ПОЭТИКА ГОНГОРЫ
Великий поэт испанского барокко дон Луис де Гонгора-и-Арготе (1561— 1627) происходил из старинной дворянской семьи Кордовы. Первоначальное образование он получил в доме своего отца, судьи Франсиско де Арготе (фамилию Гонгора поэт унаследовал от матери, как последней в роде). До 1580 г. Дон Луис учился в Саламанкском университете. Особым рвением в изучении канонического права он не отличался и нередко сбегал с лекций на бой быков или проводил время в обществе актеров и за сочинением легкомысленных стихов. Получив сан священника, Гонгора направился в Мадрид. Надежды сделать в столице карьеру не оправдались, несмотря на блестящую образованность молодого патера (он в совершенстве владел латынью и древнегреческим) и родовитость. Долгое время Гонгора числился кандидатом на разные должности, но, не отличаясь ни ловкостью, ни обходительностью, так и не сумел добиться какого-либо доходного назначения или постоянной службы при дворе. Лишь в 1616 г., уже под старость, он получает звание капеллана его величества Филиппа III — место почетное, но не дававшее достаточных средств к жизни. В письмах Гонгора часто жалуется на преследующие его неудачи, на бедность, на одолевающих кредиторов, на распродажу имущества за долги. В Мадриде дон Луис напечатал кое-что из своих стихов, однако литературные успехи не баловали его. С подорванным здоровьем, мучимый сильными приступами головных болей, вернулся поэт за два года до смерти в родной город.
Веласкес. Гонгора. Бостон, Музей изящных искусств
Гонгоре не довелось увидеть напечатанными свои произведения: первый сборник «Сочинения в стихах испанского Гомера» («Obras en verso del Homero español») вышел посмертно в 1627 г., полное собрание стихотворений— в 1634-м. Слава величайшего поэта Испании пришла к нему только после смерти.
Ренессансный гуманизм продолжал жить в произведениях кордовского поэта, но претворившись в новые и непривычные формы. Литературоведы позитивистской школы занимались главным образом «обличением» Гонгоры, не пытаясь понять истоки его творчества и природу его поэтики. Интерес к творчеству одного из самых сложных и трудных поэтов в истории мировой литературы возродили в начале XX столетия не ученые, а порты. Первым среди тех, кто заново прочел и понял Гонгору, был Рубен Дарио, основоположник новой испанской и латиноамериканской поэзии.
Патриарху современной испанистики Рамону Менендесу Пидалю Лопе де Вега и Гонгора представляются как бы полюсами испанской литературы начала XVII в. «Несмотря на то, что в глубине души Лопе всегда оставался врагом поэзии Гонгоры,— писал Менендес Пидаль в статье «Темный и трудный стиль культеранистов и консептистов»,— он с наслаждением отдавался ее очарованию. Именно искренний и благородный порыв столь чувствительной ко всему прекрасному натуры художника, а не боязнь убийственного сарказма своего соперника, как обычно полагают, заставил Лопе восхвалять божественный дар кордовского порта. Это вынуждало Лопе смиренно принимать от него то, что понятно, и в немом восторге склоняться перед непостижимым». 1
Среди современных исследователей Гонгоры на первом месте стоит Дамасо Алонсо. Испанский филолог считает, что именно в так называемом «темном периоде» творчества (отпугивавшем литературоведов прошлого века) Гонгора написал самые замечательные стихи. В наиболее длинных своих произведениях «Сказании о Полифеме и Галатее», «Пираме и Фисбе» и, наконец, в «Одиночествах» («Las Soledades»). 2 Гонгора достигает подлинной виртуозности. В произведениях этого периода трудно найти неполнозвучные стихи. Стиль нагнетен, он изобилует метонимиями, метафорами, гиперболами. Порт вводит в свой текст латинские слова, усложняет конструкции фраз. Но Гонгора открывается читателю не сразу,— чтобы войти в мир поэта, его нужно изучать, подобно тому как изучали в школах греческих и латинских авторов.
По мнению Дамасо Алонсо, «Одиночества» являются самым совершенным поэтическим произведением XVII столетия. Алонсо думает, что широко бытовавшее в европейском литературоведении представление о «местном колорите» испанской литературы XVII в., представление, составленное главным образом на основе плутовских новелл (пикареско), романа и бытовой драмы, выключало Испанию из общеевропейского литературного процесса, неоправданно ее обособляя. Между тем испанская поэзия, при всем ее своеобразии, развивалась в едином потоке европейской литературы.
Одной из особенностей средневековой испанской поэзии было ее теснейшее соприкосновение с арабской; контакт этот сохранился в XVI и XVII вв. Наиболее арабизированной из всех испапских провинций была Андалусия; поэтому в андалусских песнях арабские мотивы сохранялись очень долго и не изжиты в настоящее время.
Гонгора родился в Кордове, бывшей столице арабского халифата. В 1927 г. Эмилио Гарсиа Гомес открыл в Египте «Книгу знамен», составленную андалусским арабским поэтом Абен Саидом в 1243 г. В поэтической технике этого сборника андалусских (и нескольких африканских) песен нас поражает стремление заменить реальный план планом воображаемым. Составные ее элементы следуют формуле: а — кажется аи а подобно аи а и есть а,. Получаются две линии: фантастическая и реальная. Замена одной линии другой создает стихотворение, трудно понимаемое теми, кто не привык к подобному способу выражения. Читая сборник арабского порта, постепенно привыкаешь к этим заменам... Например, если в плане реальном: река — А, ветер — В, волна — С, ветки дерева — D, то в плане воображаемом А превратится в бумагу, В — в писателя, С — в сочиненное писателем и D — в читателя. «Ветви, которые ветер склоняет над волной», приобретают смысл: «Читатель склоняется над бумагой, исписанной писателем». Эта система отразилась в поэзии Гонгоры, не будучи, конечно, его единственным приемом3. Возьмем строку из «Первого одиночества» («Soledad Primera», V, 244—245):
... juntaba el cristal liquido al humano,
рог el arcadur bello de una mano.
(Дословно: текущий хрусталь (вода) соединялся с человеческим лицом через прекрасную бадью •— руку, т. е. рука наклоняет колодезную бадью.) Смысл весьма прост, и в нем нет никакого мистического или затаенного плана, все дело в системе выражения. Этот двухлинейный арабский прием, с помощью которого Гонгора нередко зашифровывал свои стихи, другими поэтами барокко не употреблялся.
У Гонгоры глубоко укоренилась привычка к многосмыслию и параллелизму значений. Например — прекрасный по звучанию стих из оды на взятие Ларачче (1614):
En roscas de cristal serpiente breve.
Точный перевод был бы: «В спиралях хрусталя короткая змея», т. е. в спиральном движении воды появляется небольшая змея — малая волна.
Гонгора писал различными размерами, сонеты его следуют итальянским образцам и сохраняют все тонкости версификации и рифмовки. Он прибегает к октавам, бывшим в моде в XVI в., и к терцинам. Кордовский поэт писал также романсы в традиционном испанском стиле, канцоны, иногда напоминающие по содержанию итальянские капитоли. Деление его произведений на поэмы и мелкие стихотворения довольно условно. К поэмам причисляют обычно «Сказание о Полифеме и Галатее» и «Одиночества». Поэт успел написать только первое и второе «Одиночества».
Нельзя сказать, что сюжет о Полифеме являлся новостью в ренессансной поэзии. В эпоху барокко на эту тему писали в Италии Стильяни и Марино, в Испании — Луис Карильо де Сотомайор. Они следовали Овидию, но основная тема звучала у каждого поэта несхоже с другими. Наибольшую оригинальность проявил Гонгора. Все внимание автора сосредоточено на страши-лише Полифеме. Одноглазый великан среди легендарных Сицилийских гор поет о своей безответной любви к нимфе Галатее. В песне циклопа бушует неразделенная страсть, звучат порывы отчаянья, которые сменяются глубокой печалью одинокого безобразного существа. Где-то вдали, на одетом жемчужной пеной прибоя побережье, мелькает желанная и недоступная нимфа. В описаниях и лирических монологах Гонгора предстает во всем блеске ранней поэзии барокко. Обилие тропов, сравнений, латинских конструкций, неологизмов, обычно образованных от латинских корней, поначалу способно спугнуть неподготовленного читателя. Медленно вчитываясь в стихи «Сказания о Полифеме», начинаешь понимать, что поэтические приемы автора глубоко продуманы и отвечают дикому, красочному, полному контрастов миру сицилийской природы и ее древним мифам, в наше время вновь вызванным к жизни в творчестве сицилийского поэта Квазимодо.
Темы Гонгоры всегда предельно просты, его исполнение предельно сложно. Каковы темы «Одиночества»? — Кораблекрушение, юноша, выброшенный волнами на берег острова, ловля рыбы, жизнь леса и его обитателей.
Поэзию Гонгоры и его последователей называли в Испании «гонгоризмом» и «культизмом» из-за того, что он и некоторые поэты его школы употребляли слишком много латинских слов, уже непонятных для испанцев, которые не прошли через классические штудии. Это были ученые слова, а не трансформированные из вульгарной латыни испанские. Например, латинское delicatum по-испански звучит delgado, в словаре культистов — dilicado. Латинское speculum дает при нормальном развитии в испанском espejo, а в языке культистов — especulo. Влияние латинского у гонгористов сильно не только в лексике, но и в синтаксисе: испанские фразы построены по типу латинских, в них часты инверсии и гипербат, перестановки слов4.
По существу между консептизмом и культуранизмом разницы не было, за исключением того, что последователи Франсиско Кеведо (1580—1639) писали более простым испанским языком, без бьющих в глаза латинизмов. Испанское барокко было порождено тем этапом в эволюции литературы Возрождения, который мы называем маньеризмом. В маньеристических приемах многое происходило от общеевропейского наследия позднеримской риторики. Например, тот же образ, что в «Первом одиночестве» Гонгоры (556): «Pintadas avez, citaras de plume» (пестрые птицы, гитары из перьев),— Э- Р. Курциус находит у Алана из Лилля, у Готье Мапа, у Петра Рига, у Жана де Гарланда, т. е. у писателей средневековых. Вероятно, эта метафора, восходящая к поэтам конца античности, стала общим достоянием 5 (собственными или почерпнутыми из античных авторов) является характерным для всей маньеристической литературы.
Отсюда можно заключить, что разобраться в становлении испанского барокко — дело нелегкое. Наряду с несомненным пользованием поэтическими приемами арабо-андалусской поэзии в нем значительно влияние греколатинской культуры, сказывающееся даже в синтаксисе некоторых поэтов. Испанское барокко не теряло связи ни в литературе, ни в архитектуре с латинским средневековьем и с поэтикой XII столетия, которая уводит нас к периоду серебряной латыни. При этом мы видели, что итальянские размеры и формы (канцоны, сонета и пр.) часто встречаются у Гонгоры и поэтов его школы и что связь испанского барокко с ренессансной Италией продолжается. Однако у Гонгоры есть ощущение того, что он порывает с прошлым и что в искусстве и поэзии начинается новая эпоха.
Даже взяв тему из античности, которая была обработана неоднократно до него, Гонгора идет своими путями и находит новую систему выражений. Овидий в «Метаморфозах» (XIII, 842) говорит кратко: «Aspice, sim quantus» (Взгляни, как я высок). Карильо Сотомайор просто перевел эту строку: «Mira que grande soy». Гонгора («Сказание о Полифеме», 409—410) переделал ее по-своему:
Sentado a la alta palma no perdona
Su dulce fruto mi robusta mano.
Гонгора любит удивлять своими метафорами, достигая эффекта неожиданности путем сопряжения предметов, далеко отстоящих друг от друга, например:
Quejandose venian sobre el guante
Los raudos torbellionos de Noruega...
Со стоном опустились на перчатку Норвегии стремительные вихри...
«как» или «подобно», а дает два параллельных ряда: бешено завывающий вихрь Норвегии и стремительно, с криками спускающиеся на перчатки сокольничих птицы объединены метафорой в едином образе. Или:
...de fugitive plata
la bisagra, aunque estrecha, abrazadora
de un Осéапо у otro.
... из стремительного серебра
охватив один и другой океан.
Скоба (или петля) из серебра (вода — серебро у Гонгоры обычно взаимозамещаемы) с определением «стремительное» превращается в воды Магелланова пролива. И здесь снова типичные приемы Гонгоры: замена, расширение значения, сведение совершенно несхожего (пролив — скоба). Теоретики барокко Грасиан и Тезауро скажут впоследствии: «Тут действует agudezza, быстрый разум».
Гонгора был художником, творящим сознательно, прекрасно знающим, чего он хочет, и способным теоретически обосновать свою поэтическую систему. Когда в 1613 г. он послал законченную рукопись поэмы «Одиночества» из Кордовы в Мадрид, ее встретил ропот возмущенного непонимания. В своем ответе анонимному рецензенту, расточавшему язвительные замечания о языке поэмы, Гонгора писал, что придал общеупотребительному языку совершенство и сложность латинского, желая сделать его «героическим языком», отличным от языка прозы6 . Неясность выражений побуждает читателя к размышлению, к активному творческому сотрудничеству с портом. Привычные слова и обороты речи не будоражат читателя, а неясность порта вызывает у читателя раздумья и вовлекает его в занимательный процесс разгадывания непонятного.
Гонгору отличали широта мысли, большая общая культура, многообразие интересов. Диапазон его возможностей широк: от взволнованной лирики до убийственного сарказма, от напевных ясных стихов в жанре народного романсеро до сложнейшей зашифрованной образности «Одиночеств».
Гонгора создал стиль испанского барокко. Новизна образов кордовского порта, смелость его метафор, оригинальность его поэтического языка явились причиной его влияния на поэтов Испании и Латинской Америки — от Рубена Дарио до Пабло Неруды.
1969
Примечания
1. Менендес Пидаль Р. Избранные произведения. М., 1960, с. 764.
é Gimenez. Madrid, 1956.
3. См.: Alonso Damaso. Poesia Arábigoandaluza у poesia Gongorina.— В кн.: Estudios у Ensayos Congorinos. Madrid, 1955, p. 31—65.
4. Alonso D. La lengua poetica de Gongora. Madrid, 1961.
5. Curtius E. R. La littérature européenne et le Moyen âge latin. Paris, 1956, p. 341; Gates Joiner. The metaphors of Luis de Gongora. Philadelphia, 1933, p. 95.
6. Менендес Пидаль Р. Избранные произведения. М., I960, с. 764.