Вергилием и победил его, тем самым он впервые осуществил ренессансный идеал: достигнуть высокого уровня древних и превзойти его. Сила воображения Данте была более мощной, чем фантазия народных певцов и сказителей. Его гений оставил далеко за собой художественное мастерство авторов «Тристана» и «Парсифаля». Первый в истории европейской литературы нашего тысячелетия он создал вполне индивидуальную «поэтическую систему» и тем самым указал пути Ариосто, Шекспиру, Сервантесу.
После столетних споров историки пришли к заключению, что Данте нельзя навязать какую-либо философскую систему: томизм, платонизм, аверроизм. Великий поэт всюду находил мысли для поддержки и оправдания своих взглядов на мир. Он претворял эти философские концепции в литературные идеи, а идеи — в образы, которые человечество не может забыть в течение семи веков.
Данте не разъединял, но связывал две эпохи: средневековье и Возрождение. Как двуликий римский бог Янус, он был обращен и к прошлому и к будущему. Может быть, ту эпоху, которую мы окрестили предвозрождением, следовало бы назвать эпохой Данте.
1965
2. Как это сделал Л. Баткин в своей статье «Хроника Дино Компаньи, или Притча Данте Алигьери» (Средние века. Вып. 17. М., 1960, с. 374—387).
3.. Nardi В. La filosofia di Dante. Milano, 1930; Он же. Nel Mondo di Dante. Roma, 1944; Он же. Dante e la cultura medievale. Bari, 1949; Он же. Dal «Convivio» alia «Commedia». Roma, 1960.
4. Curtius Е. R. La littérature européenne et le Moyen Âge latin. Paris, 1956.
— первой половины IX столетия, изданная в 1961 г. Однако выводы этого труда о некоем подъеме культуры при императорах-иконоборцах представляются нам не до конца убедительными, о чем писал также Я. Любарский в «Вопросах литературы» (1964, № 7).
6. «Dichtung und Wahrheit» (II, 8).
7. Ullman В. L. Studies in the Italian Renaissance. Roma, 1955.
8. Péezard A. Nymphes Platoniciennes au paradis terrestre.— В кн.: Medioevo e Rinasci-mento. Studi in onore di Bruno Nardi. Vol. 2. Firenze, 1955, p. 541—594.
—13).
11. Nardi В. La «donatio Constantini» е Dante. (В кн.: Nardi В. Nel mondo di Dante. Roma, 1944, p. 107—160).
12. Сайдлер Г. Л. Светская и церковная юриспруденция Италии в XII в.— «Известия высших учебных заведений. Правоведение», 1960, № 2, с. 137—143.
— В кн.: Dante und die Miichtigen seiner Zeit. Miinchen, 1960, S. 37—53.
14. Гревс И. М. Первая глава трактата Данте «De Monarchia». Опыт синтетического толкования,—В сб.: Из далекого и близкого прошлого. Пг.— М., 1923, с. 120—135.
— Средпие века. Вып. I. М., 1942, с. 79—96 (о Данте см. на с. 90—92). В последние годы на эту тему писал Л. Баткин.
16. Эту идентификацию, упорно отстаиваемую Ш. Нуцубидзе, аргументированно оспаривает ряд грузинских ученых-медиевистов. См.: Данелиа С. И. К вопросу о личности Псевдо-Дионисия Ареопагита.— В кн.: Византийский временник. Т. 8. М., 1956, с. 377—384.