§ 3. КУЛЬТУРА
Новый тип человека
Купцы и банкиры, шерстяники и соляники, мореплаватели и бухгалтеры,зоркие и энергичные политики и не менее ловкие авантюристы — таковы наиболее характерные и яркие фигуры жителей передовых итальянских городов-государств XIV века. Блестящую галлерею портретов таких фигур, беглые, а иногда детальные зарисовки их деятельности дает один из любопытнейших памятников эпохи—„Домашняя хроника" флорентинского дельца и политика Донато Веллути.74
Написанная Донато на склоне лет, начатая в 1367 году, хроника эта рисует с эпическим спокойствием и с эпической же выпуклостью типичную историю пополанской флорентийской семьи. Страстный патриот своего рода, и в то же время не менее страстный стяжатель и делец, Донато уже в первых строках своих записей заявляет, что его интересуют два основных вопроса: рост семьи и рост ее богатств. В дальнейшем изложении он освещает главным образом именно эти вопросы, своеобразно и симптоматично переплетая характеристики личные с характеристиками хозяйственными.
Выходцы из скромного Семифонте из Вальдельзы в округе Флоренции, предки Донато в середине XIII века переехали во Флоренцию, где занялись торговлей, открыв скромную „боттегу" на одной из небольших уличек. Приобретя известный достаток, они решили, к концу того же XIII века, устроиться лучше, закупили участок в районе, тогда еще незаселенном и называвшемся „хижиной" (casellina), из-за скромной хижины, стоящей среди садов и огородов. Здесь, обладавшие острым хозяйственным глазом дельцы выстроили свой большой дом, в верхних этажах приспособленный под жилье для всей уже разросшейся семьи, в нижнем содержащий мастерские и лавки. Быстро и неуклонно растущее благосостояние связывает Веллути с Болоньей, Венецией, Миланом, Пизой, Генуей, Римом, Парижем и Англией. И так как им казалось неприличным, несовместимым с растущей славой фирмы, чтобы деловая корреспонденция, стекающаяся в их дом со всех концов Европы, надписывалась—„Бонаккорсо Велутти и товарищам в хижине" (casellina), то они приказали своим агентам писать адрес—„Бонаккорсо Велутти и товарищам на большой улице (Via Maggiore)", и это гордое, придуманное тщеславным дельцом, название прочно закрепилось за местностью, вскоре обстроившейся такими же домами и действительно превратившейся в одну из главнейших деловых магистралей Флоренции.75
К началу XIV столетия семья Веллути уже входит в число наиболее богатых и влиятельных семей Флоренции. Она разбивается на много ветвей, объединенных общими делами, но имевших и свои собственные интересы. Ее члены по делам компании и по своим личным делам нередко подолгу живут во Франции, в Англии, во Фландрии, в других итальянских городах. Старшие представители рода занимают ведущие должности в государственном аппарате коммуны, избираются послами, капитанами в подчиненные Флоренции города, управляют коммуной как приоры или даже гонфалоньеры. Но уже встречаются среди многочисленных членов богатого и влиятельного рода Веллути и такие, которые не хотят множить собранного предками богатства, не интересуются честным коммерческим именем фирмы, а мечтают только о том, чтобы, уподобившись грандам, с которыми их отцы вели смертельную борьбу, проводить жизнь в развлечениях, играх и турнирах. „Герардино, сын вышесказанного покойного Пьеро, — гласит одна из характеристик,—был и есть малого роста, худой и мускулистый, остроумный, очень вежливый и сверх своих возможностей смелый и решительный, но не слишком разговорчивый; прекрасный наездник и очень услужливый человек, он способен ко всему, кроме письма и торговли, ибо к этому он не был приучен своим отцом..."76. Или другой портрет: „Мико был разумный, храбрый человек и з свое время был много раз приором и всегда общался с рыцарями из дома Фрескобальди и с виднейшими гражданами Флоренции. Был воспитан и добр. Страдал от подагры".77
Есть среди Веллути и такие, которые,начав карьеру добрыми купцами, затем сбиваются с пути истинного, таков, например, Герардуччьо. „Герардуччьо был среднего роста, большой говорун, не слишком разумный, не умеющий справляться с тяготами, слабовольный человек. При жизни отца он поехал в Авиньон и, поселившись там, вступил в компанию для организации ростовщической конторы (tavola di cambio) с Джованни Перини, и дела его шли хорошо. Он выписал туда Чино. Но через некоторое время он изменил свой образ жизни и стал заниматься развлечениями и участвовать в турнирах и другими способами тратить деньги, так что в короткий срок расточил и капитал и нажитое и вернулся, ничего не имея".78 Однако, если таких важников, политиков и кутил не мало в многочисленной и пестрой семье Веллути, то большинство принадлежит не им, а тем трудолюбивым, умным, предприимчивым и бережливым дельцам, которые беспрерывно приумножают и славу и богатства. „Названный Филиппо ди Бонак-корзо, — гласит одна из характеристик таких дельцов, — был достойным и мудрым человеком, высокого роста. Много раз был приором и имел большое состояние в коммуне и был крупным купцом, всеми был любим, весьма мудр и хитер и всегда хорошо выполнял поручения коммуны"...79
Но мы бы сделали большую ошибку, еспи бы представляли себе ее носителей сухими и скучными коммерсантами, напоминающими буржуа XIX века. В дельцах XIV века, даже в самых осторожных и расчетливых из них, созидателях власти нового класса, еще очень много от борцов, воителей, разрушителей власти некогда гордых феодалов. Те же самые Веллути, которые с неукротимой алчностью и предприимчивостью сколачивают свое состояние и создают положение своему роду, с неменьшей неукротимостью, кроваво мстят своим врагам, не жалея для этой мести ни жизни, ни состояния. Страницы „хроники" Донато наполнены восторженными рассказами об удачно выполненных „вендеттах", о корчащихся в кровавых муках оскорбителях и о торжествующих победу членах рода. Правда, расчетливый делец проступает и в этих страницах, подсчитывая расходы, связанные с каждой „вендеттой" и отсылая к странице бухгалтерской книги, в которой значатся эти расходы. „Каковые 7000 лир, — гласит одна из записей,—были заплачены из средств этой компании, как это детально записано в последней красной книге этой компании, на стр. 95-й. Кроме же того стоило это, как значится в эгой же книге, лир 323, сольдо 14, дин 9 во флоринах, что записано на стр. 96-й, каковые также были выплачены из средств названной компании... Так что мы отомстили за родичей и заплатили свою часть"...80
Своеобразная связь неистовой энергии, кровавой чисто южной вспыльчивости и мстительности с мелочным расчетом, находящие отражение в сухой спокойной бухгалтерской записи, одна из любопытнейших, характерных черт людей итальянского XIV века.
Не менее характерными образчиками людей этого времени являются отец и сын Питти, ярко описанные в хронике младшего из них — Буонаккорзо Питти.
Отец — Нери — получает здесь такую характеристику: „Нери ди Буонаккорзо, наш отец, собрал большие богатства, будучи членом цеха шерстяников. Так, есть записи, подтверждающие, что он в год выпускал более 1100 кусков сукна, большую часть каковых он посылал в Апулию. Он очень рьяно занимался этим ремеслом, причем по его инициативе и под его руководством в наши мастерские поступала французская шерсть, а выходили готовые сукна. Последнее здание, которое он выстроил, был растяжной цех (il tiratoio), который стоил около трех тысяч пятисот флоринов. Он не интересовался должностями в коммуне и отказывался от тех, от которых можно отказываться. Так, я помню, что он отказался перед соответствующими советами принять должность гонфалоньера компаньи. Он был приором дважды. Был он красивым мужчиной, ростом в три локтя, нетолстым, но ширококостным и мускулистым, рыжеволосым, здоровым и сильным. Прожил 68 лет. . ."81
за границей, он не довольствуется скучным однообразным производством отца: он авантюрист и игрок, игрок прежде всего. Громадные суммы проходят через его руки — он то выигрывает тысячи флоринов, навлекая на себя ненависть обыгранных противников, то проигрывает все до последнего сольдо. Чего стоит например такой, выбранный наугад из пестрой хроники Питти, рассказ:
«На следующий день, когда названный герцог Орлеанский поужинал, мы пошли в дом одного оруженосца короля, по имени Сиферваль, где уже отужинали многие сеньеры. Мы застали их за игрой. Герцог сел играть и приказал мне положить на стол 400 франков, которые я взял с собой для него и для себя. Случилось так, что когда очередь бросать кости дошла до меня, я оказался противником виконта ди Монлери, великого игрока, знатного сеньера, имеющего годовой доход свыше 30 000 франков. Судьба хотела, чтобы для возбуждения скандала я выиграл с руки около 12 раз и все у него же. А так как он был разогрет вином и возбужден игрой, он начал говорить: „Ах, подлый изменник-ломбардец, что ты делаешь? ты будешь выигрывать целую ночь, что ли? Негодяй! содомит!" Я ответил ему словами: „Мессере! выражайтесь вежливее, хотя бы из уважения к сеньеру герцогу". И поставил еще одну ставку и выиграл. После чего он опять начал произносить свои ругательства и закончил словами: „Я не лгу нисколько!" На что я тотчас ответил: „Нет, врете государь!". Тогда он протянул руку и схватил берет, который был у меня на голове и захотел ударить меня. Я отодвинулся назад и сказал: „Я не такой человек чтобы дать себя побить, будучи вооруженным", и взялся за шпагу, висевшую у меня на боку». От кровопролития спасает только вмешательство герцога Орлеанского.82
Страсть к игре, неукротимый азарт, доводящий до полного разорения, и в то же время как-то совмещаемый со стяжательством, вообще чрезвычайно характерны для итальянца XIV века. Так, Сакетти рассказывает в своей 122-й новелле о Джованни да Негропонте, который „однажды, проигравшись до тла в кости, взял нож, отправился к мастеру, изготовлявшему кости, и убил его", причем затем избавился от кары остроумным ответом;83 в предыдущей же новелле (121-й) Сакетти повествует о маэстро Антонио да Феррара, который, приехав в Равенну, „проиграл в один прекрасный день почти все, что имел", за что он богохульно обвиняет бога, совсем не считая себя самого виновным в этом проигрыше.84 А наряду с этим тот же Сакетти, с несравненной яркостью и простодушием отражающий современную ему жизнь, рассказывает о многих столь же неистовых в своем стяжательстве своих современниках, рассказывает даже без особого порицания, а иногда даже и прямо с восхищением. Так например, потрясающее впечатление производит новелла LII, которая гласит:
услышал, что один молодой человек хочет посадить его в тюрьму за старое обязательство, по которому уже давно было уплачено отцу, о чем молодой человек не знал, тогда как у этого Сандро хранилась расписка в получении денег; и так, зная это, Сандро не успокоился, пока не уговорился с приставом по имени Тотто Феи, которому было поручено это дело. Он сказал ему: „Брат мой, я знаю, что такой-то человек желает, чтобы ты заключил меня в тюрьму по просьбе его, и собирается дать тебе за это двенадцать фло ринов или даже больше. Обязательство, за которое он хочет посадить меня в тюрьму, погашено и у меня хранится дома расписка. А посему говорю тебе следующее: „Ты нуждаешься, а я тоже не самый богатый человек в мире. Я желаю, чтобы ты продолжал это дело и условился с ним получить как можно больше денег за меня, а потом забирай меня в тюрьму, ибо я согласен на это. Но все это под условием, чтобы деньги, которые ты получишь от него, мы поделили с тобою пополам. А когда ты посадишь меня в тюрьму и получишь за это плату, я объясню тебе в свое время, зачем делаю это". Выслушав слова Сандро, этот пристав предпочел лучше заключить его в тюрьму с таким обманом, чем без оного; ибо положение пристава было скверное, так как у него была отрублена одна рука. Причиною этого было то, что дав однажды ложное свидетельство в угоду другу, он был принужден к уплате восьми лир с заменою лишения руки. Тогда тот, в угоду коему он сделал это, послал ему в тюрьму восемь лир и попросил уплатить этими деньгами, ибо предпочел потерпеть убыток, чем допустить, чтобы другу отрубили руку. Но увидя перед собой на столе эти деньги в ваде тяжелых серебряных монет и поглядев на них пристально, а затем положив на стол с другой стороны руку, которой ему предстояло лишиться, этот человек стал говорить про себя: с чем мне лучше расстаться, .с рукою или с деньгами? Если мне отрубят руку, то останется другая, а с одной рукою я прекрасно прокормлю себя, и даже лучше, имея восемь лир, чем при двух руках без восьми лир при моей бедности и нищете. Потом он вспомнил, что видел немало совсем безруких людей и это не помешало им жить; в конце концов он оставил себе деньги и дал отрубить руку. Я привел здесь этот рассказ, дабы показать, что за человек этот пристав. После этого он условился с названным Сандро и даже очень охотно, ибо Сандро был весьма видным гражданином и занимал на своем веку все или большую часть общественных должностей во Флоренции, так что немногие пристава решились бы наложить на него руку, завися от него. Итак, уговорившись и условившись с этим приставом обо всем, Сандро был схвачен через несколько дней этим Тотто Феи и отвезен по сей причине в дворец подеста и заключен в тюрьму...»
После обычной судебной процедуры, Сандро ждет, пока пристав получит обещанную взятку, а затем предъявляет расписку, стыдит молодого человека за несправедливое требование и добивается от него получения еще дополнительных денег, зарабатывая на этом деле изрядную сумму.
"Это была тонкая и дурная проделка, — заключает свою новеллу морализирующий Сакетти, — что Сандро прибег к подобной хитрости и подвергся такому позору ради небольшой суммы денег... А по сему следует оставлять на все письменные документы. Отец оставил молодому сыну не погашенное обязательство без всякого упоминания о том, что выдал расписку в получении денег или о том, что они уплачены, а посему это и случилось с ним. Точно так же, если бы у Сандро был сын или сумасшедший родственник, с ним могло бы получиться еще хуже".85 В этом простом, литературно незамысловатом рассказе звучит целая симфония корысти. Богатый, влиятельный Сандро, идущий на позор тюремного заключения, чтобы заработать несколько флоринов, пристав, отдающий руку за еще меньшую сумму, молодой человек, не колеблясь дающий крупную взятку для получения долга, в котором он не уверен, и, наконец, сам автор, выводящий из всех происшествий странную мораль, что для того, чтобы не попадаться в просак и не терять зря денег, надо все сделки оформлять надлежащим образом.
Сональини, который, прослышав о том, что флорентийская сеньерия собирается ввести новый значительный налог на прибыль, в течение длительного времени, не боясь позора, разыгрывает разоренного, нищего дельца и добивается того, что его облагают как неимущего;86 свои широкие штаны, но на заставе с позором разбивает их, становясь общим посмешищем.87
Настоящий культ наживы, экономии, подсчета, делается господствующим в Италии. Недаром даже про одного из крупнейших ее дельцов и богатейших людей, Франческо Датини, его друг пишет: „Он был жаден и стремился к тому, чтобы ни один динарий не пропал у него без пользы и чтобы ни один кирпич не был положен поперек, если лучше ему лежать вдоль, и стремился к этому так, как будто к вечному спасению своей души".88
Заработать, разбогатеть любой ценой, честными ли коммерческими операциями или обманом, жертвой собственной руки, или собственной чести, но только заработать,— вот что становится лозунгом дня, вытесняющим все другие, включая и старые, еще не потерявшие действенной силы, но уже изрядно потускневшие принципы религии и морали.