У ИСТОКОВ
Освобождение Италии от чужеземного гнета и объединение страны завершилось только к 70-м годам прошлого столетия. Экономически и политически Италия отстала от больших европейских государств, особенно Франции и Англии. Плодами национальной революции 1859—1861 гг. воспользовалась итальянская буржуазия. Революционный пыл эпохи Рисорджименто угас, он стал не нужен торжествующим победу, пришедшим к власти буржуа. Давно прошли времена, когда Италия была мировым культурным центром и делилась дарами своей мысли и искусства с народами Европы. Века порабощения и разобщенности губительно сказались на итальянской культуре — творческим силам итальянской интеллигенции понадобится не одно десятилетие, чтобы преодолеть провинциализм.
К началу XX в. в литературе Италии стало сильно ощущаться французское влияние, вернее, влияния непрестанно сменявших друг друга поэтических направлений и школ: Парнаса, символизма, неоклассиков, кубистов. Итальянские юноши, получавшие образование в Париже, привозили на родину новые идеи. Вместе с тем кумиром молодых поэтов стал Леопарди, и глубокая романтическая разочарованность противопоставила себя буржуазному самодовольству. В годы, когда доживали свой век последние романтики, в итальянской литературе появилось новое течение, родственное школе французского натурализма,— веризм. Писатели-веристы сделали героями своих произведений бедняков Сицилии, несчастных и обездоленных тружеников из провинциальных захолустий. Возникший в период кризиса идеалов Рисорджименто, веризм захватил главным образом прозу и драматургию, в поэзии он сказался, быть может, некоторым усилением диалектальных черт.
Чтобы создать новую итальянскую поэзию, необходимо было, по совету Верлена, «сломать шею риторике» — отказаться от псевдореволюционного пафоса Кардуччи и декадентского словоблудия Д’Аннунцио, возродить лирическое начало. Звеном, соединившим на рубеже XIX и XX столетий прошлое и будущее, явилось творчество молодого туринского порта Гвидо Гоццано (1883—1916), именем которого открывается история итальянской поэзии Новеченто.
Гвидо Гоццано
Гоццано был человеком необычайной и разносторонней одаренности. Легко воспламеняющееся сердце лирика уживалось в нем с острым аналитическим умом сатирического писателя. Гоццано владел с равным блеском мастерством стиха и искусством прозаического повествования. Современники любили туринского поэта главным образом за остроумные сатиры, в которых осмеивались быт и нравы буржуазного итальянского общества начала века, а также за злые и веселые пародии на модные романсы. В последние годы итальянские ученые исследовали переписку, записи Гоццано, черновики и варианты его произведений, и только теперь выяснилось, какая огромная работа предшествовала появлению его сатирических персонажей. Все гротескные герои пародий и сатир Гоццано возникли из наблюдений над действительностью и имели вполне конкретных прототипов. Буржуазия была ненавистна Гоццано прежде всего за то, что она убила красоту и низвела искусство на роль служанки; быть может, в этом следует искать причины Эстетства поэта, иногда нарочитого, из духа протеста.
По своей природе автор язвительнейших пародий и эпиграмм был романтиком. Восторженные стихи и прекрасную прозу («Турин былых времен») посвятил он своему родному городу. Гоццано влюблен в его старинные палаццо, барочные галереи, площади и замолкшие фонтаны. Для усиления местного колорита он прибегает к формам и оборотам туринского диалекта, насыщенного галлицизмами. Гоццано воспевает Турин и как колыбель итальянского единства и государственности. Русскому читателю эти стилизации Турина напоминают «XVIII век» Андрея Белого. Однако Гоццано умел замечать и смешные стороны своих увлечений; в нем, как в Гейне, рядом с восторженным романтиком всегда находился сатирически настроенный критик. Описания Гоццано неизменно отмечены легкой иронической усмешкой — она спасает его от пассеизма.
Не удовлетворяясь действительностью, которая его окружала, Гоццано мысленно отправлялся в дальние странствия по странам и векам (недаром любимым его писателем был Жюль Верн). Экзотизм Гоццано испытал влияние французов, и все же он отличен от экзотизма Теофиля Готье и братьев Гонкуров. В 1912 г. поэту удается совершить уже не воображаемое, а реальное путешествие на Восток: по поручению газеты «La Stampa» он посещает Индию и Цейлон 1.
Даже то, что касается его собственной жизни (автобиографизм ему в высшей степени свойствен), Гоццано рассказывает, мешая прекрасное и смешное, трогательное и низменное. В сатиры он вводит лирические мотивы, особенно сильные в цикле «Синьорина Феличита». Тяжелая болезнь (поэт умер тридцати двух лет от туберкулеза) заставляла Гоццано жить на морском побережье, в горах и захолустных местечках, отсюда его отличное знание провинциального быта.
Мелкобуржуазная провинциальная обстановка раздражает порта. Даже в облике милой его сердцу синьорины Феличиты Гоццано усматривает смешные черточки и не может отказаться от беспощадно реалистических наблюдений:
Ты некрасива в скромном обаянье.
Почти по-деревенски ты одета.
В твоем лице, о доброе созданье,
И в рыжих волосах — сиянье лета,
А в косах — солнце, старого портрета
Фламандской кисти все очарованье.
Я вижу снова этот рот вишневый
(Когда ты ешь и пьешь, он так широк),
Квадратное лицо и лоб безбровый,
Слегка веснушчатый. Твой взгляд был строг,
Но искренней, сравниться он бы мог
С лазурью на фарфоре чашки новой.2
Манера письма Гоццано так своеобразна, что нелегко причислить его к какому-либо литературному направлению или школе. Скорее всего, его следует рассматривать как порта переходной поры, порвавшего с литературными традициями XIX в. и стремившегося к созданию нового. Гоццано осмеял певца буржуазной Италии Кардуччи и своего современника Д’Аннунцио, на которого писал злые эпиграммы. Риторика Кардуччи и Д’Аннунцио стала ненавистна и пришедшим вслед за Гоццано портам нового поколения 3. Однако влияние д’аннунцианства изживалось нелегко, отзвук его находим порой даже у герметиков. Нельзя, конечно, отрицать известной близости Гоццано к портике «сумеречников». Некоторые итальянские критики говорят о гоццановских традициях в творчестве Монтале и усматривают в синьорине Феличнте литературный прототип героини Монтале Доры Маркус. Стих Гоццано гибок, насмешлив и выразителен, но его портика еще не оторвалась от XIX в., новые идеи облекаются у него в старые формы. Перелом намечается у Палаццески, который новое вино вливает уже в новые мехи.
рифма полнозвучная и по большей части богатая, то у Палаццески наряду со стихами рифмованными появляются свободные стихи, без рифм.
Что это за моды?
Глупости химерические.
свободы поэтические —
Палаццески, как Велемир Хлебников, был наделен необычайным чувством звуковых возможностей слова. Его находками, достижениями, результатами его экспериментов с поэтическим языком в значительной степени воспользуются футуристы. В стихах Палаццески находим многие из элементов футуристической портики: любовь к звукоподражательным и ритмическим играм, изломанный синтаксис, отсутствие знаков препинания.
Там внизу
во дворе
бедный
фонтан
больной
в спазмах
слышите?
помолчит
и снова
кашляет...
(«Больной фонтан»)
смерть. Но, как тяжело больной старец, фонтан снова надсадно закашливается; он еще жив, он еще проскрипит:
Клоф клоп клок
Клоффете
Клоппете
Клоккете
4
Поэтическая деятельность раннего Палаццески была очень краткой. Первый сборник он издал в 1905 г. («Белые лошади»), второй — в 1910 г. («Поджигатель»), и лишь спустя три десятилетия увидела свет третья книга его стихов («Paesi е Figure», 1942). Палаццески надолго распростился с поэзией в те годы, когда звезда Маринетти и его школы восходила на литературном небосклоне. Имя Палаццески стояло под первыми манифестами, написанными Маринетти, но в 1914 г. поэт публично (письмом в журнал «Ла Воче») обрывает связи с футуристами, с которыми его поначалу сближало анархическое неприятие буржуазной действительности и которых он прежде именовал «литературным авангардом современности». Глубоко чуждой Палаццески была политическая программа футуристов, агрессивно воинственная и человеконенавистническая.
Молодые поэты начала века не остались в стороне от «движения за нравственное и духовное преобразование Италии, основание которому положил Бенедетто Кроче» 371. Властителем дум стал неаполитанский философ и литературовед, противопоставивший позитивизму свою эстетическую систему. Крочеанством переболело не одно поколение итальянской интеллигенции; в начале века его исповедовали многие порты и литераторы, чьи пути затем разошлись. Идеи Кроче ощущались в журнале «Ла Воче» (Голос), основанном в 1908 г. Джузеппе Преццолини. В нем сотрудничали не только порты сумеречного направления, создавшие «новейшую моду уныния», но также
Палаццески и Джованни Папини, объединявшийся одно время с Маринетти, а после первой мировой войны возглавивший католическое направление в литературе. Весьма значительные метаморфозы, которые претерпевали многие итальянские литераторы, автор «Хроники итальянской философии XX века» Эудженио Гарин объясняет философским эклектизмом, следованием за изменчивой модой.
К началу века относится и зарождение очень сильного националистического течения, формирование которого происходило под влиянием философии Ницше. Д'Аннунцио, Папини, Маринетти, Соффичи уверяли, что гума--нистические и пацифистские идеи отжили свой век и «чужды духу нашего столетия». Эстетика натурализма мертва так же, как и все мифы XIX в. Убежденные милитаристы, противники не только социалистических идей, но и буржуазной демократии, литераторы-националисты в своей политической программе выражали интересы итальянского капитализма в его новой, империалистической фазе. Лидеры этой группы Д’Аннунцио и Маринетти не довольствовались ролью литературных мэтров, но вели, крупную политическую игру, одно время (в 1919—1921 гг.) даже конкурируя с еще не вошедшим в силу дуче.
—101.
2. Все переводы стихов (кроме двух оговоренных) сделаны автором.
3. В памфлете «Боги уходят, Д’Аннунцио остается» Маринетти, подобно Гоццано, создал злой шарж на любимца европейской публики. Разбирая поочередно произведения Д’Аннунцио, он высмеял его литературную манеру, его снобизм и аристократические претензии, его упоение славой. Подлинное неистовство будущего лидера футуристического движения вызывали безмерные политические амбиции автора «Девы скал». На открывающем книгу триптихе работы итальянского художника Валери осиянный нимбом Д’Аннунцио занимал место мрачно уходящих рука об руку в небытие донкпхотоподобного Верди и тучного, маленького, кривоногого Кардуччи.
4. Palazzeschi. 4. Poesie, 1904—1914. 7 ed. Firenze, 1963, p. 34—37.