ЛАТИНСКИЙ ЛУКИАН
В пору творческого самоопределения внимание Мора привлек к себе греческий писатель-сатирик II века н. р. Лукиан из Самосаты, отразивший в своих произведениях глубокий идеологический и социальный кризис близящейся к закату античной цивилизации. Скептический насмешник Лукиан, «Вольтер античности», по выражению Энгельса, пользовался дурной славой в средние века, которые не могли простить ему выпадов против христианской религии и ее ранних апологетов, но стал любимейшим писателем гуманистов Возрождения. Поджо, Эразм, Мор, а позднее Сервантес и Кеведо оттачивали свою мысль и стиль в школе сирийского атеиста, сражавшегося оружием сатиры с социальной несправедливостью, невежеством и ханжеством. Не только желание обогатить и углубить познания греческого языка было причиной обращения Мора к изысканной нервной прозе и утонченной риторике сатирика из Самосаты. Произведенный им отбор говорит о том, что Мор искал те произведения, в которых он находил проблемы, близкие к тем, что волновали его самого и его современников. Насколько выбор Мора отвечал потребностям времени, красноречиво свидетельствуют 16 изданий, которые выдержал в XVI столетии его латинский Лукиан, впервые изданный Эразмом в Париже в 1506 г.20
Два из трех переведенных Мором диалогов были написаны Лукианом в период увлечения философией киников и Мениппом, писателем-сатириком и философом кинической школы (III в. до н. э.), родоначальником жанра сатирического диалога. Диалог «Менипп, или Путешествие в подземное царство» представляет пародию на противоречащие друг другу учения основных философских школ Эллады и на самих философов, которые «заботятся в жизни о противоположном тому, чему учат». Эти нападки Лукиана Эразм переадресует в «Похвале глупости» своим противникам — богословам разных толков. Цель путешествия киника Мениппа в подземное царство — «узнать у прорицателя и мудреца Тиресия, в чем состоит добродетельная жизнь, которую должен избрать благомыслящий человек». В Аиде, изображенном в сатирически-гро-тесковых тонах, богачей и стяжателей ожидает весьма незавидная участь. Здесь они предстают в своем естественном виде — нагими — и ничем не отличаются от тех, кого некогда обирали и притесняли, разве только двойной порцией ударов бичами и других кар. Те, кто «были при жизни могущественны и наглы», цари и сатрапы, один звук имени которых повергал в трепет покоренные ими народы, в царстве мертвых побираются и нищенствуют (как Ксеркс и Дарий) или должны чинить за гроши прогнившую обувь (как Филипп Македонский). Ненависть к богачам и сильным мира сего у сатирика беспредельна, так же как и его изобретательность в придумывании им наказаний. В Аиде создана своеобразная республика бедняков, где все дела решаются народным собранием. Это загробное народное вече принимает постановления о богачах, долженствующие навечно восстановить попранную справедливость.
К темам равенства людей перед лицом природы, к темам бедности и богатства, власти и злоупотребления ею Мор неоднократно будет возвращаться в стихах и в других своих сочинениях, но осуществление извечных надежд нищих и эксплуатируемых он перенесет из мира мертвых в мир живых в своей бессмертной «Утопии».
Диалог «Киник» является как бы исповеданием веры древнего хиппи — философа кинической школы, который, желая походить на естественного человека, отказывается от всех благ цивилизации. Он презирает золото и серебро, «так как из страсти к ним рождаются все бедствия людей: междоусобия, войны, заговоры, убийства». «Боги ни в чем не нуждаются,— заявляет киник,— а те, кто всего ближе стоят к богам, имеют наименьшие потребности». Даже внешне не желает он походить на «искажающих природу распутников». Идеал его «жить спокойно, делать, что захочу и дружески встречаться с кем пожелаю» был желанным и для Мора, и его друзей-гуманистов, хотя и недостижимым из-за треволнений бурной эпохи, в какую они жили.
Рационалистическому складу ума Мора понравился диалог Лукиана «Любитель лжи, или Невер», где автор не жалел иронии, потешаясь над склонностью к суевериям и идолопоклонству не простого народа, а философски образованных людей, доверчиво допускавших морочить себя магам, заклинателям, ясновидящим. Лукиан разделяет воззрения великого философа-материа-листа античного мира Демокрита Абдерского, который считал чушью веру в духов и призраков, в явления душ умерших, в пророческие предсказания и всяческие прочие чудеса. На не менее легковерное и падкое до всего сверхъестественного общество XVI столетия «Любитель лжи» в переводе Мора должен был воздействовать подобно освежающему ушату холодной воды.
Помимо этих трех диалогов Мор (совместно с Эразмом) перевел составленную по всем правилам софистического красноречия защитительную речь «Тираноубийца» 21.
сцены, подобные Лукиановым.
Примечания
— London, Jale university Press, 1961, p. 113—116.
21. Thomae Mori Opera omnia latina. Frankfurt-am-Main, 1963, S. 257—282.